Во всяком случае, во всей этой истории мы, активисты, оказались в самом выгодном положении. Сначала нам было поручено проводить обыски в бараках. Обычно, когда мы поднимали тюфяки, внизу под нарами стоял какой-нибудь русский и следил за тем, чтобы мы сбрасывали вниз любой найденный гвоздь.
— Дружище, если уж у вас есть такой хлебный нож, которым можно заколоть быка, то прячьте его так, чтобы его нельзя было заметить снизу! — говорили некоторые из нас.
Но, кроме того, мы должны были стоять на посту перед карцером. Такой порядок был введен после того, как повесились двое пленных, которых допросили после попытки к бегству.
Когда Брёгера и Хюльсхофа сразу после выступления в клоунском гриме на лице отправили в карцер, мы просто не могли в это поверить. Такое никак не укладывалось в голове. Я был рад, что не стоял на посту перед карцером в тот момент, когда они вели туда из первого барака Брёгера и Хюльсхофа. Без шнурков в ботинках. Без подтяжек. Они должны были поддерживать брюки руками.
Такой оказалась благодарность за то, что раньше они по ночам помогали нам строить сцену.
При этом в карцере всегда царил собачий холод. Арестованным приходилось спать без одеял на голых деревянных решетках, под которыми стояла вода!
Я заглядываю в глазок, когда стою на посту в карцере. Некоторые камеры переполнены. В одной из них сидит румын, которому удалось вырвать страницы из библиотечной книги, которую читал часовой. Румын хотел использовать вырванные страницы как курительную бумагу. Вот он сидит в камере и спит как ребенок. На его смуглой цыганской шее болтается медальон с изображением Богородицы.
Здесь же сидит человек, который владеет семью языками. Раньше он жил в Турции. Борисов решил, что он фашист, поскольку он мог выучить семь языков только для того, чтобы шпионить для гестапо.
Вот сидят Брёгер и Хюльсхоф. Брёгер сидит выпрямившись, его взгляд устремлен куда-то вдаль. Но он не видит меня. Одной рукой он обнял за плечи Хюльсхофа. Хюльсхоф опустил на грудь голову с длинными каштановыми волосами. Но Брёгер бодрствует и поддерживает своего друга.
Гансу действительно удается добиться, чтобы Брёгера и Хюльсхофа освободили уже на следующий день.
Вечером они исполняют свои роли клоунов еще лучше. Они добавляют к своей программе несколько новых номеров. Пленные неистовствуют от восторга.
Но после представления их снова берут под арест. Хюльсхоф плачет, когда его ведут в карцер.
Борисов обещает Брёгеру и Хюльсхофу, что они не вернутся больше в карцер, если примут участие в третьем представлении. Подполковник слышал об этих выступлениях и собирается прийти вместе с супругой. Но разве можно обойтись без номера клоунов?
— Так примите участие в представлении. Ведь Борисов обещал! — уговаривает Ганс Брёгера, который ни в коем случае не хочет больше выступать.
На этом третьем представлении клоуны превосходят самих себя. Но их снова бросают в карцер.
— Разве эти черти не играли бы как полагается, если бы я не пообещал им свободу?! — считает Борисов.
Но этот случай с Брёгером и Хюльсхофом оказался еще не самым худшим.
Хуже всего было то, что во время представлений был арестован переводчик, Герман.
Никто из нас не знал, что же случилось. Ходили слухи, что у него была любовная связь с медсестрой Зиной. В те же дни Зина бесследно исчезла.
Даже мы в активе не осмеливались говорить об этом.
Прежде чем Германа отправили в карцер, он должен был перевести на русский язык транспортную ведомость. Как обычно, старосты бараков стояли вокруг Германа со своими деревянными дощечками.
— Как, ты хочешь забрать у меня еще десять человек! — возмущались они.
Дело в том, что наступил срок отправки на стекольный завод новой партии пленных. Ганс, староста антифашистского актива, тоже просмотрел список отправляемых.
— Ты не мог бы подождать с передачей этого списка до утра? Я не хотел бы, чтобы Зеефельд и Шрёдер попали на стекольный завод! — говорит Ганс Герману.
Тогда Герман встал, одернул свой сшитый на заказ китель и сказал:
— Я должен поговорить с тобой с глазу на глаз!
Они ушли за печку.
Вечером Германа посадили в карцер.
Сначала мы посчитали это событие, когда Германа отправили в карцер, глупой шуткой. Возможно, он что-то проспорил Борисову, говорили некоторые из нас. В первый же вечер Герман отправил к нам часового, стоявшего на посту в карцере, чтобы мы передали через него одеяло.
Одеяло в карцер?
— Ну, он знает, что делает. Он должен сам отвечать за свои поступки. Передай ему одеяло! — сказал мне Ганс.
В первые восемь дней мы еще шутили, когда видели, как Германа водили из карцера в уборную. Правда, он уже потерял свой обычный лоск и имел довольно бледный вид.
Потом прошел слух, что Борисов получил сообщение, в котором говорилось, что во время службы в германском вермахте Герман якобы лично расстрелял сто русских партизан.
— Докажите это! — решительно заявил Герман Борисову. Он сам в совершенстве владел русским языком и знал, что нельзя быть тише воды ниже травы, когда разговариваешь с русскими.
После того как Герман отсидел четырнадцать дней в карцере, в пятидесяти метрах от лагеря нашли тело медсестры Зины.
Шауте сразу пришел ко мне и рассказал, как это произошло. Пожарные должны были осмотреть все водоемы. Можно сказать, что совершенно случайно они обнаружили труп в одной из канав за лагерем. В конце Борисов сам возглавил поиски. Он заявил, что Зина якобы повесилась. А потом, видимо, звери оттащили труп в канаву.
Зину было почти невозможно опознать.
Борисов забрал тело Зины к себе в отдел.
Когда стемнело, носилки с телом, прикрытым одеялом, принесли в лагерь. Поздним вечером Борисов приказал отнести их в карцер.
Герман совершенно ни о чем не подозревал, когда Борисов сорвал с носилок одеяло:
— Видишь, что ты натворил!
Герман расплакался.
Для Борисова это было однозначное доказательство вины Германа.
Но Борисов не оставил дело медсестры Зины и военнопленного Германа. Он приказал провести вскрытие трупа:
— Я хочу знать, когда именно обрюхатили эту проститутку!
Капитан медицинской службы, врач-морфинист, отрицательно покачал головой.
Тогда Борисов сам подсел к столу, покрытому клеенкой.
— Как, она еще девственница?!
Борисов пришел в бешенство.
Он сам схватил зеркало и лампу.
— Ничего! — орал он. — Ты хотела к немцам, вот теперь ты к ним и попадешь!
Тело медсестры Зины бросили в общую могилу для военнопленных, которую только что вырыли в Осташкове. Вот так они и лежали рядышком, умершие от голода и оскорбленные. Нагие, какими они и предстанут когда-нибудь перед троном Всевышнего.
В мае 1945 года произошло довольно много разных событий.
То, что Курту и мне 1 мая действительно разрешили переехать из рабочего барака в первый барак и выдали по ватному тюфяку, не произвело на нас особого впечатления. Давно уж было пора сделать это.
Само собой разумеется, было очень приятно, когда я в первый раз смог раскинуться на чистом и мягком ватном тюфяке. Я устроился рядом с Вилли, который уже снова планировал новое культурное мероприятие. С ним я говорил в основном о довоенной жизни. Ему, как продавцу мороженого в Берлине, тоже жилось нелегко.
Курт лег рядом с Мартином, который даже на нарах часто работал над докладом о Фаусте. Мартин считал, что и такое культурное мероприятие пойдет пленным на пользу.
Для меня лично самым значительным событием мая 1945 года оказалось знакомство с приятелем Шауте, у которого совершенно случайно оказалось две пары очков.
Меня охватило страшное волнение, когда очки подошли мне.
— Что ты хочешь за них получить?
— Да мне без разницы! — сказал приятель Шауте. Он совсем недавно прибыл в наш лагерь и, видимо, подумал, что для него будет совсем неплохо, если он подарит активисту такой ценный подарок, как очки.
— Нет-нет! Об этом не может быть и речи! — возразил я.
Тем не менее вышло так, что очки достались мне даром, так как Фридель Каубиш захотел получить мои, более слабые очки. Он дал мне за них горсть табака тонкой резки и горбушку хлеба. Каубиш мог вполне обойтись без всего этого, а приятель Шауте очень обрадовался!
И вот я стою в ясный солнечный день рядом с пожарным сараем и впервые за последние пятнадцать месяцев могу все четко видеть. Как на панораме между двумя сторожевыми вышками нашего лагеря раскинулся город Осташков со своими колокольнями и куполами. Это потрясающе. Видна сохранившаяся во время бомбежек высокая колокольня церкви на центральной площади с крышей в стиле барокко и часами.
Левее среди пышной зелени виднеются пять куполов в форме луковиц.
