— С каких краев будешь, Ваня? — подобрел голос Усольцева.
— Их казахстанских. Озеро Балхаш знаешь? Степь да ковыль, саксаул да полынь...
— Вижу. Есть в твоем лице раскосость.
— Это от матери-казашки.
— Ну вот и познакомились. Да, а делом каким занимался?
— Соль добывал да рыбу ловил.
— Знатное дело.
— Сам ловил и сам солил.
— А по-казахски можешь?
— И говорить, и петь, и бешбармак стряпать. Раздобудь мясо, такой приготовлю — пальчики оближешь. Читать люблю казахские книги. Особенно Мухтара Ауэзова. Слыхал про такого писателя? Перед самым вызовом в военкомат прочитал его повесть «Билекке-билек», что означает «Плечом к плечу»...
— Ты чо расхвастался, казах-рыбак? — оборвал Ваню рокочущий баритон, сильно окавший. Иванов огрызнулся:
— Человек спрашивает — я отвечаю. А ты, лесовод, жуй свой чеснок и не встревай.
— Ты что, лесовод да лесовод... От лесоводов пуще пользы, чем от рыбаков. Да чо ты про лес-то знаешь! На твоем солнцепеке одни закорючки растут.
— Ладно, ребята, не спорьте, — Емельян обернулся в сторону лесовода и подумал: «Так вот от кого давеча чесноком потянуло». — Что, брат, чеснок помогает?
— Разве не знаешь? От всех хворей. Никакой аптеки не надо. У меня дома все грядки чесноком высажены... Ем — и никогда не хвораю. Вот так... Запомни, это я тебе говорю.
— Понял, — произнес Емельян. — «Я» — это лишь буква в алфавите. Расшифруй!
— Это чо, можно... Ободов Роман.
— Во-во, Роман, — всплеснул руками Стариков-Бабуля. — Надейся, Роман, на свой карман!
— Чо верно, то верно, — парировал Ободов. — Мой чеснок в моем кармане!
— Если 6 в кармане, у него весь сидор набит этим добром, — Иванов старался уязвить Ободова. — Слышите, как воняет чесноком?
— Чеснок не воняет, а приятственно пахнет. Ты, рыбак, глубже вдыхай — здоровше будешь.
— Будет вам про чеснок, слушать противно, — оборвал спорщиков Нечаев. — У меня имеется иного плану вопрос. К Емельяну, конечно... Помнишь, Емельян, ты про кабак сказывал, про немецкий. Ты там вроде с ними пил... Расскажи-ка...
— С кем это «с ними»? — спросил Иванов.
— С немцами, конечно, — спокойно произнес Усольцев. — Случилось такое. Они меня шнапсом угостили, а я их минным зарядом.
— Елки-моталки! И что вышло? — допытывался Захар.
— Мокрое место... Был кабак — и враз богу душу отдал... Добротные мины у партизан... Дело прошлое... Я вам охотнее про Клима расскажу. Слышь, Климушек, вставай и слушай: что не так — поправишь.
Клим приподнялся, и все, кто был рядом, посмотрели на него так, будто впервые увидели, а ведь он в их взводе уже больше месяца, с того дня, как выписался из госпиталя. Но Клим больше молчал, о себе мало рассказывал, все присматривался к сослуживцам, искал, видно, человека, с которым можно было бы сдружиться, однако так никто ему и не пришелся по душе. И вот нагрянул как гром среди ясного неба Емельян — и к Климу пришло успокоение. Справедливо говорят: старый друг лучше новых двух.
— Было это на исходе лета, — при полной тишине начал рассказ Емельян. — Клим Гулько, выполнив задание своего партизанского командира, возвращался в отряд. Шел знакомыми тропами, лесом, а когда лес кончился, увидел озерцо. Обрадовался Клим: есть возможность воды испить! Но что это? На противоположной стороне озера кто-то в воде бултыхается. Пригляделся Клим: не понять, кто такой голяком прыгает в воде. Тихонечко, осторожненько, меж кустов пошел Клим вдоль берега на купальщика. Подошел поближе и видит: у берега конь пасется, рядышком одежда лежит. Сделал еще несколько шагов. Теперь точно увидел — шмотки немецкие. А из-под них торчит ствол автомата...
— Елки-моталки! — пропел Нечаев.
— Вот именно! — улыбнулся Усольцев. — Климу что было делать?
— Автомат брать! — сказал, будто скомандовал, Нечаев.
— Так он и сделал.
— Догадливый парень! — пробасил Иванов.
— А ты думал... Взял Клим автомат, а немец пока ничего не видит — задорно бултыхается... Теперь, может, сам доскажешь? — спросил Емельян Клима.
— Не, не... Я послухаю. Усе справедливо, — с белорусским выговором ответил Клим.
— Ну ладно... Клим крикнул: «Эй, фриц, плыви сюда!» Фриц замер на воде и уставился на Клима. «Ком», — уже по-ихнему скомандовал Клим.
Немец очухался — разобрался в ситуации — и, приплыв к берегу, поднял руки. Ну а дальше пошло чередом: поверх своей рубахи Клим фрицеву тужурку напялил, немцу же выдал его трусы, чтоб лес наш не срамил, в рот кляп вогнал, сел на коня, фрица же взял на привязь и велел ему пешим двигаться...
— Хитро! — восхитился Ободов.
— Не встревай! — взмахнул рукой Нечаев. — Что дальше-то было?
— А дальше Клим дернул поводья, и лошадь потопала. Ехал Клим кум королю: в немецкой одежонке чувствовал себя в безопасности. А когда к отряду приблизился, скинул вражью форму и на коне с голым фрицем на привязи к самой землянке подъехал... Ой и хохоту было!.. Шутки шутками, а немец-то ценным «языком» оказался: писарем в штабе карательного батальона служил, много знал! А командир отряда за смелый поступок Климу того коня подарил. Сказал: «Бери, лихой разведчик, гарцуй на лошадке по лесам!». Вот такая история...
— Елки-моталки, впервой вижу живого героя, — Нечаев протянул Климу руку. — Дай пожму руку!
Клим тисканул шершавую ладонь Захара.
— Ого-го! Силенка как у быка. Ты случаем не дровосек али кузнец?
— Партизан, — спокойно ответил Клим.
— А до того?
— Безработный.
Бабуля хихикнул:
— Без дела жить — только небо коптить.
— У нас безработных не было и нет, — пробасил Иванов. — Загибаешь, парень!
— Нисколечко. После школы не успел определиться — и война.
— Шутник, — впервые подал голос худощавый младший сержант Антипов. — Но герой!
— Это что, — сказал Усольцев и слез с нар, чтоб размяться. — Я еще не такое знаю про Клима. Поживем — расскажу.
— Давай, Емельян, сейчас, — оживился Захар.
— Ну хватит, — умоляюще сказал Клим. — Пора сменить пластинку.
— Давай меняй, — согласился Иванов. — Ставь свою... Про любовь и про девок.
— Про девок? — переспросил Ободов. — Не надо. Чо душу бередить... Забудь про них. Было дело, да сплыло... Баба не входит нонче в наш рацион.
— Ты так думаешь, лесовод? — не унимался Иванов.
— Ошибаешься. Девка мужику завсегда потребна.
— Оно так. Потребна, — дал о себе знать темный угол вагона, доселе молчавший. — Но где взять?
— Слышите, — Иванов аж ударил в ладони, будто зааплодировал, — Ермолаев очнулся. Про девок услышал — сон побоку. Силен!.. Ну что ж, могу совет дать. К старшине обратись: мол, есть желание утолить душу... Он тебе вместо сухого пайка и подкинет бабенку.
— Заместо пайка — не пойдет, — хохотнул Ермолаев. — Мужику сила нужна, а она откудова приходит? Из жи-во-та. А он, проказник, пищи требует.
— Ну и харчуйся... Набирай силу. Но о бабе забудь... Так и скажу старшине: Ермолаев отказывается.
— А я не откажусь, — вскрикнул Стариков-Бабуля. — Не пил бы, не ел, все б на милую глядел.
Слово за слово, и разговор, как и колесный перестук, катился, ширился, включая в свою орбиту даже самых стойких молчунов. Словесный костер то разгорался до высоких страстей, то на какое-то мгновение затухал, но окончательно не гас.
Если со стороны послушать — не определить, куда катил вагон. Опасность, которая была где-то впереди, будто тень в пасмурный день, спряталась, укрылась и не очень-то волновала бойцов. Они балагурили, острили, словом, жили сиюминутно. Правда, память иной раз подбрасывала такие сюжеты, от которых было не до шуток.
Боец с длинной фамилией Петропавловский, молодой и низкорослый, отчего шутники острили: «Ростом — вершок, фамилией — верста», — вдруг так тяжело и громко вздохнул, что даже говорливый Иванов осекся на полуслове и спросил:
— Что так тяжело?
— А-а... Так! — без охоты произнес Петропавловский.
— Приснилось дурное или вспомнилось горькое? — не отступал Иванов.
— Угадал...
Ваня Петропавловский обнял отца, расцеловался с матерью, бабушкой, с младшим братом и сестрой, положил свой узелок на телегу, которая уже ждала его, — и был готов отправиться в райцентр, куда позвала его, девятнадцатилетнего, повестка из военкомата.
Заголосили мать с бабушкой. Слеза покатилась и у отца. Он подошел к Ване вплотную, положил руку на плечо сына и сказал:
— Смотри мне... Будь мужчиной...
Отца пока на войну не брали. Он председательствовал в сельсовете. Мотался день и ночь: то заготовки, то посевная, то вдруг пожар на ферме... Сельсовет большой...
Однако отца взяли... Не успел Ваня вскочить на телегу, как к дому подкатила «эмка», из которой вышли двое — милиционер и штатский. Оба из райцентра — отец знал их.
— Здравствуйте! — отец первым поздоровался. — Сына вот провожаю... На войну...
