— Уж и соблазнить! — ядовито вставил кто-то из мужчин.
Владя приняла выражение оскорбленной королевы и яростно набросилась на павшего духом адвоката Фиалковского.
— Надо же что-нибудь делать, что-нибудь предпринимать!
— Но что, что? — стонал тот. — Хоть бы этот Малевский пришел, он все же ориентируется в положении!
— Ну да, Малевский! Ищите ветра в поле, — злорадно ответила Владя.
— Что такое? Что вы говорите? Разве он не приходил сегодня?
— И не думал.
— Так, может, послать к нему на квартиру?
— Незачем. Его там нет.
— Видно, и его арестовали, — предположила одна из барышень. Госпожа Пшиходская всхлипнула:
— Всех нас, всех переарестуют, всех перебьют!
— А вы бы лучше держали язык за зубами. Из-за такой вот болтовни все несчастье. Ну, кто вас тут убивает?
— А пусть, пусть бы нас всех вырезали!.. По крайней мере мир бы узнал…
— Очень мир интересуется нами! Так как же, панна Владя, с этим Малевским, нет его?
— Я вам говорю: не все так глупы, чтобы ждать, пока их посадят.
— Правда, правда… Но в таком случае мы-то чего здесь ждем?
— А куда нам идти?
Идти было действительно некуда. За два года они привыкли ежедневно приходить сюда, будто в клуб или в кафе. Куда же теперь деваться? К тому же в канцелярию ежеминутно являлись взволнованные посетители с вопросами и претензиями.
— Что теперь с нами будет? Что нам теперь делать? Вот до чего нас довели!
— Прошу оставить меня в покое! — кричал Фиалковский. — Я ничего не знаю, ничего не хочу знать, ничему не могу помочь! Оставьте меня в покое! Через час, самое большее — через два, я сдам эти, прости господи, дела, и точка.
— Кому вы их сдадите?
— Все равно кому! Милиции, пожарной охране, энкаведе, — мне совершенно безразлично… Хорошо этому Лужняку, свалил все на меня…
— Тоже мне хорошо! Вы забываете, что его арестовали.
— Ну и что? Может, я тоже хотел бы спокойно сидеть в тюрьме и ни о чем не заботиться. Может, я тоже хотел бы сложить руки и ни за что не отвечать… Может…
— Глупости вы говорите! — резко прервала Владя.
Он удивленно взглянул на нее.
— Как вы со мной разговариваете, барышня? Что за ужасный персонал, распущенный, недисциплинированный!
— Я вам не персонал. Если не нравлюсь, могу хоть сейчас уйти.
— Идите, куда хотите, только оставьте меня в покое! С ума сойти можно! А вам что угодно? — обратился он ко вновь вошедшей посетительнице.
— Мы хотели узнать, к кому нам теперь обращаться по поводу…
— Ничего не знаю. Панна Владислава, вывесьте объявление, что сегодня приема нет.
— Вы это мне говорите?
— А кому же еще?
— Меня вы только что уволили.
— Я вас уволил? Когда? Господи, хоть бы уж скорей кто-нибудь пришел и все забрал…
— Говорят, будто эти, из Москвы, должны приехать.
— Кто еще?
— Ну, эти — из Союза польских патриотов.
— Вы с ума сошли? Сколько их всего-то? Неужели им все передадут?
— Да что передавать-то? Склад давно пуст.
— Будет пуст, когда все на базар перетаскали.
Начались бесконечные взаимные попреки, вспоминались все обиды. И крепдешиновое платье с хризантемами, которое Лужняк отдал Владе, и туфли крокодиловой кожи, которые исчезли неведомо куда, и ящик ананасов, который как сквозь землю провалился. Никто уже не стеснялся, женщины чуть не дрались, не обращая внимания на то, что в комнатах полно было «непосвященных» — поляков и полек, пришедших из города за разъяснениями. Выбалтывали все, что до сих пор хранили в секрете, не желая выносить сор из избы.
Новый уполномоченный слег в постель и прикладывал к сердцу холодные компрессы, оглашая квартиру жалобными стонами.
— Очень это тебе нужно было, — ворчала жена, заваривая какие-то травы. — Сто раз тебе говорила…
— Говорила! Этот Лужняк просто обманул меня!
— Сам хорош. Адвокат, юрист, а дал себя обмануть простому унтеру.
— Перестань, Зузя, ну что ты знаешь? Положение было такое, что я не мог отказаться, — понимаешь, не мог. Кто мог предположить, что его арестуют? И потом он как-то так это представил, что мне показалось, будто так будет лучше. Да и за что же я тут могу отвечать? Ведь я только что приступил к исполнению обязанностей, ни в чем еще не разобрался, ничего не знаю…
— Ну, между нами говоря, все эти два года вы работали вместе и неплохо зарабатывали. Найдутся приятели, которые донесут, что ты вел дела с Лужняком…
— И это ты мне говоришь? Да если бы не ты…
— Не кричи. На Лужняка надо было кричать, а не на меня!
В сенях раздался стук, и Фиалковская вышла.
— Что там еще? — простонал муж.
— Ничего. За тобой приходили.
— Кто? Что? Как это, за мной?
— Да успокойся ты, ради бога! Сотрудники твои приходили. Спрашивают, почему тебя нет на работе.
— А-а, — облегченно вздохнул он. — И что ты им сказала?
— Сказала, что ты болен и не можешь прийти. Пусть сами решают.
— Хорошо, хорошо… только не поверят, что я болен… А я действительно болен. Зузя, где эти травы?
— Сейчас, сейчас. Поверят или не поверят, какое тебе дело? А я тебя больше не пущу туда. Хватит.
— Ох, Зузя, это ведь все равно… Пойду или не пойду, те, если захотят, найдут меня и здесь. Из кровати вытащат.
— Сам во всем виноват, — сухо прервала его жена. — Если бы ты слушал меня…
— Перестань, — простонал Фиалковский. — Если бы я слушал тебя… Если бы я не слушал тебя, было бы лучше! — неожиданно крикнул он с яростью.
Фиалковская всплеснула руками.
— Вот тебе и на! Так это я виновата? Ну, конечно! А куда же ты смотрел — юрист, адвокат? Ты ведь должен был лучше знать. Но, понятно, самое простое на меня свалить.
Он прикрыл глаза и застонал. Жена испугалась.
— Что, хуже тебе?
Он не ответил. Конечно, когда земля горит под ногами, собственная жена, вместо того чтобы помочь, поддержать, кровь еще из тебя пьет.
— Сейчас, сейчас, я тебе этот порошок…
— Порошки… Черт знает, что это за порошки! В аптеке взяла?
— В аптеке.
— Не хочу. Дай мне те, из Куйбышева. А тут ничего не известно. Может, отрава какая. Вчера принял, так меня полдня тошнило.
— Глупости говоришь. Это не от порошков.
— Не знаю, не знаю отчего. Оставь меня, наконец, в покое, оставьте вы меня все в покое! Чтоб этого Лужняка до смерти не выпустили, чтоб он сгнил в этой тюрьме. Так меня околпачить… Два года пакостил, а мне сейчас отвечать.
— Э, между нами говоря, два года вы все сообща делали, — заметила Фиалковская. — А впрочем, еще неизвестно, что будет, может, все пройдет, обойдется благополучно.
Радуясь, что жена угомонилась, Фиалковский лежал спокойно, глядел в потолок. Нет, незачем обманываться, не сойдет это благополучно. Недаром Лужняк выдумал это заместительство, — видно, есть на его совести и такие вещи, о которых Фиалковский вовсе не знал. А впрочем, не в этом ведь дело. Большевикам все равно, виноват он или не виноват… Теперь примутся за всех.
Паника, начавшаяся в канцелярии уполномоченного, быстро перекинулась в город, где среди поляков сразу возникли группы и группки, по-разному оценивающие положение.
— Я говорила, что этим кончится, вот и доигрались!
— А отвечать за все придется нам.
— За что это мы будем отвечать?
— Хорошо вам говорить… Вы-то взяли советский паспорт — что́ вам теперь?
— А вы почему не брали? Угодно было Лужняка слушаться, теперь и расхлебывайте эту кашу!
— Выходит, что это я во всем виновата?
— Нет, вы другое скажите: как они могли бросить нас на произвол судьбы?
— Вам-то что, произвол судьбы… Бумазейку от большевиков небось получали?
— Ну и что из этого? Почему мне было не брать, раз давали? Посольских шелков дожидаться?
— Ну да, таким-то хорошо, а вот мы…
В местечке кипело, как в муравейнике. Люди сновали по улицам, собирались группками, плакали, проклинали, повторяли друг другу самые невероятные известия. Меньше всего говорили как раз о Катыне. Они были по горло сыты сплетнями, и рассказы о большевистских зверствах уже никого не трогали. Знали одно — кончилось посольство, кончилась и та, пусть ничтожная, пусть иллюзорная, поддержка, которую оказывало это правительство в Лондоне, — безразлично, каким бы оно ни было. Кое-как вошедшая в нормальную колею жизнь, кое-как налаженные дела рушились, и было неизвестно, что теперь делать, за что браться, как устраиваться.
В совхоз, где работали Ядвига и госпожа Роек, новость дошла в другой форме. Там узнали о событиях из советского коммюнике.
— Ну и слава богу! — высказалась госпожа Роек. — Теперь, наконец, все ясно, а то это посольство только голову людям морочило. То одно, то другое, дергают людей, а толку ни на грош. И вы только поглядите, как они в два счета с немцами договорились!
