Отсчет времени шел на секунды. Моджахеды палили по летящей над ними «шайтан-арбе» из всего, что могло стрелять — винтовок, ручных пулеметов, автоматов, гранатометов…
Капитан, резко увеличив скорость, повел винтокрылую машину крутыми зигзагами, насколько это ему позволяла ширина ущелья. Одновременно Паршин и Беляк стреляли из всего комплексного вооружения. Не отставал от них и бортовой техник. Пулемет дрожал и отрывисто пульсировал в его крепких руках. Горное эхо многократно повторяло взрывы реактивных ракет, грохот скорострельной пушки, отрывистые очереди крупнокалиберного пулемета, сумбурную пальбу винтовок, трескотню автоматов и ручных пулеметов, буханье гранатометов. И все эти грохочущие звуки смешивались с отчаянными криками и воплями падающих в пропасть людей, надрывным ржанием коней, гортанными криками раненых верблюдов…
Извергая смертоносный огонь, вертолет стремительно летел по ущелью, и полету, казалось, не будет конца.
Когда же, наконец, они миновали хвост каравана, когда все опасения оказались позади, Паршин выровнял линию полета, и винтокрылая машина стала уходить, набирая высоту, вырываясь из гудящего ущелья в солнечные просторы неба.
Капитану не верилось, что удалось вырваться из кромешного ада, в который превратилось ущелье, что он остался жив, и, главное, — вертолет остается послушным и уверенно несет их над горами. Глянул на приборы — показатели в норме, лишь горючее на исходе. Паршин облегченно вздохнул, и, как можно спокойнее, спросил экипаж:
— Как вы там?
— Живой! — первым отозвался Александр Беляк.
— Точнее?
— Пуля пробила боковое стекло и чиркнула по шлему.
— Не задела?
— Нет!
— А у тебя? — спросил бортового техника.
— У меня все хорошо, командир! — ответил Чубков. — Если не считать того, что коленки еще подрагивают.
— Дрожь это еще не страх, — сказал Паршин и спросил: — Как двигатели?
— В норме!
Капитан включил внешнее переговорное устройство, назвал свои позывные. Земля тут же отозвалась и, узнав о том, что экипаж жив, что машина в порядке, запросила:
— Доложите обстановку?
Паршин кратко уточнил данные по банде и каравану.
Земля сообщила о том, что в их квадрат вылетели два звена «крокодилов» и звено с десантниками.
— А вам возвращаться на базу!
— Есть возвращаться на базу.
Доканчивали остатки банды моджахедов уже другие и без них.
Не дожидаясь, пока осядет пыльное облако, Александр, счастливо возбужденный победным исходом боя, выбрался из вертолета вслед за командиром. В лицо пахнуло сухим жаром афганского лета. Грузно выпрыгнул радостно сияющий бортовой механик.
— Жарища-то какая!
Подошли к командиру и втроем стали осматривать свою боевую машину. Своего зубастого «крокодила». Своего надежного и верного друга. Он не подвел, он выдюжил в сложной боевой обстановке.
Но и ему досталось. Весь в царапинах и отметинах. Летчики начали считать дыры и пробоины, которые темнели на железном теле вертолета.
— Восемнадцать пулевых и три пробоины, — констатировал Чубков.
Откуда ни возьмись, у вертолета оказался и замполит полка.
— Сколько, сколько насчитал пробоин? Восемнадцать? Так и запишем.
Паршин сразу нахмурился, но промолчал. От замполита не жди ничего хорошего.
Подполковник Корниловский, заместитель командира полка по политической части, был роста невысокого, плотный телом, с чуть наметившимся брюшком, тонкие ноги циркулем, или как в народе говорят, в раскорячку. Он удивительным образом умудрялся везде побывать, сунуть свой нос во все дела, а, главное, обожал давать указания и раздавать оценки.
Сам же замполит не летал. Пару месяцев назад он прибыл из Кабула, привез «для поднятия боевого духа» несколько десятков коробок мясной тушенки и печенья, хотя на продовольственном складе они имелись в достаточном количестве, и совершил, как отметили летчики, «внутреннюю диверсию». На элементарном заруливании, двигаясь на стоянку, подполковник умудрился отрубить лопастями вертолета хвостовые винты на двух «крокодилах», которые готовились к боевому вылету. А на своем Ми-8 вывел из строя несущий винт…
Начальство, конечно, постаралась замять это, из ряда вон выходящее чрезвычайное происшествие. Рядовому летчику такого проступка никогда бы не простили и многие годы портили бы ему кровь, частенько напоминая о содеянном. А замполиту все сошло с рук. Повреждения списали на «обстрел аэродрома душманами», хотя в тот день никаких обстрелов и не было. С тех пор подполковник Корниловский не летал и в боевых действиях не участвовал.
В благодарность за свое «спасение», подполковник стал весьма подобострастен перед начальством, подчиненных же допекал постоянными придирками и поучениями.
— Так, значит, восемнадцать дырок! Ничего себе! — повторил замполит. — Боевой вертолет умудрились превратить в решето! Воевать как следует не умеете, товарищи коммунисты! А главное, не цените народное добро, сложную и дорогостоящую государственную военную технику, которую вам доверили! С этим надо разобраться, обязательно разобраться!
Хорошего настроения как не бывало. Экипаж стоял, как оплеванный. Незаслуженно обиженный, униженный и без вины виноватый.
На душе у Александра стало муторно. Навалилась усталость. Хотелось завалиться под первый же кустик, махнуть на все рукой, и закрыть глаза. Вздремнуть хотя бы часик…
А через несколько дней подполковник Корниловский, уже улыбчивый и дружески приветливый, перед строем поздравлял экипаж Паршина с правительственными наградами.
Энергично пожимал каждому руку и повторял:
— Вы гордость полка! От души поздравляю!
Высшее афганское руководство прислало в штаб Воздушной Армии благодарственное письмо, в котором высоко оценило боевые действия летчиков эскадрильи майора Екимова, особенно по минированию тайных горных проходов и троп на границе с Пакистаном. Такой масштабной операции в высокогорных районах и недоступных горных перевалах никто и никогда еще проводил. Этим минированием было заблокировано проникновение бандитских формирований в Афганскую Республику, доставка моджахедам оружия и боеприпасов. И отдельно благодарили за разгром крупного вооруженного соединения, которое направлялось в долины для поддержки антиправительственных банд Хекматиара.
В том бою, как официально сообщили в полк, было уничтожено шестьдесят четыре душмана, прошедших специальную диверсионную подготовку в лагере под Пешаваром, а также убиты два пакистанских военных советника и ближайший соратник Гульбеддина Хекматиара, один из влиятельных деятелей Исламской партии Афганистана Абдулла Аджиб-хан.
Экипаж вертолета стоял перед строем полка.
Невозмутимо-спокойный командир боевой машины капитан Сергей Паршин, счастливый и растерянно-смущенный летчик-оператор лейтенант Александр Беляк и улыбчивый бортовой техник старший лейтенант Иван Чубков.
Каждый был награжден орденом Красной Звезды.
Александр, смущенно стесняясь, изредка, лишь краем глаза поглядывал на правую сторону свой груди. На его форменной, выгоревшей на солнце, десятки раз стиранной и вновь пропитанной соленым потом, ставшей почти белесой гимнастерке ярким пятном красовался, сверкал густо алой, как кровь, эмалью новенький орден. Легендарная пятиконечная звездочка! Самый уважаемый и чтимый в армии орден. Такие он видел на груди у ветеранов-фронтовиков. Каждый из них, с нескрываемой гордостью рассказывал о своем подвиге, за который и был награжден.
Теперь и у него есть такой же!
Можно бы и погордиться. Есть чем. Но только Александр не умел гордиться, не умел выпячивать себя, показывать и выставлять свои преимущества. Он с детства был скромным и даже несколько застенчивым, призирал любую показуху и тех, кто по его понятиям, публично «выпендривался».
Беляк стоял, смущенный всеобщим вниманием и хвалебными словами в свой адрес, и мысленно благодарил судьбу. Тогда в Уфе, в республиканском военкомате на построении допризывников перед началом прохождения медицинской комиссии невидимая рука судьбы подтолкнула его, он отчаянно шагнул вперед и стал «двадцать вторым» кандидатом в летчики. Именно тогда его затаенная мечта начала сбываться. Он не ошибся и выбрал свой путь. Путь очень правильный, хотя опасный и тревожный, порой невыносимо тяжелый, но по-настоящему мужской и счастливый…
Став авиатором, Александр Беляк как бы перешел в иной разряд людей — тех, которым доступны необычные чувства и яркие впечатления полета. Он стал измерять расстояния иными, не земными мерками. В полете рождалось не иллюзорное, а вполне реальное чувство доступности любой точки земной поверхности. Это чувство трудно объяснить тому, кто сам не летал и не пережил, не ощутил своим нутром всю его необычность и полноту. Крылья самолета и лопасти вертолета изменяли понятие окружающего мира.
