Но слово было сказано, назад не воротишь.
— Значит так, Роман, слушай внимательно. Наденешь немецкую форму, дойдёшь с Надеждой до оврага, где вы мотоциклетку схоронили. Выведешь на дорогу, только аккуратно. За километр до первого поста сбросишь её и сразу назад, не останавливаясь. Она дойдёт. Мотоциклет спрячешь там же. Всё понял?
— Всё.
— Лады.
Командир повернулся к Наде. Он уже придумал версию, как ей вывернуться из этой нелёгкой ситуации.
— Ты, значит, на все вопросы будешь отвечать, что под бомбёжку попала, контужена, ничего не помнишь. Сможешь?
— Смогу.
Надя даже удивилась: чего спрашивать такие вещи, она всё сможет, всё выдюжит.
Лишь бы Алёша был жив…
— Имя и фамилия тебе нужны другие, — вслух размышлял командир. — Но настоящие, на случай проверки. Мою фамилию немцы, полагаю, хорошо знают, а то бы назвалась Анной Тимофеевской, как дочка моя, у меня свидетельство рождения есть…
Он вроде как призадумался. Потом вздохнул огорчённо.
— Нет, без документа идти никак нельзя. Всё равно что на смерть, значит. Придётся погодить. Утро вечера мудренее, Надежда. Я ещё с ребятами посоветуюсь, может чего сообразим.
И опять чёртов парень испортил так хорошо задуманный ход.
— У меня вообще-то сестра была старшая, — немного смущённо начал Роман. — Ну, вы ж знаете, Владимир Григорьич…
Он повернулся к Наде, заговорил торопливо, жарко, словно боялся передумать:
— Ниной её звали. Нина Константиновна Седых. Год рождения — пятнадцатый. Родилась в Смоленской области, в Перхутково. Я сам оттуда. Ничего там от нашей деревни не осталось. Одни воронки. Как, сгодится?
— Сгодится, Владимир Григорьевич? — умоляюще взглянула на Тимофеевского Надя.
Тот отвёл глаза, решил больше не упираться, не брать грех на душу. Чёрт с ними, пусть попытаются спасти мальца, авось получится.
— Думаю, годится, — одобрил Тимофеевский. — Ты поняла, Надежда?
— Ага.
Надя кивнула. За всё время жизни в отряде так и не смогла привыкнуть, что он всегда разговаривает с ней, как с маленькой.
— Умница. Роман тебе все подробности про их семью расскажет. Ты, значит, запоминай. Так и скажешь, значит. Всё безопасней. А там пусть проверяют! И немец твой тебя не найдёт, если что. А больше, говори, ничего и не помнишь. Имей в виду, если чего заподозрят, пытать будут…
Тимофеевский испытующе посмотрел на неё, озабоченно почесал в бороде.
— Не волнуйтесь, Владимир Григорьевич, — заторопилась Надя, — не заподозрят. А пытать меня всё равно бесполезно, я ж ничего не знаю, — улыбнулась она. — Откуда мне знать-то? Нешто я партизан видела?..
Командир, однако, на шутку не отреагировал, неодобрительно покачал головой.
— Знать-то ты знаешь много…
Он вздохнул, помолчал.
— Ну, лады! Авось пронесёт, — в конце концов заключил он. — Так, значит, и порешим. Давайте, значит, отправляйтесь. Чтоб к рассвету были на дороге. Самое милое дело, Надюха, тебе утром через пост идти, когда движение побольше… Всё безопасней… Ну, с богом, пять минут на сборы, я вас через болото проведу.
Партизаны ушли.
Надя начала спешно собираться.
Лишь бы Алёша выдержал…
А уж она-то всё осилит, только бы он дотянул, только бы дотянул…
Тем же поздним вечером, почти в то же самое время тускло светилось окно в одиноком доме на окраине Дарьино, у самого леса. Внутри дома в изобилии горели свечи.
Вера вышла из чулана, держала в руках потрескавшуюся деревянную икону с изображением Иисуса Христа. Внезапно новая мысль пришла ей в голову. Она отложила икону, сняла с этажерки оставшуюся от отца толстую книгу «Атлас мира». Перелистала, вынула спрятанную между страниц небольшую цветную фотографию Сталина, давным-давно, ещё до войны, вырезанную ею из журнала «Огонёк» и наклеенную на картонку. Некоторое время она размышляла, переводила напряжённый взгляд с главнокомандующего на Христа. В конце концов решила в пользу усатого Вождя. Доверия сейчас к нему было больше.
Она прислонила фотографию к корешкам аккуратно выстроенных на этажерке книг, встала на колени. Вождь смотрел заинтересованно, с ласковым прищуром.
— Пожалуйста, умоляю тебя, Иосиф Виссарионович, сделай что-нибудь!.. — упрашивала его Вера. — Спаси меня, спаси нас всех, прошу тебя, миленький… Мочи больше нету терпеть, сделай что-нибудь, ты же всё можешь, ты же такой умный и сильный…
Вера неумело кланялась, била поклоны, делилась со Сталиным подробностями того ада, в который окончательно превратилась её жизнь за последние месяцы.
Генрих теперь регулярно приезжал, то с Петером Бруннером, то один, чаще всего нетрезвый. Иногда оставался ночевать, при этом больше не деликатничал, брал её силой, одержимый своей безумной идеей сделать ей ребёнка. К счастью, она больше не беременела, но выносить эту жизнь уже не могла, силы кончились, она дошла до предела.
— Я прошу тебя… — в отчаянии взывала она к всемогущему Вождю, — придумай что-нибудь, возьми у меня что хочешь, только избавь меня от этого ужаса… Ну, пожалуйста…
Сталин на фотографии внимательно слушал, его мудрый взгляд чутко впитывал её жаркие, непритворные слова.
За окном послышался знакомый звук подъезжающего «Опель-Адмирала». Вера быстро встала с колен, и, даже не выглянув в окно, спрятала между книг портрет Вождя.
Стукнула дверца машины, заскрипел снег под тяжёлыми шагами, по крыльцу застучали сапоги. Вера услышала, как Генрих Штольц отряхивается в сенях, потом распахнулась дверь, и Генрих Штольц вошёл в комнату.
Штольц ещё даже не разделся, но она заметила, что он совсем другой нынче вечером. А когда присел к столу, то уже точно поняла, что с ним что-то стряслось. Генрих был трезв, бледен, серьёзен.
— Мне надо поговорить с тобой, Вера. Произошло кое-что важное.
Он говорил по-немецки, хотя давно уже пытался общаться с ней по-русски, когда они бывали вдвоём.
— Что случилось? — медленно спросила Вера.
Она почувствовала, что ноги её немеют. Вынужденно ухватилась за спинку стула, уселась напротив.
Неужели поймали Надю с ребёнком?
От них давно уже нет весточек. Господи, лишь бы они были живы…
А может, что-то с Наташей?!
Генрих молчал, нервно покусывал губы.
Или он всё же нашёл Мишу?
— Случилось самое худшее, — в конце концов хмуро произнёс он. — Мной недовольны. Я получил предписание из штаба. Меня отправляют на передовую.
У Веры отлегло от сердца. Значит, с ними всё в порядке. Это он из-за себя так переполошился.
— Когда? — коротко спросила она.
— Я уезжаю завтра утром, — не сразу процедил он.
Вера молча отвернулась.
Лишь бы Генрих не заметил, как загорелись глаза, как вспыхнули щёки! Значит, её просьба-молитва дошла до адресата — Он услышал! Он пришёл ей на помощь…
— Что ты молчишь? — с упрёком произнёс Генрих. — Ты рада? Признайся, ты рада! Конечно, теперь можешь радоваться после того, как ты разрушила всю мою жизнь!
Вера по-прежнему не отвечала ни слова, смотрела в сторону.
Генрих встал, обошёл её так, чтобы заглянуть в лицо.
— Послушай, Вера! Это может быть наш последний разговор, больше такого шанса не будет. Ты можешь завтра поехать со мной, я отправлю тебя в Кёльн, к отцу, где ты спокойно дождёшься меня. А когда война кончится и я вернусь, мы начнём всё сначала…
Он говорил горячо, мучительно, искренне, Вера чувствовала это. Но ей было глубоко безразлично всё, что он говорил.
Она равнодушно пожала плечами, спокойно объявила:
— Я никуда не поеду.
— Да пойми же, ты не можешь здесь оставаться! — вскричал Генрих. — Тот, кто сменит меня, поступит с тобой как ему заблагорассудится. Лучшее, что тебя ждёт, это отправка в Германию на тяжёлые работы.
— Мне всё равно, — тем же ровным тоном ответила Вера. — Я не поеду с тобой.
Она смотрела на него печально, без ожесточения. Он так ничего и не понял про неё, ни-че-го…
— Ты надеешься, что скоро вернутся русские… — догадался Генрих. — Неужели ты не понимаешь, что если коммунисты вернутся, они никогда не простят тебе работы в комендатуре и связи с немцем. Тебя ждёт страшная участь!.. Я прошу тебя — поедем!..
Вера упрямо покачала головой, повторила:
— Мне всё равно.
Потом через паузу добавила:
— Можешь убить меня сам. Я готова к смерти. Я остаюсь. Будь что будет. Мне наплевать.
Генрих Штольц вдруг осознал, что уговаривать её бесполезно. Эта женщина была холодна и бесконечно далека от него. Он жестоко ошибся в ней. Она недостойна его, недостойна его любви. Он совершенно зря убивается по её поводу, унижается, ломает себе жизнь…
