Но зато актив стоит ближе ко второму отделу. Он должен перевоспитывать бывших военнослужащих фашистско-германского вермахта и превращать их в антифашистов и друзей миролюбивого Советского Союза. «Как у пленных может сложиться хорошее впечатление о Советском Союзе, если с ними не будут обращаться по-человечески?» — этот девиз позволяет многого добиться. Он является моральным фундаментом работы актива.
Ганс обращается к бригаде, которая отправляется в лес:
— Принесите-ка подходящий ствол дерева. Мы хотим вырезать из него скрипки.
Те двое, которые принесли подходящий ствол, могут съесть по миске супа сверх нормы. Бесплатно в лагере только смерть.
Один из военнопленных вырезал скрипку с помощью обычного перочинного ножа.
— Вам наверняка встречаются по пути лошади! — сказал Ганс бригаде, которая каждый день ходит на работу в Осташков. — Отрежьте от хвоста какой-нибудь лошадки приличный пучок волос. Нам нужны волосы для смычка.
Ну а где же нам раздобыть струны для скрипки? Через три недели в рамках культурного мероприятия должен состояться концерт.
Первую струну, называемую «квинта», раздобыли строители, бригада которых занималась ремонтом домов в Осташкове.
— Из немецкого полевого кабеля в красной оплетке можно сделать отличные стальные струны! — утверждали знатоки.
Жильные струны привозит из Москвы герр Ларсен.
Как далеко от нас до Москвы?
Приблизительно четыреста километров!
Герр Ларсен все равно должен был поехать в Москву. Его вызвали в Национальный комитет «Свободная Германия».
— Если бы Ларсен смог купить в Москве жильные струны! — говорили мы у себя в активе.
В те дни, когда Берлин, столица германского рейха, капитулировал в результате наступления Красной армии, в нашем лесном лагере состоялось первое большое культурное мероприятие.
Раньше тоже проводились культурные мероприятия. Но только с тех пор, как по поручению актива Вилли стал отвечать за организацию подобных мероприятий, они стали действительно грандиозными. Вилли был знаком с репертуаром берлинского варьете «Винтергартен» и других известных варьете Германии.
Премьера прошла с колоссальным успехом.
Перед занавесом, сшитым из темно-синих шерстяных одеял и украшенным звездами, вырезанными из жестяных банок из-под американской тушенки фирмы «Оскар Майер», в первом ряду сидел майор, кандидат на присвоение звания Героя Советского Союза. Рядом с ним, комендантом нашего лесного лагеря, сидел Борисов со своей женой. Точнее говоря, никто из нас, конечно, не знал, была ли эта женщина действительно его женой. В первом ряду сидела также женщина-врач, а далее разместился и остальной русский персонал.
Но и для остальных пленных нашлось место в зрительном зале, хотя сразу за русскими разместились активисты. Мартин хотел вообще упразднить так называемые места для «уважаемых лиц». Но кто не хотел этого и во все прежние времена! И всегда все и везде оставалось по-старому!
Да все это было и не так важно. Так как само представление прошло просто замечательно! Но гвоздем программы стал, несомненно, номер Ла Яны. Ла Яна был наш повар. Его звали Шински. Вместе с хрупким мальчишкой, который мечтал стать танцором, он разучил эстрадный номер.
Это было просто бесподобно! Музыканты исполняли берущие за душу гавайские мелодии и тому подобные навевающие грусть вещи.
Тенор пел задушевную песню.
А под настоящими пальмами две женщины исполняли гавайский танец. На них не было ничего, кроме набедренных повязок из пальмовых листьев и бюстгальтеров из белых цветов.
За кулисами стоял Вилли, наш импресарио. В руках он держал изготовленный в кузне пульверизатор и распрыскивал на публику духи с ароматом фиалки, которые он выпросил у женщины-врача.
Но как же здорово танцевали Шински и этот мальчишка!
Наш комендант, кандидат на присвоение звания Героя Советского Союза, просто не мог поверить, что это были не женщины. В перерыве он специально отправился за кулисы.
— Черт знает что! — не скрывая своего изумления, хлопнул он себя по ляжкам, вернувшись из-за кулис. Он тотчас отдал приказ продолжать такое, никогда прежде не виданное представление.
Джонни выступил с акробатическим номером, который он показывал еще до войны в цирке Гагенбека. Здесь, в лагере, он несколько недель репетировал свое выступление. Ганс специально перевел его в бригаду, обслуживающую баню, где кормили получше и где у него после работы оставалось больше времени для тренировок.
Принял участие в представлении и «епископ Падерборнский». Мартин позаботился о том, чтобы «епископ Падерборнский», по крайней мере, как руководитель хора получил хоть какие-то небольшие льготы. Конечно, он подготовил номер вместе со своим квартетом. Они спели народную песню «У колодца у ворот». Эти четверо взяли взаймы у активистов на время концерта мундиры, так как их собственные совсем истрепались. У Вилли не нашлось для их экипировки ничего подходящего. Но тем не менее они должны были принять участие в концерте, несмотря на то что были одеты неодинаково.
Но пленным их выступление тоже очень понравилось.
Некоторые из них даже плакали.
Другие впервые за многие месяцы снова улыбались.
Всех охватило огромное воодушевление.
Медсестра Зина, которой переводчик Герман объяснял все, что происходило на красиво освещенной сцене, беспрестанно смеялась. У нее был грудной, нежный смех, похожий на те звуки, которые возникают, когда просто забавы ради трогаешь струны балалайки.
К сожалению, еще в ходе подготовки этого культурного мероприятия имело место и несколько неприятных инцидентов.
Во-первых, это дело с Шински.
— Наша прима-балерина уж настолько вжилась в свою роль, что играет ее слишком достоверно! — сказал однажды Ларсен.
На то, что Шински имел половую связь с таким же упитанным, как он сам, хлеборезом, активу было в принципе наплевать. Но то, что он угрожал ножом своему партнеру по танцам, который подкармливался на кухне, работая там посудомойкой, это было уже слишком. Вот такая свинья этот Шински!
Но Борисов, который регулярно получал от Шински американские мясные консервы, приказал, чтобы Шински оставался на посту шеф-повара. Борисов издал приказ, согласно которому кухня подчинялась не администрации лагеря и не антифашистскому активу, а лично ему, Борисову, начальнику второго отдела. Теперь Борисов единолично решал вопросы комплектования кухонного персонала.
А что за ладони были у этого Шински! Вечно влажные, мягкие, мерзкие лапы проститутки. После такого триумфа и поддержки Борисова Шински выходил теперь на сцену не из-за кулис, как все остальные актеры, а из зрительного зала. В набедренной повязке и бюстгальтере. При этом от возбуждения у него трепетали крылья носа, а глаза лихорадочно горели. Некоторые щипали его за руки и за ноги, пока он пробирался через ряды зрителей, а он повизгивал от удовольствия писклявым женским голосом.
Но гораздо хуже обстояло дело с Брёгером и Хюльсхофом. Они были лучшими клоунами из тех, каких я только видел. В театральном представлении, которое состоялось в лагерном клубе некоторое время назад, Брёгер так убедительно сыграл штурмфюрера СС, что Борисов заявил:
— Да Брёгер же настоящий фашист! Только убежденный фашист мог так достоверно сыграть штурмфюрера СС!
Хюльсхоф дружил с Брёгером. Вероятно, это Фридель Каубиш передал во 2-й отдел какое-то нелестное высказывание в адрес Советского Союза, которое якобы исходило от Хюльсхофа. Староста антифашистского актива Ганс крепко взял Фриделя Каубиша в оборот, пытаясь выяснить, не написал ли тот донос на Хюльсхофа во 2-й отдел.
— Только мы обрадовались, что нашли двух способных актеров для труппы нашего театра, а нам уже вставляют палки в колеса!
Конечно, Ганс не мог ничего поделать с Каубишем. Кроме того, мы действительно не были твердо уверены в том, что именно Каубиш был тем негодяем, который оклеветал Хюльсхофа. Вообще-то говоря, Каубиш знал, что ему не сносить головы, если он выдаст кого-нибудь из наших людей Борисову.
Во всяком случае, сразу же после блестящей премьеры Брёгер и Хюльсхоф были по приказу Борисова арестованы прямо в своей гримерной. Они еще были в клоунской одежде с большими красными сердцами на заднице. Они подумали, что это дурная шутка, когда к ним в гримерную вошел начальник карцера и, смущаясь, сообщил, что они должны немедленно последовать за ним.
В те дни карцер был переполнен. Всех, кого считали фашистами, сажали под арест. Говорили, что якобы в лагере планировалось восстание. Были проведены тщательные обыски в поисках ножей, напильников, заточек и прочих острых предметов. В действительности все эти аресты были проведены только потому, что перед 1 мая русские всегда сходили с ума.
