– Сочувствую тебе, Макс, – буркнул Коренич.
– А это что за хрен с горы? – недовольно бросил Агапов, видя, что штрафники остановились. – Немец? Водим дружбу с противником, Коренич?
– Стараемся, товарищ майор. Не поверите, но не все немцы – сволочи. Этот парень нам помог – провел по коммуникациям, благодаря чему при наступлении удалось избежать лишних потерь. Он мобилизованный, работал в уголовной полиции, отлично знает Берлин…
– Да и черт с ним, – отмахнулся Агапов. – Хочет с нами тащиться – путь тащится. Но это на вашей совести, Коренич, несете за него ответственность.
«С чего они решили, что под землей будет проще?» – думал Максим, проклиная подземелья.
Тоннель не освещался, а в карманных фонариках штрафников быстро сели батарейки. Спасало только то, что люди Агапова запаслись мощными фонарями. Их распределили по колонне, и штрафникам как-то удавалось не ломать ноги и не сворачивать носы. Хольдер дышал Кореничу в затылок, что-то бормотал, но Максим его почти не слушал. В тоннеле было холодно, люди стучали зубами, приглушенно матерились.
Шли двумя колоннами, прижимаясь к стенам. Рассеянный свет вырывал из темноты стальные рельсы и стены в ржавых потеках, увитые проводами, соединительными коробками, трансформаторными устройствами. Солдаты опасливо косились на стальные двери, на ответвления от тоннеля и проваливающиеся вниз лестницы. В закоулках пищали крысы, и Кибальчик, идущий рядом с Максимом, с придыханием шептал, что больше всего на свете ненавидит крыс:
– Уж лучше фашисты, чем крысы, они симпатичнее, фашистов можно убить, а крыс сколько ни убивай – их только больше становится…
По пути наткнулись на поезд, застрявший в тоннеле. Можно было представить себе, чего натерпелись люди, когда электричество исчезло и поезд встал на «полном скаку» – посреди перегона, под толщей земли и бетона… Красноармейцы вжимались в стены, протискивались сбоку. Несколько солдат залезли в поезд и пошли по пустому составу, а потом спрыгнули с торца последнего вагона. Пассажиры, судя по всему, вернулись на станцию пешком. Валялись какие-то вещи. У стены лежала мертвая немка – наверное, сердце прихватило, и никто не помог…
Платформу следующей станции преодолевали, пригнувшись: майор велел «не отсвечивать». На платформе никого не было, только валялись мертвецы. И снова черный тоннель…
Максиму было чертовски неуютно, и чем дальше он шел, тем сильнее сжималось сердце – тем особенным страхом, который не может возникнуть на поверхности.
– Мужики, не отставайте, – умолял идущий впереди майор. – Поднажмите, немного осталось… Коренич, прикажите своим людям не шуметь – они не на базаре!
В темноте шуршали крысы – попискивали противными голосками, высовывались и снова прятались. Одна из тварей перебежала дорогу Кибальчику – словно чувствовала, что с этим парнем можно порезвиться. Боец ахнул от страха, скинул автомат, чтобы набить грызуна свинцом – хорошо, что идущий сзади Манохин не дал ему это сделать:
– Стрелять нельзя, ты чё!
Движение встало – впереди появились какие-то люди. Автоматчики Агапова сдержались и не стали стрелять, бросились ловить местных «призраков», но те попрятались по щелям, растворились в темноте.
– Товарищ майор, это дети, ей-богу, дети… – возбужденно шептал боец. – Лет по десять-одиннадцать, рваные, грязные, гавроши какие-то… Нет чтобы мамок держаться – шакалят в тоннеле.
– Да нет у них, поди, уже никаких мамок, – отмахивался другой. – Поубивало мамок, вот и спустились в метро, обживаются. Хорошо еще, что фаустпатроны с собой не прихватили. Этого дерьма столько по Берлину валяется…
Чуть прошли вперед – засекли группу военных. Те не убегали, не отстреливались – у них уже не было ни оружия, ни желания. Изможденные, оборванные мужчины в обмундировании вермахта сидели на рельсах, щурились от яркого света и покорно ждали расстрела. На них было страшно смотреть. Худые, всклокоченные, обросшие щетиной, с ввалившимися глазами, они не были похожи на людей. Один из компании, с погонами фельдфебеля и оторванным нагрудным карманом, тяжело вздохнул, пригнул голову, скрестив руки на затылке. Даже у автоматчиков Агапова не хватило духу выстрелить. Бедняг оставили в покое, обогнули, побежали дальше. Но тут немцы заворочались, стали подниматься, что-то жалобно закричали вслед убегающим. Солдаты остановились. Фельдфебель заламывал руки, умолял о чем-то насущном, чрезвычайно важном.
– Ну что еще такое? – возмущенно выкрикнул Агапов. – Чего они там лопочут?
– Они голодные, товарищ майор, – смущенно объяснил Максим. – Говорят, что уже неделю не ели ни хрена. Пока воевали, их морили голодом – продовольствие практически не подвозили, а как разгромили батальон да разогнали по норам – и подавно. Всё, что можно было съесть, гражданские съели, голодуха тут у них в Берлине…
– Я тоже голодный, – насупился Хольдер. – Я тоже два дня не есть, но я же не унижаться!
– Пусть крыс едят, – огрызнулся кто-то из автоматчиков.
– Так они и едят… Только у них даже спичек нет, чтобы огонь развести…
– Ну, не знаю, мужики, – Агапов как-то смутился. – Мы сами в последний раз в семь вечера клевали, не до еды как-то, да и нет у нас с собой ничего… Черт с ними, бросьте им что-нибудь, если имеется провиант… ну… из этих самых, как их… морально-этических соображений.
Кто-то бросил задубевшую буханку черного хлеба, кто-то банку овсяной каши. Максим избавился от консервированных сардин. Немцы благодарно лопотали, прижимали руки к груди, лезли выразить признательность. Молодой паренек в обмундировании не по размеру опустился на колени, плакал, размазывая слезы. Солдаты смущенно отворачивались. Побежали дальше, стараясь не оглядываться…
Снова станция, полная гражданских. И так перепуганные, берлинцы завопили, когда из тоннеля внезапно вынеслось чумазое войско. Несколько десятков метров освещенного пространства – и опять громадная нора, прорытая под городом.
– Приготовиться, – передал по головам Агапов. – Шестьсот метров от станции «Бундесплац», сразу за развилкой на метродепо.
Подходы к бункеру не охранялись. Углубление в правой стене, провал, коридор, тусклое освещение – значит, генераторы работают…
– Коренич, оставьте здесь троих бойцов! На всякий случай. И, ради бога, давайте без шума, чтобы не вспугнуть этих уродов раньше времени.
Извилистый колодец, устремляющийся вниз, в преисподнюю; крутые ступени, гирлянда лампочек, сырые стены. Солдаты шли на цыпочках, трепеща от возбуждения, готовые броситься на врага.
Бункер не охраняли. «Тамбур», в котором по идее должен был стоять часовой, встретил солдат распахнутой дверью. Автоматчики Агапова, ведомые майором, уже исчезали в левом проходе. Отделение штрафников во главе с Ситниковым осваивало правый коридор. За ближайшей дверью сработал сливной бачок, распахнулась дверь, ударив по спине Макса Хольдера. Немец икнул, унесся носом в стену. А прямо перед Максимом объявился белобрысый офицер в чистом кителе. Он что-то насвистывал, застегивая штаны. Оружия при служивом не было. Мертвецки бледная от нехватки солнечного света физиономия вытянулась от удивления, обозревая затрапезные фуфайки и решительные славянские лица. И все же он закончил застегивать брюки и только после этого сказал:
– Вот черт!
– Ну, в общем-то, ты прав, старина, – согласился Максим по-немецки. – Представляться не будем, от обмена верительными грамотами воздержимся…
Получив прикладом по голове, немец потерял сознание и отлетел обратно к унитазу. Максим удивленно покосился на Асташонка, опускающего автомат.
– Ты чего?
– А ты чего? – проворчал Асташонок. – В немецком поупражняться сюда пришел?
– Я только спросить хотел, – пожал плечами Максим. – Не согласится ли господин временно побыть нашим проводником…
Солдаты растекались по подземным галереям, врывались в помещения, где стояли мощные генераторы, телефонные и телеграфные аппараты. Похоже, этот бункер с мощными железобетонными стенами был ранее частью сложного штабного комплекса с засекреченными линиями связи, простирающимися неведомо куда. Но сейчас тут царило запустение, многие приборы были зачехлены, другие обрастали пылью. На столах валялись оперативные карты, ворохи бумаг. Красноармейцы запинались о пустые бутылки из-под шнапса. Борька распахнул толстую книгу, валяющуюся на столе для аппаратуры, уставился в мелкий текст, потом закрыл и посмотрел на обложку.
– Что читают? – мимоходом бросил Кибальчик.
– Библию, – буркнул Борька.
– А это что? – наморщил лоб парень.
– А тебе это не надо, – отмахнулся Борька. – Лови, – бросил бойцу хрустящую упаковку. – Галет лучше покушай. Правда, у немцев они хреновые, не то что наши, песок какой-то прессованный…
В одном из помещений храпел, свернувшись в уголке, толстый связист в пилотке. Вонь в каморке стояла такая, словно он неделю питался одним шнапсом. Из другого помещения штрафники вытащили за шиворот двух осоловевших от спиртного офицеров – те лишь хлопали глазами и не могли сказать ничего вразумительного.
