Потом вдруг, так и не дождавшись ответной реакции, резко отпустил её и отступил на шаг назад.
— Что ты со мной делаешь!.. — тихо произнёс он.
Теперь он смотрел на неё неожиданно трезвым взглядом.
— Почему я не могу просто бросить тебя или… — он запнулся, поискал слово, — …уничтожить?..
Вопрос повис в воздухе.
Генрих вернулся к столу, налил себе полный бокал шнапса, залпом выпил.
Вера молча ждала продолжения, оправляла платье, волосы, вытирала набежавшие слёзы.
— Ладно, — устало произнёс комендант. — Мы как-нибудь продолжим этот разговор… Иди…
Вера с облегчением повернулась.
— Постой! — раздался сзади окрик.
Она застыла, боялась оглянуться. Что ещё он придумал? Какое издевательство приготовил ей на сей раз?..
Генрих Штольц смотрел на любимую женщину с горькой усмешкой. Она стояла в двух метрах от него, но всё равно была недоступна, не принадлежала ему, несмотря на всю его власть. Всё летело к чертям, совсем недавно казавшаяся прекрасной жизнь катилась в тартарары.
На отвратительное настроение коменданта в последнее время безусловно влиял и тот факт, что победоносное движение немецкой армии окончательно застопорилось, он всё чаще ловил себя на том, что не испытывает прежней уверенности в победе, с тревогой вчитывался в приходившие с фронта сводки.
К тому же постоянно донимал диверсионными вылазками проклятый партизан Тимофеевский со своим отрядом. Подкрепление, присланное в Дарьино, конечно, принесло определённое успокоение, но всё же по-прежнему не решало проблему. Периодически возникало подспудное ощущение, что круг неумолимо сжимается, в груди становилось тесно, не хватало воздуха…
Ухмылку сменила мучительная судорога, быстро пробежавшая по лицу Штольца. Затем ему в голову пришла новая идея.
— Мы, возможно, заедем к тебе поужинать с Петером!
На этот раз он взял себя в руки, говорил сухо, чётко. Сколько можно распускаться, унижаться перед бабой. Недостойно не только офицера, но вообще мужчины!..
— Так что будь любезна, подготовься к роли хозяйки дома!..
— Как вам будет угодно, герр комендант. — Вера обернулась, покорно склонила голову. — Так я могу теперь идти?
— Иди, — не глядя на неё, буркнул Генрих.
До чего она его довела, эта чёртова баба! Он совершенно потерял себя, распустил нюни…
Но ничего, он справится со всем этим. Он её переломает, она родит ему ещё одного ребёнка, всё ещё будет хорошо.
И немцы, разумеется, победят.
Как говорит фюрер, им скоро будет принадлежать весь мир.
Вера с неестественно прямой спиной, на одеревеневших ногах вышла из кабинета.
Дверь захлопнулась.
Генрих взял опустевшую бутылку, вытряс в бокал остатки. Надо послать Пауля в город за спиртным, выпивки осталось уже совсем мало, на складе он вчера обнаружил только два полных ящика.
Тимофеевский был совершенно неуловим. Трижды за эти полгода немцы нападали на след его отряда, обкладывали со всех сторон, но всё равно оставались с носом. Непостижимым образом он всякий раз выходил из окружения, уводил всех своих людей.
Срочно приходилось сниматься с места, бросать удобные обжитые землянки, накопившийся скарб, налаженный быт. И после нелёгкого долгого перехода обустраиваться заново на какой-то новой, запрятанной в густой чаще поляне.
Они уходили всё глубже в лес, который Тимофеевский знал замечательно, когда-то много охотился в этих местах. Он вёл их одному ему известными тропами, нащупывал пути через, казалось бы, непроходимые болотные топи.
В феврале сорок третьего немцы шли за ними по пятам двое суток, прежде чем, потеряв на болотах с полдюжины человек, сдались и, раздосадованные, повернули обратно. Только тогда наконец Тимофеевский сбавил темп и, убедившись, что погони больше нет, спустя ещё пару часов разрешил остановиться. Он подыскал подходящую поляну на небольшом, покрытом елями холме, распорядился разбить там новый лагерь. Подобраться сюда, не зная прохода, было практически невозможно. Какие-то горячие, бьющие из-под земли источники не давали окружавшему холм болоту замёрзнуть даже в эту холодную зиму, оно надёжно охраняло беглецов.
Петер Бруннер был в бешенстве. Проклятый Клаус, больше некому, опередил его. Наверняка подсуетился, отправил наверх какой-то донос.
Иначе откуда взяться этому внезапному предписанию из штаба! А ведь, чёрт возьми, у него уже всё было готово для разоблачения предателя!
Нет, он не может допустить, чтобы его так обошли!
Нужно действовать, и немедленно!
Ещё не поздно!
Петер вытащил из ящика стола свою заветную папку, сунул её в портфель, оделся и выбежал из комендатуры.
Он сам поедет, сам передаст свои донесения в нужные руки! Они узнают, кто такой Петер Бруннер!
Спустя четверть часа Бруннер сидел в несущейся по дороге в Светозёрск мотоциклетной коляске, плотно прикрывшись брезентовым пологом от холода и снега. Обеими руками в кожаных перчатках крепко сжимал под пологом портфель с заветной папкой. Периодически он выпрастывал правую руку и протирал залепленные снегом очки.
Мотоцикл срезал угол на очередном повороте, и… Петер снова потянул руку вверх, к лицу, поскольку почти ничего не видел перед собой. Однако до очков он руку так и не донёс.
Автоматная очередь внезапно прорезала лесную тишину, и Петер вместе с мотоциклистом одновременно повалились вперёд. Мотоцикл вильнул и, промчавшись ещё несколько метров, уткнулся в большой придорожный сугроб. Мотор захлебнулся, заглох.
На мгновение стало тихо. Потом резко захрустел снег под тяжёлыми шагами. Из леса вышли двое, осторожно приблизились.
— Похоже, готовы… — сказал один из них с вопросительной интонацией.
— Ага, — деловито подтвердил второй. — И мотоциклет в порядке. Григорьич доволен будет. Давай, Ром, поспешим. А то ещё кто появится…
И они стали быстро оттаскивать трупы в сторону.
Надя в отчаянии всматривалась в бледное, мокрое от пота детское личико, запёкшиеся губы, синие круги под глазами.
Тимофеевский пришёл узнать, как ребёнок, неловко переминаясь, стоял рядом. Позади него маячил Роман.
— Не пойму, что с ним… — беспомощно говорила Надя. — Похоже на дизентерию, а может, ещё что… Я уж всё перепробовала, чем только не поила… Я не знаю, что делать…
Голос у неё дрожал, глаза полнились обжигающими лицо слезами.
— Он умрёт… Ещё два-три дня и умрёт. Видите, совсем ничего не ест…
Она осеклась, говорить было трудно, рыдания душили её. Не смогла, не уберегла ребёнка.
Это — расплата!
И Надя знала за что. Хоть между ними ничего никогда и не было, но она за время своей жизни в отряде невольно привязалась к Роману, ждала его, тревожилась, когда он долго не возвращался. Оба не заметили, как стали почти родными.
Постепенно она всё больше видела в нём мужчину, возрастная разница понемногу стиралась. Нельзя было себе это позволять! Вот результат — заболел её мальчик, и как теперь быть, что сделать, чтобы он выжил, выздоровел!
Пусть лучше умрёт она, только не он…
— Тихо-тихо… — Тимофеевский обнял её за плечи сильными руками, заставил поднять голову, посмотреть ему в глаза.
Взгляд у него был тяжёлый, уверенный.
— Успокойся, Надежда… Что-нибудь сообразим.
Надя сразу поверила, перестала рыдать, знала, что командир никогда не говорит зря.
Тимофеевский усиленно думал. Для всех было бы лучше, если бы ребёнок умер. И без ребёнка хлопот хватает. Так что чем скорей это произойдёт, тем лучше. Всё равно здесь мальца не спасти. А в город Надю отправлять стрёмно, к тому же терять её жалко, баба для отряда полезная. Но как ей об этом скажешь!
Он повернулся к Роману, вслух сказал совсем другое:
— Она права, Рома, помрёт он здесь. Врач нужен хороший, лекарства нужны. В город его надо везти, значит.
— Я сделаю, — подобравшись, ответил тот. — Прямо сразу можно и пойти.
Надя заметила, что он побледнел. Хороший парень, но ей было сейчас совсем уже не до него.
Тимофеевский внутренне поразился реакции Романа. Такого поворота он от него совсем не ожидал, рассчитывал совсем на другое, что тот только руками разведёт. А поскольку больше послать некого, так оно бы постепенно и замялось бы… До утра бы отложили, деваться вроде как некуда, а утром, глядишь, уже и к доктору везти не надо, поздно. Ведь, главное, влюблён же парень в Надю по уши, а сам вызывается её отправить. Неужто не понимает, что скорей всего он её уже никогда не увидит!
Но слово было сказано, назад не воротишь.
— Значит так, Роман, слушай внимательно. Наденешь немецкую форму, дойдёшь с Надеждой до оврага, где вы мотоциклетку схоронили. Выведешь на дорогу, только аккуратно. За километр до первого поста сбросишь её и сразу назад, не останавливаясь. Она дойдёт. Мотоциклет спрячешь там же. Всё понял?
