Тут-то и показал себя наш Евгений Матюш — скромный и тихий помощник машиниста.
— Можно на время заглушить трубку, а уж потом, в тоннеле, остудить топку и произвести более основательный ремонт, — предложил он.
— Но для этого надо лезть в топку, — сказал машинист, — а в ней сейчас все триста градусов, если не больше. Выход один — спускать пар.
— Нельзя этого делать, — упрямо возразил Женя. — Разрешите я полезу в топку и заглушу трубку.
— Чудак, ты же вспыхнешь, как свечка, а в лучшем [157] случае — сваришься как рак, — отказал командир бронепоезда.
— А вы мне поможете, — продолжал настаивать Женя. — Будете поливать из шланга, чтобы не поджарился. Лазил же матрос Гребениченко в раскаленную топку крейсера. Вы сами об этом рассказывали… А там котлы куда больше паровозного и опаснее. Надо же спасать бронепоезд: того и гляди снова налетят самолеты. Посмотрите: ничего со мной не случится.
Женя так просил, и доказывал, что командир согласился. Тем более, что вражеская артиллерия, не прекращая, вела огонь и со всех сторон рвались снаряды — надо было спешно выводить бронепоезд в безопасное место.
Матюш вытащил из кармана комбинезона комсомольский билет, фотокарточки и передал лейтенанту Головенко.
Женю обули в валенки, надели ватную куртку и брезентовые брюки, укутали в дождевик, лицо прикрыли марлей, сложенной в несколько раз, нахлобучили шапку и с ног до головы окатили водой из шланга. Машинист Поляков со шлангом стоял у топки (ее забросали сырым углем). С помощью товарищей Женя втиснулся в пышущую жаром темную дыру. Другой машинист — Галанин подал ему нужные инструменты, заглушку. Головенко направил в топку луч сильного ручного фонаря.
Время от времени Поляков поливал смельчака холодной водой. Попадая на стены топки, вода шипела, из черного зева вырывались клубы пара.
Из глубины котла доносились глухие удары. Машинисты [158] ничего не слышали, кроме этих звуков, хотя рядом с паровозом гремели взрывы, от которых стальная махина паровоза вздрагивала и содрогалась, словно живое существо. Все с напряженным вниманием, затаив дыхание, следили за действиями Жени.
А ему было трудно. Он задыхался, ему нестерпимо больно жгло лицо, руки, слезы застилали глаза. Но он, собрав все силы и волю, продолжал работать.
Наконец из глубины топки донесся слабый голос:
— Вытаскивайте…
Женю быстро выхватили из пекла. У него хватило силы сказать лишь одно слово: «Готово», и он потерял сознание. Моряки на руках вынесли героя из паровозной будки и передали врачу.
Вбить другую заглушку со стороны дымовой коробки уже не составляло труда. Вскоре топка загудела. Паровоз снова был на ходу. А через несколько минут была поднята на рельсы и бронеплощадка. Крепость на колесах вышла из-под обстрела.
В Цыганском тоннеле командир приказал экипажу построиться. Поблагодарил всех, а особенно Женю Матюша. Обещал представить к наградам всех отличившихся.
А мы в этот день разгадали сокровенную тайну Жени. Всего на минутку оказалась в наших руках карточка его подруги, но в улыбающейся девушке все сразу узнали комсомолку Аню Чадович, инициатора многих патриотических дел на железнодорожном узле.
Женя и Аня были ранены почти одновременно: он на фронте, она в Севастополе, когда вместе со своими подругами таскала дрова для прачечной.
Крепкая дружба связывала Ивана Мячина и Олю Доронькину.
Чего греха таить, нередко матросы на площадках острили, рассказывали анекдоты и вообще пускали в ход всякие двусмысленные словечки. Девушкам не нравилась развязность ребят. Оля их часто совестила. Она заметила, что Мячина коробят такие словечки. Иван был культурный, интеллигентный человек, вел себя очень корректно. Может быть, это и послужило причиной того, что Оля как-то сблизилась с ним, привязалась к нему, как родная сестра. Во время боя она [159] не отходила от его орудия, помогала ему, беспокоилась за его жизнь. А как окончится бой, приведет в порядок его одежду, смажет йодом ссадины на его руках. В общем, заботилась о парне. А того и не подозревала, что он питает к ней не только дружеские чувства.
Оля часто просила дать ей настоящее боевое задание, послать в разведку. Долго ей отказывали, но однажды командир сказал:
— Ладно, отправляйтесь. Только будьте осторожны. И во всем слушайтесь лейтенанта!
Пошли мы вшестером: лейтенант Молчанов, Каморник, Андреев, Суржан, я и Оля Доронькина. Шли скрытно, разведку произвели благополучно, нанесли на карту три огневые точки противника. Но когда возвращались, противник обнаружил нас и открыл сильный пулеметный огонь. Пуля попала в плечо Молчанову. Вот тут-то и понадобилось мастерство Оли. Она быстро и умело забинтовала рану, наглухо запеленала руку, привязав ее к торсу.
Добрались до корректировочного пункта, и, пока лейтенант Молчанов вызывал огонь бронепоезда, мы зашли в блиндаж к пехотинцам, разговорились. Вдруг Оля, пристально вглядевшись в угол, где сидел боец, крикнула:
— Коля! Ты?
Боец поднял голову, и сразу же глаза его расширились от удивления и радости:
— Оля? Какими судьбами? Ты что здесь делаешь на передовой?
— Что же можно делать на передовой? Воюю, как и все…
Они обнялись, поцеловались. Так Оля встретилась [160] на фронте с двоюродным братом. Сразу же их окружили бойцы, радуясь такой неожиданной встрече.
А тем временем пушки бронепоезда, не смолкая, били по переднему краю врага. Лейтенант Молчанов, несмотря на ранение, корректировал огонь точно, безошибочно. На наших глазах были уничтожены два дзота.
Уже под вечер мы подходили к стоянке бронепоезда. Оля держалась молодцом. Она не только не проявляла признаков усталости, но и старалась поддерживать раненого лейтенанта.
Километра за полтора от стоянки встретили Мячина. Он был встревожен, но когда увидел, что Оля жива и невредима, успокоился. И только теперь девушка поняла, как дорога она этому скромному, неразговорчивому парню.
Глава XIX. Камышловский мост
Воспользовавшись временным затишьем, железняковцы обновили маскировку бронепоезда, провели ремонт бронированного состава, паровозов, дрезины. Заменили некоторые стволы главного калибра, установили новые полковые минометы, привели в порядок орудия.
Большую помощь нам оказал приданный нам саперный батальон. Саперы расчистили все входы в тоннели, отремонтировали поврежденное железнодорожное полотно. В Троицком тоннеле был устроен склад боеприпасов.
Бронепоезд накопил уже немалый опыт боевых действий. Были разработаны различные методы ведения артиллерийского огня — и с закрытых позиций, и прямой наводкой. Разведчики запеленговали удобные ориентиры, на рельсах сделали отметки: когда бронепоезд становился на них, можно было сразу, без пристрелки, открывать беглый огонь.
Такие внезапные налеты были наиболее эффективными.
Мы по-прежнему действовали на Мекензиевском направлении, в районе Бельбекской долины и Шавровой [161] выемки. Там были наиболее благоприятные условия для бронепоезда: железнодорожные тоннели хорошо маскировали его. А самое главное, именно на этих участках противник проявлял большую активность.
…Командующий Приморской армией приказал железняковцам выйти для огневого налета по противнику в районе Камышловского моста. Командир дивизии полковник Ласкин сообщил, что в Вельбекской долине сконцентрировались крупные силы противника, устанавливаются новые огневые точки, не дающие покоя нашим подразделениям.
До этого бронепоезд обстреливал вражеские позиции из Шавровой выемки, в нескольких километрах от моста. Это не давало должного эффекта, так как не все наши огневые средства могли участвовать в стрельбе. Выйти на открытую позицию мы не могли — большая часть пути была разрушена. Как сообщали морские пехотинцы, был поврежден и Камышловский мост.
Требовалось срочно выяснить обстановку, проверить все пути и подходы к мосту.
Разведку возглавил командир. В вылазке участвовало десятка полтора железняковцев. В их число попал и я.
Взяв все необходимое, на бронедрезине отправились в путь. Нам удалось незаметно проскочить Инкерманскую долину, пристрелянную фашистами, и выйти к полустанку Мекензиевы горы. Здесь к нам присоединилась группа армейской артиллерийской разведки.
Командир бронепоезда по телефону связался со штабом Потапова, чтобы выяснить степень повреждений Камышловского моста. «Было несколько прямых попаданий снарядов», — сообщили морские пехотинцы. Это еще ни о чем не говорило, и нам предстояло обследовать мост своими силами. В помощь нам потаповцы выделили свой разведывательный взвод.
Пройдя боевое охранение наших войск, притаились метрах в трехстах от моста и стали вести наблюдение. Но отсюда необходимых данных не удалось получить. Тогда отряд решил с большой осторожностью приблизиться к мосту. Вышли на открытую местность, залегли. Перед нами открылась такая изумительная красота, что на миг все забыли об опасности, залюбовавшись [162] величественно-строгим зимним пейзажем. Впереди во всей своей первозданной красоте расстилалась Бельбекская долина.
