Он протянул Наде бидон с молоком.
— Держи, это для Алёхи. Парное. А это для тебя собрал…
Немного неуклюже сунул ей лукошко с земляникой. Надя с удовольствием втянула в себя ароматный запах лесных ягод.
— Ой, как здорово! — обрадовалась она. — А пахнут-то как! Спасибо, Рома.
— Ну ладно, чего там…
Он небрежно махнул рукой.
— Я побёг. Попозжей загляну ещё.
Роман ушёл.
Надя озадаченно смотрела ему вслед. Опять она не нашла правильных слов, не сумела поблагодарить его как следует. Ведь коровы в лагере нет, один бог знает, что пришлось предпринять парню, чтобы добыть ей этот драгоценный бидон. Наверняка всю ночь прошагал, жизнью рисковал…
Надя вздохнула и пошла в глубину, в самый угол землянки. Там, в большой корзинке, уже проснулся её Алёшка. За прошедшее время ребёнок заметно подрос и окреп, больше уже не выглядел крохотным несчастным сморчком.
Надя взяла его на руки, улыбнулась. Тут же забыла о Романе, о раненом, вообще обо всём.
— Ты мой хороший, мой золотой мальчик… — заворковала она.
Вера оторвалась от машинки, устало вздохнула. Она печатала уже три часа подряд, можно позволить себе небольшой перерыв.
Вот уже скоро два месяца, как она вернулась на работу. После долгих, бесплодных поисков исчезнувшей с ребёнком Нади Генрих Штольц пропал было на какое-то время из её жизни, а потом неожиданно, без всяких объяснений прислал за ней.
Клаус не справлялся, понадобилась помощь. Веру доставили в комендатуру, Петер Бруннер вручил ей кипу бумаг, и она засела за переводы.
С комендантом с тех пор они общались довольно редко, только по делам, несмотря на то, что его кабинет находился в нескольких метрах от её стола. Такое положение вполне устраивало Веру, главное, что он оставил её в покое, и хотя бы дома она предоставлена сама себе.
За прошедшее время она сильно похудела, осунулась, лицо стало какое-то чужое, серое, застывшее.
Вера вынула из машинки отпечатанную страницу, аккуратно положила её в папку, затем решительно встала из-за стола и направилась к двери, как всегда, чувствуя на себе подозрительный взгляд Петера Бруннера.
Бруннер опустил голову, только когда дверь за Верой захлопнулась. На губах его появилась лёгкая торжествующая усмешка. Он давно и тщательно наблюдал за этой русской потаскухой. Ничто, ни одна сомнительная деталь не проскользнула мимо него.
В левом нижнем ящике стола, в отдельной папочке хранились подробные донесения Петера Бруннера. В этой заветной папочке ждала своего часа его будущая, обещавшая стремительно взлететь вверх карьера. Помимо всего прочего из этих донесений начальству должно стать абсолютно ясно, что только благодаря его, Бруннера, героическим усилиям во вверенном Штольцу населённом пункте поддерживается порядок и дисциплина.
Он на верном пути, он разоблачит их всех — и эту партизанскую шлюху, и покрывающего её преступные действия жалкого женолюба Генриха, забывшего свой партийный и военный долг. Никакие семейные связи не помогут Штольцу, когда он нанесёт свой удар.
Всё уже почти готово. Он соберёт только ещё немного доказательств, чтобы быть уверенным, что герр комендант не вывернется, не уйдёт от справедливого возмездия. Осталось совсем чуть-чуть.
Вера вышла на крыльцо комендатуры, оглянулась по сторонам. Ночью прошла гроза, так что всё теперь блестело, играло, дышало влажной летней свежестью.
Она потянулась всем телом, прищурилась от припекавшего солнышка, спустилась со ступенек крыльца и, прислонившись к перилам, достала из кармана сигареты и спички. Эта привычка появилась у неё недавно, раньше хоть и пробовала, но никогда в отличие от Нади толком не курила, Мише это не нравилось, она не хотела его раздражать.
Вера взглянула на часы, стрелки показывали двенадцать.
Площадь была пуста, только в глубине её появился белобрысый мальчишка, гнал гусей длинной хворостиной.
Вера неспешно выпускала дым, искоса следила за его приближением.
Почти уже поравнявшись с ней, мальчишка неожиданно потерял в вязкой после дождя земле свой драный ботинок. Теперь, прыгая на одной ноге, он пытался извлечь его из грязи. Белобрысого мальчишку звали Васька, Васёк, ему было тринадцать лет.
Вера некоторое время с улыбкой наблюдала за его неловкими прыжками, потом, убедившись, что за ней никто не смотрит, затушила окурок и быстро подошла поближе.
— Передашь, свадьбу назначили на четверг, к восьми тридцати соберутся, — негромко, почти не разжимая губ, произнесла она. — Всё понял?
Свадьба, согласно принятому между ними разговорному коду, означала «военно-войсковая операция».
Васёк еле заметно кивнул головой, тут же ловко выудил ботинок из грязи, одним движением напялил его и вознамерился идти дальше.
Вера, уже шагнувшая назад, к комендатуре, вдруг остановилась и, повернувшись, тихо окликнула парнишку:
— Слышишь, Васёк! А как там Надя, не знаешь? Ничего не передавала?
Васёк, по-прежнему не глядя на неё, деловитым голосом, явно подражая кому-то, произнёс:
— У неё всё нормалёк. Тётя Надя привет вам шлёт.
Сообщив это, он погнался за отбившимся от стаи гусём и вскоре исчез за поворотом плетня.
Вера посветлела лицом, облегчённо вздохнула и вернулась обратно в здание.
Едва она села за свой стол, чтобы продолжить работу, как из кабинета коменданта вышел Клаус и, с обычной своей ухмылкой взглянув на неё, кивнул на дверь.
— Иди, тебя требует! — бросил он по-русски.
Вера, как всегда игнорируя насмешливые взгляды и обидную интонацию переводчика, молча встала и направилась в кабинет начальника.
Петер Бреннер, проводил её пристальным пронизывающим взглядом.
Время ещё не пришло!
Для полного успеха в заветной папочке не хватает нескольких убедительных фактов. Но это ничего, ничего…
Они непременно появятся! Он добудет доказательства своим подозрениям во что бы то ни стало! Он вскроет это гнойник, этот подлый заговор! Он уже сейчас держит в руке судьбу этого ничтожества Штольца!
Бреннер невольно сжал правый кулак. Герр коменданту не поздоровится.
Уже скоро!
Генрих Штольц, как бывало, встал из-за стола навстречу Вере.
Он тоже заметно изменился за эти недели, лицо отекло, погрузнело, приобрело красноватый оттенок. Он и сейчас явно был нетрезв, Вера видела это по блуждающей улыбке, шальному взгляду. К тому же в кабинете стоял устойчивый запах спиртного.
— Где ты была? — грубо, не здороваясь, спросил Генрих.
— Нигде, — пожала она плечами. — Выходила на улицу подышать.
Вера старалась не смотреть на него, отвечала ровным голосом.
— Ах, «подышать»? — издевательски повторил он. — Ну и что, хорошо тебе дышится?
— Ты опять пьян! — не выдержала Вера. — Свинья!
Она уже давно перестала бояться его. Более того, однажды с удивлением поймала себя на том, что испытывает к нему смешанную с презрением жалость.
Генрих яростно стукнул кулаком по столу:
— Заткнись, дрянь! Не твоё дело! Это ты во всём виновата!
Вера сжалась, втянула голову в плечи, молча ждала продолжения. Он давно её не бил, вполне может опять ударить, с него станется…
Генрих неожиданно успокоился, подошёл к ней, крепко взял её за плечи:
— Прости, Вера! Прости меня… Если можешь… Эта проклятая война превращает нас чёрт знает в кого!..
Он приблизил к ней лицо, смотрел прямо в глаза.
— Но это скоро кончится, Вера! У нас есть только один выход противостоять всей той мерзости, которая творится вокруг! Мы должны родить другого ребёнка, слышишь!
Вера, онемев от ужаса, смотрела на него, не верила своим ушам. То есть ему всё мало! Изнасиловавший её ублюдок хочет, чтобы она снова прошла через весь этот ад!..
А она ещё жалела его!..
Он никогда от неё не отстанет, только смерть может избавить её от него…
— Это единственный способ прекратить наши мучения, поверь мне!.. — тем временем говорил Генрих.
Чувствовалось, что он нисколько не импровизирует, напротив, говорит обдуманно, изливает на неё наболевшее, преподносит оптимальное с его точки зрения решение.
— …Иначе они съедят нас, ты слышишь, Вера? Я ведь знаю, мысли о нашем украденном ребёнке неотвязно преследуют тебя, так же как и меня. Но мы должны их перебороть!.. И мы это сделаем!..
Он привлёк её к себе, намереваясь поцеловать. Она стала отворачиваться, отбиваться, пыталась вырваться. Борьба шла молча, оба старались не производить шума.
— Нет! Пусти, пусти, негодяй!!! Ты пьян! — задыхаясь, шептала Вера.
Генрих всё же одолел её, насильно притянул к себе, поцеловал в сухие, крепко сжатые губы. Постоял так некоторое время, больно сжимая в объятиях, прислонив лицо: она с отвращением чувствовала его горячее проспиртованное дыхание.
