— Ази Ахадович, только что передали список награжденных, — сказал он. Двое, к сожалению, не прошли. Я подумал, может, какая ошибка, проверил список, позвонил в штаб…
— Кого вычеркнули?
— Парамонова и Гасанзаде.
— А почему, не спросил?
— Спросил. — И Пронин передал командиру полка то, что сказали в штабе.
Асланов выслушал его, задумался.
— Не огорчайтесь, Ази Ахадович, сказал Пронин. — Я думаю, это дело поправимое. Не получили награды в этот раз, так получат в следующий. Слава богу, оба живы, здоровы. Воюют неплохо, месяцем раньше или месяцем позже свое получат, так что невелика беда…
— Было бы лучше, если бы получили в этот раз. До следующего раза мало ли что может быть. Но ты их обоих имей в виду, и будем твердо стоять на своем. Каждый должен получить то, что заслужено. Это закон.
То ли в землянке было жарко, то ли потому, что он был в полушубке, то ли от волнения майор вспотел. И немудрено: со времени совместной службы с Ази Аслановым, он впервые был так неискренен, и впервые подставил ножку другому. Даже двоим, в том числе рядовому солдату.
От всего этого ему стало не по себе.
А к вечеру Асланов сам зашел в землянку начальника штаба.
Пронин как раз брился.
— Николай, — ласково сказал Асланов, — сколько времени мы вместе с тобой воюем?
— Да уже около года.
— А были у меня какие-нибудь тайны от тебя?
— Не было! — искренне сказал Пронин.
— А у тебя — от меня?
Пронин опустил бритву в мыльную воду да так и застыл, задумавшись над непонятным вопросом подполковника.
— Ази Ахадович, — медленно орудуя бритвой и стараясь взять себя в руки заговорил Пронин. — В последнее время было много такого… не было возможности посидеть, поговорить… Нет в полку ничего такого, чего бы ты не знал… Но, понимаешь, со мной приключилась одна история, давно надо бы поделиться…
— Да, я кое-что знаю, хотя ты и скрытничаешь. Однажды я даже пытался окольными путями что-нибудь выведать у Лены. Я ведь вижу, что оба вы не в себе… Но она так и не сказала, что произошло между вами.
— И не скажет. Интеллигенция… Гордости и высокомерия хоть отбавляй.
— Не могу с тобой согласиться. Нет у Лены ни излишней гордости, ни высокомерия. Когда женщина обижается на мужчину или мужчина разобижен, от них едва ли услышишь объективные суждения друг о друге.
Пронин выбрил ямочку на подбородке, нащупал ее пальцем. Тянул с ответом, потому что, действительно, был неправ. Лена xoтела поговорить с ним, а он…
— Хочешь знать правду, Ази Ахадович?
— Конечно.
— Если узнаешь, что произошло, переменишь свое мнение…
— Ничего, говори… Поделись своим горем, спроси совета — может, как говорится, полегчает? Итак, из-за чего поссорились?
— Самая обычная причина. Изменила мне.
— Не верю, — возразил Асланов. — Эта женщина на такое не пойдет.
— А вспомни, что рассказывал Филатов… Он застал их в землянке, одних, и в таком виде, что сомнений быть не могло.
— А я вот в тот же день был в роте Гасанзаде, говорил с лейтенантом. Не заметил в нем ни смущения, ни фальши, а ведь если человек врет, это сразу видно.
— Допустим, Филатов ошибся. Но я — то своими глазами видел.
— Что видел?
— Видел их вместе. В лесу.
Асланов смутился.
— Нет, ты что? Видел их, как говорят, на месте преступления?
— Ну, конечно, не так… Но шли, чуть ли не обнявшись, так что сомнений не остается…
— Значит, шли рядом? Через лес? — Асланов засмеялся. — И из того, что шли рядом, следует…
— А что тут смешного?
— А все! — погасил улыбку Асланов. Ты зря что-то вообразил. Лена серьезная девушка, ты ошибаешься, подозревая ее в измене.
— Хотелось бы ошибиться, Ази Ахадович. Ведь я любил ее.
— Любил? А теперь не любишь?
Добрив лицо и вытеревшись полотенцем, Пронин отодвинул в сторону кусок зеркала.
— У тебя все ясно, с тобой не приключалось такого, поэтому ты не понимаешь, что я пережил.
— А что, если сейчас вызвать Лену и Гасанзаде? И поговорить с ними? Разумеется, без тебя. Мне-то ты веришь? Все сразу станет на свое место.
— Ни тот, ни другой ни в чем не признаются…
— Ты слишком запальчив, Николай. Советую тебе быть хладнокровнее.
Пронин промолчал.
Асланов искренне сочувствовал ему. Он знал про близость майора и Смородиной, верил, что у них настоящая любовь, и не осуждал их. И он решил про себя, что при первом же удобном случае, как старший, поможет Пронину распутать узел, который тот сам затянул.
Илюша Тарников и ребята из других рот и экипажей вместе с помпотехом Чеботаревым приехали в ремонтные мастерские за машинами. Чеботарев сразу занялся переговорами с начальством и оформлением дел, а Тарников, узнав, что до опробования машин придется ждать еще не один час, отпросился у майора, чтобы, как он уверял, навестить кого-то в полевом госпитале. И он действительно пошел в госпиталь, хотя никого из знакомых у него там не было, — просто ему захотелось на людей поглядеть, особенно — на женщин, поговорить, поболтать с ними, а может, и знакомство какое свести, если повезет. «Посмотрим, кого тут пошлет нам судьба», — решил он, осматриваясь и придумывая какой-нибудь предлог «для затравки». Он заглянул в крайнюю палату. Ему повезло: на койке спиной к двери лежала девушка. «В таком положении, конечно, она должна смущаться, а в этом случае разговаривать легче», — решил он.
— Разрешите войти.
Девушка вскочила, села, подобрала под косынку светлые волосы. Это была крупная, приятная с лица девушка — как раз такая, каких Тарников обожал.
— Что у вас? — спросила сестра.
Тарников скорчил гримасу, отчего некрасивое его лицо стало совсем безобразным, маленькие глазки потонули в складках век, и схватился за живот.
— Так что с вами?
— Не знаю, доктор, так схватило живот, что порой вздохнуть не могу.
— Я не доктор, я медсестра.
— У меня от боли в глазах двоится, извините, пожалуйста, но помощь какую-нибудь можете оказать? Я думал, мятные капли помогут или таблетки какие-нибудь.
— Подождите, сейчас принесу.
— Что хотите делайте, только помогите… И как некстати она напала… Тарников опять скривил лицо, словно роженица, схватился за живот, сел.
— Поносит вас?
— Нет, не поносит, что вы! Но колет. Может, в дороге меня растрясло, или простуда… Или съел чего-нибудь не то… Уф-ф-ф…
Медсестра поспешила за лекарством. Тарников, довольный первым успехом сыгранной роли, глядел ей вслед, думал, как быть дальше.
Медсестра вернулась озабоченная. Налила в стакан воды, чего-то накапала.
— Пейте. Не горькое, только холодить будет.
Тарников выпил, вздохнул.
— Скоро боль прекратится.
— А она уже, кажется, проходит. — Тарников понемногу, словно пробуя, выпрямился, встал, оценивающим взглядом посмотрел на девушку. Она почувствовала это, смутилась. Потом спросила:
— Вы из какой части? Артиллерист?
— Нет, наша часть стоит на передовой. Мы тут технику получаем. Я танкист.
— Танкист?
— А что? Вы так спрашиваете, будто у вас среди танкистов есть родственник, муж или брат?
— Есть человек. Он мне ближе отца и матери.
— Так, понятно, — Тарников крякнул. — А как его фамилия, если не секрет? Может, я его знаю?
— Как раз хотела спросить о нем. Волков его фамилия. Кузьма Волков.
— Кузьма? Кузьма Евграфович?
— Да, — загорелась девушка. — Но откуда вы знаете, что Евграфович?
— Откуда знаю? — растерялся Тарников. — Вы удивляетесь, что я знаю отчество своего лучшего друга?
— Кузьма — ваш друг? Да вы сядьте, сядьте, скажите, где он, могу ли я увидеть его?
Хотя девушка и не назвала своего имени, Тарников понял, что это и есть невеста Кузьмы, и сейчас она начнет выспрашивать о нем. Сказать правду, огорошить ее страшным известием он не решился. Надо сделать вид, что все хорошо, Кузьма жив… Надо, чтобы Люда ничего не заподозрила.
— Как хорошо, что я сюда забежал! Иначе вы не узнали бы, где служит ваш друг.
— Это верно.
— Чтобы вы убедились, что я его знаю, скажу, как вас звать…
Медсестра засмеялась.
— Скажите.
— Люда.
— Верно. Что, Кузьма рассказывал вам обо мне?
— Чуть ли не каждый день.
— Он не приехал с вами сюда? Нет? А не может ли он отпроситься у командира хоть на часок?
— Не знаю…
И Тарников снова скрючился, как будто боль вернулась к нему.
— Полежите, пройдет.
И девушка помогла Тарникову лечь.
— Сейчас придет врач, посмотрит. Вдруг у вас аппендицит…
Тарников испугался. Если события будут развиваться таким образом, тут уморят вниманием, во всяком случае не скоро выпустят.
