Виссе чуть отходит назад, чтобы убедиться, что двинулась вся колонна. Та чрезвычайная ответственность, которую он взял на себя, придает ему особое напряжение и деятельную силу, так что он не испытывает ни малейшего страха.
Пробежав вперед колонны, он одним прыжком вспрыгивает сзади на ведущую машину ван дер Хокке. Чьи-то руки подхватывают его и втаскивают наверх. Виссе садится рядом с ван дер Хокке на край люка, выше короткого, толстого орудийного ствола. С другой стороны румынский солдат установил пулемет прямо над лежащим головой вперед товарищем.
Виссе не учел одного: выходящая луна гуляет где-то за вершиной горы, и они едут словно на стену из угрожающей темноты.
Ван дер Хокке зажигает одновременно две сигареты, одну протягивает Виссе, и, прикрывая ладонью слабо светящийся огонек, они курят, напряженно вглядываясь в темноту.
— Заткни свою паршивую глотку, думаешь, я вижу больше? — обрушивается ван дер Хокке на водителя, который громко ругается, потому что, несмотря на открытую смотровую щель, не видит перед собой и пяти метров дороги.
— Крест небесный, Святое распятие! Из-за дерьмовых пруссаков должен я здесь свою голову сложить! — Водитель на мгновение включает свет фар.
— Выключить свет! Ты, видно, не в своем уме, чертова свинья баварская! — кричит ван дер Хокке и тут же смеется, когда водитель ругается в ответ:
— Да один баварец стоит, по меньшей мере, трех прусских солдат, которые только делают вид, что они солдаты!
Медленно, метр за метром, продвигается самоходно-артиллерийская установка вперед.
Все они знают, что всего в сотне метров от них ночь полна врагов. Люди напряжены и испытывают страх. Снова и снова румынский солдат возле Виссе прикладывает палец к пусковому механизму пулемета.
— Стрелять только по моему приказу, и ни секундой раньше!
Распростершийся как подставка под пулеметом солдат знает немецкий и переводит. Он приподнимает голову, смотрит на Виссе и говорит на своем распевном трансильванско-швабском наречии:
— Я из Клаузенбурга!
— Тогда скажите людям, — Виссе пытается успокоить и самого себя, — что так же точно, как мы не видим Ивана, он не видит нас: русские ночи до смерти боятся!
— Но слышать они нас могут, господин обер-лейтенант!
«Да, черт побери, — думает Виссе. — На километры вокруг слышно лязганье гусениц, низкое ворчание моторов. Если русские находятся на своей позиции, они должны давно знать, что мы идем. Они могут, оставаясь невидимыми, находиться уже в пяти метрах рядом от нас или в десяти метрах позади — и ни одного выстрела пока не раздалось? У них же наверняка выставлены посты, есть часовые. Может, они уже давно получили сигнал тревоги и ждут нас?» Виссе жалеет, что взял самоходки. С солдатами, без техники, он бы уже давно незаметно проник бы на позиции.
Он испытующе смотрит на ван дер Хокке. Тот по-прежнему напряженно вглядывается в темноту, но только чтобы не сбиться с дороги, а в остальном он спокоен и чувствует себя так уверенно на своем стальном гиганте, словно не существует ни русского противотанкового оружия, ни танков. Этот ван дер Хокке такой же тупой, как его танки, злится Виссе; у него, видно, слоновья шкура и нет мозгов. Тут Виссе обнаруживает, что и ван дер Хокке тайком оглядывает его сбоку. Виссе презрительно крутит губами. «А, все дерьмо!» — бормочет он. Его отношение к опасности продиктовано чистым упрямством. Оба они усмехаются про себя. Если внезапно появится Иван, то пойдет стрельба.
Над вершиной холма медленно появляется диск луны и погружает местность в холодный, призрачный свет…
Внезапно поперек дороги, словно черная зияющая пасть, возникает глубокая тень. Это может быть плоская низина или глубокая котловина.
— Не так мы едем, господин обер-лейтенант, — говорит шваб, лежащий под пулеметом. — Я связист и хорошо знаю местность. Был здесь даже сегодня, когда прорвался Иван. Перед нами, вот эта темная полоса, глубокое ущелье. Слева в тени, прямо возле горы, там въезд. Нам надо пройти, а на горе, с той стороны, сидит Иван, а там, где ущелье кончается и начинается плоский холм, там он тоже сидит — и перед нами, за ущельем, тоже он, всюду, кругом. Там, где ущелье кончается и переходит в склон горы, которая смотрит на восток, там, если ехать вдоль высотки, есть балка. Сегодня утром там прорывались русские танки. Мы должны сделать точно, как Иван: пересечь балку и через высотку прорваться. Тогда попадем в котловину, где засел наш артдивизион.
Передние позиции, где стоят орудия, сегодня утром, когда я там был, временно были в руках русских, а как там теперь, не знаю. В балке много бункеров, где размещались наши штабы, — там теперь сидит Иван!
Судя по нарисованной им картине, Виссе может теперь сориентироваться и в частично освещенной луной местности, и в тени.
— Приятель, так это же прекрасно, что вы все тут так хорошо знаете! Благодаря вашим данным мы уже наполовину выиграли!
Виссе оглядывался назад, на колонну. Идущие на дистанции в двадцать метров самоходно-артиллерийские установки напоминают броненосцы, которые, избегая освещенных луной мест, плывут в темноте кильватерной колонной.
За ним беспорядочным строем, но держа шаг, пыхтят, пригнувшись, румынские солдаты. Огромной тяжестью висят в их руках ящики с боеприпасами, потому что кроме карабинов они тащат еще и пулеметы, и гранатометы. Резкое дребезжание ударяющегося друг о друга оружия, которое они несут, слышно даже сквозь грохот идущих танков.
— Стой! — командует Виссе как руководитель всей операции и спрыгивает с самоходки. — Четвертый взвод, налево! Вы обойдете позицию, займете склон горы и останетесь слева от нас, а оба другие взвода будут держаться справа от нас! — приказывает Виссе молодому лейтенанту. — На красный сигнал, одновременно с взводами справа от самоходок, вы открываете огонь из всех видов оружия. Как только я выстрелю белым и освещу местность, начинайте штурмовать! Все три боевые группы атакуют фронтально, а я пробиваюсь с самоходками на артиллерийскую позицию.
Молодой румынский лейтенант пытается скрыть свою неуверенность и страх. С автоматом, готовым к стрельбе, он ведет свой взвод.
Меньше чем в пятидесяти метрах от самоходных установок, как видит теперь Виссе, поскольку глаза начали привыкать к темноте, держатся два других румынских взвода. Не будучи заметны с самоходок, они все это время шли параллельно.
В несколько прыжков преодолев освещенную луной поверхность, к Виссе подбегает румынский капитан, который командует обоими взводами.
Он на полголовы ниже Виссе. Широкоплечий, с бычьей шеей, приземистый, двигается быстро и плавно.
Несмотря на колючий мороз, он без шинели и без перчаток. Вместо высокой меховой шапки на его крупной голове — кепи с козырьком набекрень.
Как и у Татарану, у него лицо римлянина, только удлиненное, костистое, смелого, классического рисунка. «Почти два тысячелетия назад, — фантазирует Виссе, — один из его предков был капитаном в одном из тех римских легионов, которые своими дерзкими дальними боевыми походами завоевали мир, утверждаясь в своих маленьких опорных пунктах против варварских народов; покрывали завоеванные земли сетью дорог, по которым за ними следовали купцы, художники и ученые, несли культуру и цивилизацию, создавали Европу».
Капитан взмахом руки подзывает румынского солдата, который должен служить переводчиком. Виссе удивляется, как много фольксдойче в румынской армии.
— Я специально шел всю дорогу почти рядом с Вами, чтобы в случае внезапного нападения мы могли прийти на помощь друг другу.
Спокойный, опытный, полный сил и решимости действовать, никак не старающийся выделиться, надежный товарищ, этот капитан — как раз подходящий боевой спутник для такой операции.
Земля дрожит, и далеко вокруг ночь наполнена грохотом танковых моторов, который с воем усиливается, когда водители через короткие интервалы поддают газу, чтобы моторы не заглохли.
— И до сих пор не прозвучало ни единого выстрела? — Капитан кивает, подтверждая, что и он удивлен этим.
«Проклятье, если бы можно было отключить эти штуки, шум от которых слышен так далеко», — думает Виссе. И словно он сказал это вслух, румынский офицер как бы продолжает его мысль:
— Мне кажется, мы так близко от русских, что могли бы услышать, как они храпят.
— И действительно! — Виссе кажется, что он видит русских прямо перед собой после нечеловечески напряженного дня, промерзшие, они сидят плотно друг к другу в окопе, завернувшись в плащ-палатки или одеяла, или заползли в бункер.
Это спокойствие противника таит в себе что-то пугающее.
— Невозможно представить, чтобы русские, не обезопасив себя, расположились здесь на ночной отдых!
— Это исключено!
— И что их часовые не подают сигналов тревоги? Они принимают наши самоходно-артиллерийские установки за свои танки — иначе я не могу объяснить их поведение!
