До русской пушки было около ста пятидесяти метров, и Отто даже не выставлял прицел на пулемете, стреляя на глаз. Облачко бурой пыли окутало русскую «сорокапятку». С той стороны перекрестка донеслись неясные крики, а потом орудие сдвинулось с места и стало откатываться назад.
Огонь, открытый Хагеном из пулемета Харрингера, заставил вражеских артиллеристов попятиться. Зато сразу несколько оконных проемов дома напротив ощетинились автоматными и пулеметными очередями. По Хагену палили из всех видов стрелкового оружия.
Но Отто достиг главного. Теперь все внимание врагов было приковано к нему. Они напрочь забыли про Олхаузера, который по-прежнему сидел на мостовой, прижавшись спиной к разбитой афишной тумбе.
Он держался руками за левую ногу и что-то кричал в сторону Хагена. Но обращался он не к нему, а куда-то вниз, на первый этаж. Когда умолк грохот стрельбы, Хаген разобрал что-то из слов, выкрикиваемых Олхаузером:
– Не могу бежать… Нога… Помоги мне…
В окне второго этажа появился солдат с гранатометом на плече. Защитный стальной щит закрывал его от пуль. Зрение не подводило Хагена. Он сумел разглядеть, что русский держал в руках самый настоящий «панцершрек». Враги активно использовали трофейное оружие, особенно гранатометы. В применении «фаустпатронов» и «панцершреков» они набили руку.
Такой обмен опытом и трофейными новинками в области взаимного уничтожения воюющих сторон всегда имел место, а на этом этапе войны получил особенное развитие. Немцы с удовольствием воевали с русскими самозарядными винтовками, использовали захваченные у противника гранаты и дисковые пулеметы Дегтярева и Шпагина, а русские, в свою очередь, вовсю применяли против фашистов их же одноразовые и реактивные, подствольные гранатометы, автоматы и пулеметы, а также особо ценимые трофейные «люггеры», «вальтеры» и «маузеры».
Очередь, пущенная Хагеном, в долю секунды преодолев сотню метров перекрестья улиц, прошла в оконный проем и ударила по стальному щиту, который должен был защитить русского гранатометчика. От сильнейшего удара стальную пластину покорежило, а самого бойца отбросило куда-то в темную глубь помещения. Но он успел произвести выстрел.
Граната, выбрасывая за собой белый пушистый след, устремилась прямо на Хагена.
– Уходите, уходите!.. – обернувшись, закричал он Крумму и Харрингеру.
Крумм, подхватив раненого товарища под мышки, тащил его к двери. Он успел завернуть в коридор, когда граната влетела, ударившись в стену.
Хаген упал плашмя на пол, закрыв руками голову. Он старался хоть как-то обезопасить себя от последствий взрыва. Осколки гранаты и вырванные взрывной волной куски камней разлетелись по комнате, ударяясь о стены и отскакивая в разные стороны.
Отто швырнуло назад. Если бы он остался стоять на ногах, его бы наверняка выбросило в оконный проем наружу. Прокатившись по полу, ободрав в кровь локти и колени, Отто замер. Он тут же попытался подняться на ноги. Вроде осколки его не задели. Руки и ноги были целы. Саднящая боль в местах, где была содрана кожа, и ушибы не в счет.
Хаген, подобравшись, уселся под оконным проемом. Он отер с лица пыль и взял в руки валявшийся рядом пулемет. Он попытался передернуть затвор, но рукоять заряжания стопорилась на полпути.
Отто открыл крышку короба и увидел причину, по которой заклинило ленту. Пыль, смешавшись со смазкой, превратилась в грязь и набилась в направляющие пазы короба. От этого патрон, не досылаясь в патронник, перекосился, застопорив движение ленты.
Хаген, ломая ногти, попытался почистить пазы и возвратную пружину. Все это время поверх его головы свистели пули, выщелкивая о стены и откосы окна.
Наконец, патрон был дослан в патронник и занял положенное ему место. Отто, вскинув пулемет стволом вверх, поднялся на ноги и осторожно выглянул сбоку в окно. Он сразу понял, почему русские усилили огонь по его импровизированной амбразуре.
Сразу несколько вражеских солдат, один за другим, выскочили из-под арки дома напротив. Они устремились через перекресток, пытаясь перебежками преодолеть пространство, отделявшее их от дома, который удерживали Отто и его товарищи.
Хаген, выставив ствол пулемета, направив надульник на бегущих и открыл огонь. Очередь прошла по мостовой, заставив всех бежавших распластаться на брусчатке. Они тут же открыли ответную стрельбу. Кто-то пытался найти хоть малейшее укрытие, отползая к цоколю стоявшего рядом дома.
Ближайший солдат залег метрах в пятидесяти от Олхаузера. Шагах в двух от стрелявшего русского лежал труп Штрехмеля. Обрубок его руки так и торчал вверх, словно подавал сигнал: «Я здесь, спасите меня… я здесь…»
Олхаузер, вытянув раненую ногу, выглянул из-за тумбы и дал короткую очередь из своего «МП». Тут же несколько пуль ударились от тумбу, заставив Олхаузера спешно спрятаться. Положение раненого становилось безвыходным. Русские вот-вот могли подобраться к нему или попросту убить его, зайдя с фланга.
Вдруг Отто увидел, как снизу, от дома, в сторону Олхаузера метнулась фигура в шинели цвета «фельдграу» и армейской кепке стрелка. Поначалу он принял бежавшего за Крумма. Преодолев метров десять, тот упал на живот и под пулями быстро-быстро пополз в сторону тумбы. Русские точно взбесились, снова начав палить из всего, что было у них в наличии.
Отто не раздумывал ни минуты. Его пулемет, прикрывая дерзкий бросок товарища, своими очередями заставил противника замолчать. Огневую поддержку оказал и автомат с первого этажа.
Уже когда стрелок добрался до Олхаузера, Хаген увидел, что это Вейсенбергер. Неужели этот сопляк сумел перебороть свой страх, решившись рискнуть своей шкурой и пойти на выручку товарища?
У Хагена не было времени на размышления о воспитательном воздействии войны на характеры людей. Он продолжал держать в секторе обстрела весь перекресток, стараясь дать шанс Вейсенбергеру добраться назад вместе с раненым.
Они уже пустились в обратный путь. Смертельные метры теперь давались не так быстро. Олхаузер, рослый, ширококостный, был слишком тяжел для щуплого, по-мальчишески дохловатого на вид Вейсенбергера. Но тот старался изо всех сил. Перекинув ручищу товарища через плечи, он помогал раненому, а тот прыгал на одной ноге, как пиратский капитан, волоча по брусчатке беспомощно повисшую в сапоге ногу.
Сдержать все огневые точки русских было очень трудно. Как только очередь покидала оконный проем, оттуда тут же начинал бить ответный огонь. Но Вейсенбергер уже втащил Олхаузера внутрь расстрелянного подъезда.
– Хаген! Хаген! Спускайся!.. Надо уходить! – долетел до слуха Отто крик снизу.
Это был голос Крумма. Отто в спешке, перехватывая пулемет, дотронулся до ствола и тут же одернул руку. Даже короб накалился от непрерывной стрельбы.
С карабином Отто не расставался. Он поправил карабин на спине, а ремень пулемета накинул на шею, попутно прихватив запасную ленту, торчавшую из открытой коробки, которая стояла на полу возле окна.
Выбежав к коридор, Хаген по пролету с обугленными перилами спустился вниз.
В дверном проеме он натолкнулся на Вейсенбергера. Тот все так же поддерживал раненого Олхаузера. Тому уже перевязали ногу.
– Спасибо вам, спасибо… Вейсенбергер… – морщась, радостно бормотал Олхаузер. – Если б не вы…
Отто хлопнул Вейсенбергера по плечу.
– Ты молодец… – произнес он. – Ты прости меня за скулу…
Вейсенбергер кивнул головой.
– Это ты меня прости, Хаген… – ответил он. – Это я был неправ…
– Ладно, потом выясните, кто был прав, а кто – нет! – прервал их Крумм. – Надо уносить ноги. Русские сейчас сюда явятся… Отто, помоги мне, я не справлюсь один с Харрингером…
Они подхватили лежавшего на земле раненого. Харрингер после перевязки и обезболивающего немного пришел в себя. Подымая его, Крумм задел перевязанное плечо. Харрингер, не сдержавшись, вскрикнул от боли.
– А, черт… – выругался он. – Нет, ничего, я потерплю, парни. Вы простите меня… Я потерплю. Только очень больно, черт возьми.
– Хорошо, когда мы выберемся, я не буду хлопать тебя по плечу, Харрингер… – произнес Отто, осторожно выводя его вместе с Круммом из комнаты в бывшую прихожую.
Позади раздался рокот мотора и лязг гусениц. Похоже, русские пригнали к перекрестку танк, чтобы усилить огневую мощь наступления. Вначале громыхнул выстрел из «сорокапятки». И тут же следом раскатисто выстрелило танковое орудие.
Отто показалось, что стены заходили ходуном. Снаряд, судя по всему, саданул в соседнюю квартиру первого этажа. Из коридора навстречу выбежавшим солдатам нахлынула воздушная волна горячей пыли.
Все закашлялись, отплевываясь на ходу.
– Скорее, скорее… надо выбираться на ту сторону… – кричал Крумм. Его буквально выворачивало от кашля. Крумм всегда жаловался на то, что его призвали в армию, совершенно проигнорировав застарелую астму. Наглотавшись пыли, он никак не мог прийти в себя от раздиравшего грудь приступа.
