В совхоз, где работали Ядвига и госпожа Роек, новость дошла в другой форме. Там узнали о событиях из советского коммюнике.
— Ну и слава богу! — высказалась госпожа Роек. — Теперь, наконец, все ясно, а то это посольство только голову людям морочило. То одно, то другое, дергают людей, а толку ни на грош. И вы только поглядите, как они в два счета с немцами договорились!
Госпожа Жулавская сидела надутая. Она все еще не работала, ссылаясь на больную ногу, которая будто бы время от времени распухала. Павел Алексеевич смотрел на ее безделье сквозь пальцы, кормить ее в столовой продолжали, и ей оставалось только бродить по совхозу с кислым лицом несправедливо обиженного человека.
— Ну, уж будто бы они с немцами договаривались! — тотчас возразила она.
— А то нет? Вот почитайте! Немцы объявили об этих могилах одиннадцатого, а те, в Лондоне, уже шестнадцатого не нашли ничего лучшего, как кинуться в Красный Крест! А к Советскому Союзу обратились с нотой только двадцать первого, да так, будто все это уже проверено и доказано. И как они, боже ты мой, плачут над этими польскими офицерами! Такие вдруг оказались чувствительные! И комиссию туда сейчас же отправили… Что ж, вы не знаете, что в Польше творится? Кому же, как не фашистам, понадобилось наших офицеров убивать? Два года под этим Смоленском сидят — и ничего не видели. А сейчас, когда им большевики перцу задали, так сразу же эти могилы нашлись. Нет, брат, нас не надуешь!
Вечером явились Шувара и мальчики.
— Дело ясное, — согласился с госпожой Роек Шувара. — Может, и не сам Сикорский, и даже скорее всего не он, но кто-то в этом пресловутом правительстве снюхался с гестапо и согласовал с ними всю кампанию. Слишком уж быстро и организованно все это пошло… Да и цель ясна. На фронте сейчас гитлеровцам не везет, вот они и пытаются действовать другими средствами.
— Нашлись у поляков защитники!
— Вот именно!
— Но как бы то ни было — твердо объявила госпожа Роек, — а мы должны от этого отмежеваться.
— Как это, отмежеваться! — удивилась Ядвига. — При чем же тут мы? Что у нас с этим общего?
— Разумеется, ничего, дитя мое. Но ведь надо, чтобы это было ясно для всех. Правда? — обратилась она к Шуваре.
— Надо послать телеграмму в Москву, в газету «Свободная Польша», — согласился тот.
— От кого?
— От нас всех. Но газета газетой, а где же этот Союз польских патриотов? Что он делает? Довольно уже уполномоченным посольства пакостить, хватит с нас всего этого! Кажется, пора нам самим взяться за работу среди поляков.
— Ну вот видите? — обрадовалась Роек. — Я так сразу и сказала: слава, мол, богу! А то что это? Ни богу свечка ни черту кочерга — вроде и союзники, вроде и дипломатические отношения — и что? Мало они тут напакостили!.. Ну-ка, пишите телеграмму.
— Совсем уж хотите на большевистское попечение перейти, — вздохнула «полковница».
Госпожа Роек всплеснула руками.
— А до сих пор кто обо мне попечение имел? Кто меня кормил, кто меня одевал?
— Одевали-то вас не так чтоб очень роскошно.
— Что у самих было, в то и одевали! Я к шелкам не привыкла, да в свинарнике они и не нужны. А кто мне дал крышу над головой? Да и вам-то, много вам те дали? Если бы не Павел Алексеевич, что с вами было бы? Вот вы здесь на даровых хлебах сидите, а попрекнул вас кто-нибудь хоть словом?
— Я человек больной, — с достоинством возразила Жулавская.
— А больной, так почему вас эти польские уполномоченные не лечили? Небось здесь чуть не каждый день в амбулаторию бегаете! Руки у вас здоровые, могли бы работать, кабы охота была… Но не в этом дело… Кто-кто, а я о посольских заботах плакать не стану! Боком эти заботы людям выходили… Советские паспорта запрещали брать, в спекуляцию людей втягивали, а то и похуже. Не один, кто их слушался, в тюрьму за это попал, да еще мучеником и национальным героем себя считает, болван! От работы людей отбили, паразитов, нищих из них сделали, которые только и ждут, не перепадет ли им что с барского стола. Сколько солдат из-за них пропадает — кому нужны всякие эти Багдады, куда их отправили? Нет уж, и не говорите мне о них, об этих наших лондонских заступниках! Ну, что ж вы? — обратилась госпожа Роек к Шуваре. — Пишите телеграмму, вот вам бумага.
Первой подписалась Роек, за ней другие.
— А вы? — обратилась она к «полковнице».
— Я? Вы хотите, чтобы я тоже подписала?
— Не хотите, не надо. Вольному воля.
Но та направилась к столу:
— Почему же нет! Могу подписать. Хуже мне от этого не будет.
— Смотрите! Господин Малевский вас в Польшу за это не впустит, — пошутил Владек.
Она смерила его холодным взглядом:
— При чем тут Малевский? Я еще, слава богу, ему не подчинена.
Она подписала, тщательно выводя буквы.
«Малевский… — думала она, — такой же мошенник, как другие! Чем он помог, что посоветовал? И вообще… Таким притворялся осведомленным, такие всегда у него были новости, прямо из первоисточника, а оказалось, все одно вранье и хвастовство». Она вспомнила, чего он только не наговорил ей о готовящемся казахском восстании! Между тем ничего такого не произошло. Соседний колхоз успел за эти дни устроить праздник в честь Героя Советского Союза — казаха, уроженца этой деревни. Никто и не думал брать ножи в зубы, никому и не снилось нападать на большевиков. Зря она тогда не спала столько ночей, ожидая, что вот-вот раздадутся дикие крики, взовьется пламя. А Малевскому что? Поговорил вдосталь, напугал ее и исчез. Да и остальные его предсказания… Утверждал же он, что гитлеровцы со дня на день форсируют Волгу, а они не только ее не перешли, но вся их армия позорно погибла под Сталинградом. Рассчитывал на японцев, которые якобы вот-вот перейдут границу, а японцы что-то и не шевелятся. Обещал, что сюда войдут англичане, а англичане и не думали входить. Нет, она еще раз убедилась, что верить никому нельзя. А теперь и совсем неизвестно, что будет. Конечно, здесь не рай, в этом совхозе, она привыкла к другой жизни. Но как-то жить все же и здесь можно. Да и здешние люди, с которыми ее свела судьба, оказались в сущности гораздо порядочнее, чем все другие. Лучше не порывать с ними. И какое значение имеет эта телеграмма? Бумажка, только и всего. Вряд ли за нее придется отвечать. И, наконец, на кого ей рассчитывать, если это посольство и раньше не отвечало ни на одно ее письмо, а теперь и вовсе убирается за границу?
Мужчины вечером долго сидели у Павла Алексеевича. И здесь единодушно пришли к выводу, что так лучше.
— Жаль только, что таким свинством кончилось, мерзким свинством, — сказал Павел Алексеевич.
— А чем же должно было кончиться? — удивился Шувара. — Мало ли было этого свинства с самого начала? Одно только — что не постеснялись выступить так открыто заодно с немцами… Ну что ж, вспомнились им старые времена…
— Какие еще старые времена? — удивился Марцысь.
— Так говорится. Старые не старые — времена Бека.
— Одно ясно, — заметил в заключение разговора Павел Алексеевич, — начинается что-то новое. И чует моя душа, что у меня в совхозе долго вас не оставят. Уж это наверняка.
— И настоящая польская армия теперь, наконец, будет, правда? — допытывался Владек.
— Ну а как же! Разве ты не читал в газете? В первом же номере писали!
В эту ночь никто не мог спать. Изумительно, как быстро развертывались события, которые могут изменить всю жизнь до основания!
Ядвига вышла во двор. Марцысь стоял, опершись о палисадник, и смотрел куда-то вдаль, в густую тьму. Бархатная глубина казалась еще чернее на фоне неба, пылающего крупными звездами. Теплые дуновения доносились с гор. Еще только конец апреля, но здесь это уже не весна, а цветущее лето.
Ядвига встала у забора рядом с Марцысем.
— Как вы думаете, ответят нам на телеграмму? — задумчиво спросил он.
— Наверно, ответят, ведь теперь люди понадобятся. Теперь и ты пойдешь в армию… В новую армию, которую сейчас создадут… А помнишь, как мы тогда узнали, что те уходят в Иран?
— Уже год прошел.
— Тюльпаны тогда цвели… Год! А кажется, так давно, так давно это было… И вот все начинается сызнова.
— Тогда немцы шли на Кавказ…
— А теперь наши идут на Украину.
— Вы думаете, война может окончиться в этом году?
Ядвига тихо засмеялась.
— Откуда же я могу знать? Помнишь, в сорок втором, весной, мы ведь думали, что это последняя военная весна…
— Когда шли на Харьков?
— Ну да…
— Только теперь уже другое дело, после Сталинграда.
— Конечно, другое.
С минуту они помолчали задумавшись. В траве звенели цикады.
— Марцысь, а помнишь песенку, которую ты пел тогда на вечеринке? Песенку о тюльпанах?
— Ах, эта… Я как-то слышал ее от горцев на экскурсии в Татры. Только мое пение…
