Но проходили минуты, всадники давно скрылись за возвышенностью, и продрогший полковник вынужден был вернуться к своему, казавшемуся сейчас таким уютным, шалашу, недопитому кувшину вина и собственным раздумьям.
Перед польским королем и коронным гетманом [24] Потоцким он пока еще не представал ни атаманом восставших, ни врагом короны и государственным преступником. А значит, еще было время и возможность оставить остров, прорваться в Варшаву, из которой его никто не изгонял, и, добившись аудиенции короля, вновь вернуться под знамена реестрового казачества. Если же столица Речи Посполитой встретит его слишком враждебно, можно отправиться во Францию, к казакам Сирко и какое-то время прослужить под женственной рукой Анны Австрийской в качестве оловянного солдатика юного Людовика XIV.
Хмельницкий понимал, что решать и решаться нужно сейчас. Если он пробудет в этом лагере еще пару недель, то к весне сюда потянутся тысячи казаков, беглых крестьян и прочего люда. И сюда же коронный гетман двинет все имеющиеся на территории Украины войска.
«Вообще-то ты считал, что выбор сделан еще тогда, когда было принято решение отправиться на Сечь, – упрекнул себя Хмельницкий, подозревая, что все его размышления вызваны неуверенностью, сомнениями, стремлением отказаться от призрачной славы атамана восставших, ради более устроенной жизни генерального писаря реестровиков. – Но ведь не каждому дано стоять перед выбором: начинать великую войну, которая захлестнет все земли между Балтийским и Черным морями, или же отказаться от нее, – попытался оправдать себя полковник. – Думать надо даже тогда, когда извлекаешь саблю, чтобы наточить ее. Какая же мудрость требуется человеку, решившемуся извлечь из ножен меч целого народа?»
– К нам опять гости! – объявил Тимош, откинув войлочный полог шалаша.
«Как же он окреп за последние месяцы! – с затаенной отцовской любовью осмотрел полковник на своего сына. – А ведь еще и шестнадцати не исполнилось. В казаки, а тем более в сотники, конечно, рановато. Но сотником-то его признали сами казаки. Так что теперь главное – уберечь его, не отдать первой попавшейся польской сабле».
– Кто там на сей раз?
– Снова татарин, похоже, гонец Карадаг-бея.
– Великий правитель Тавриды вспомнил о недопитом вине, – проговорил генеральный писарь, выходя вслед за сыном из шалаша.
Достигнув берега, татарин сошел с коня и, преклонив колено, уставился на Хмельницкого, словно пес в ожидании пинка.
– Кто ты и зачем прибыл сюда? – по-татарски спросил полковник.
– Карадаг-бей приказал, – тотчас же поднялся с колена татарин. Роста он был среднего, однако могучая грудь и удивительно широкие плечи подсказывали, что человек этот должен был обладать огромной физической силой. – Когда пойдешь в Крым, тебе обязательно понадобится проводник. Так вот, этим проводником буду я, Кизим. Меня еще зовут Перекоп-Шайтаном.
– Почему Карадаг-бей вдруг решил, что я собираюсь идти в Крым? – удивился Хмельницкий.
– Он так решил, – твердо ответил Перекоп-Шайтан. – А мне приказано помочь тебе дойти до Бахчисарая, иначе тебя и твоих аскеров могут изрубить еще на Перекопе.
– Знаешь наш язык?! Значит, успел побывать в плену у сечевиков?
Перекоп-Шайтан недоверчиво взглянул на Савура, давая понять, что не хотел бы распространяться о своих достоинствах в его присутствии. Едва заметным движением головы Хмельницкий отослал своего адъютанта и направился к шалашу. Татарин покорно последовал за ним.
– Если ты приставлен ко мне Карадаг-беем как лазутчик, зажарю на этом же костре, вместо конины.
– Можешь делать это сейчас же, полковник, – склонил он огромную, бритую, пергаментно-желтую голову. – Человек, выполняющий такую миссию, как я, не может не быть лазутчиком. Но если вместо казни угостишь меня куском конины, поскольку я голоден, как шакал, то скажу, что буду служить тебе так же праведно, как вынужден служить Карадаг-бею.
– Праведно служить двум противникам?
– Но каждому – по-своему…
«С такой наглостью ты у меня долго не послужишь», – мысленно пообещал Хмельницкий, что, впрочем, не помешало ему усадить татарина на то место, где еще недавно восседал его повелитель, угостить кониной и вином из того же кувшина, который, очевидно, все еще грезился Карадаг-бею.
– И все же ты хотел сказать мне больше, нежели сказал, Перекоп-Шайтан, – вновь обратился он к проводнику по-татарски.
– Но не больше того, что пожелаешь услышать, повелитель. Я – воин, и служу тому, кто, мудро повелевая, щедро платит, а, щедро заплатив, мудро повелевает.
– Так кто же повелевает тобой сейчас, Карадаг-бей? Перекопский правитель мурза Тугай-бей? Нет? Станешь утверждать, что сам Бахчисарайский правитель?
– Тебе я буду служить, помня милость Лаврина Урбача, который когда-то отпустил меня из плена и приказал служить тому, кому он прикажет.
– Ты знаком с Лаврином?!
– С сотником Урбачем, который ходил когда-то в походы с атаманом Сирко? Конечно, знаком.
Хмельницкий с трудом возродил в своей памяти смуглое, с навечно запечатленной на нем хитринкой, лицо Лаврина Урбача (Капусты), зато куда легче вспомнились сказанные когда-то сотником слова: «Было бы брошено семя. Наше дело – засеять Дикое поле своим казачьим семенем, а что из него произрастет – об этом пусть заботится Господь».
– Но ведь Урбачу нечем платить тебе.
– Когда татарин, вместо большой добычи, возвращается домой с собственной головой – это тоже немало. Среди твоих аскеров Урбача нет?
– Пока нет.
– Значит, он где-то неподалеку. Не дошел еще или же на какое-то время задержался у поляков.
– Скорее все еще во Франции.
– Нельзя тебе начинать восстание, пока рядом нет Урбача. Этот человек видит значительно дальше, чем летит стрела, поэтому реже хватается за лук, а чаще – за ум. Сейчас тебе нужны глаза и уши в каждой из столиц, в каждом пограничном городе. Разве есть человек, который бы наладил разведку лучше, чем это делает Лаврин со своими людьми?
– Хорошо, татарин, бери свою конину и иди к моему джуре. Он определит, где тебе ждать своего часа. Но постоянно помни об этом костре, Перекоп-Шайтан.
Татарин равнодушно взглянул на костер. Ему уже столько раз угрожали – кто кострами, кто колом, и только самые снисходительные – виселицей.
– А ты, полковник, помни, что нам предстоит трудный путь в вотчину хана и что выступаем через три дня.
– Это ты так решил, что через три? – саркастически уставился на него Хмельницкий.
– Ветер подул с моря, а значит, завтра потеплеет. Вот уже два дня в степи держится гололед. Кони падают, люди падают, – проговорил татарин, поднимаясь. – Если выступим через три дня, к Перекопу подойдем по мягкому снежку, из-под которого станет выбиваться трава. Будут сыты кони, будем сыты и мы.
– А главное, к тому времени Тугай-бей будет предупрежден, что из Сечи прибывают послы к хану.
– Ты, как всегда, прав, полковник. Гонцы Карадаг-бея уже в пути.
Выйдя из храма, Владислав IV тотчас же приказал разыскать тайного советника Вуйцеховского и прислать к нему.
Коронный Карлик предстал перед королем таким, каким представал всегда: с ног до головы – в черном, в низко надвинутой на глаза черной шляпе с черным пером.
«Как же Мачур, сидя в своей келье, узнал о существовании тайного эмиссара и тайного палача? – вновь удивился король прозорливости таинственного колдуна-отшельника. – Если даже я на какое-то время забыл о его существовании». Коронный Карлик двигался как бы отдельно от королевского кортежа. Он сотворил свой собственный кортеж из двух карет (во второй ехали его агенты), трех повозок с продовольствием и десяти королевских гусар охраны.
– Я не знал, что вы тоже отправились со мной в этот скорбный путь, – сказал Владислав IV. Он сидел в карете, откинувшись на спинку сиденья, и Вуйцеховский даже не мог видеть его лица.
– Счел своим нижайшим долгом, Ваше Величество. Как раз в такие дни рядом с правителем должны находиться люди, которым он мог бы доверять больше, чем самому себе.
Коронный Карлик стоял у подножки кареты, посреди январской лужи, со шляпой в руке. Маленький, непритязательный, почти жалкий на вид… – он не казался от этого королю менее зловещим. Как же ошибались обычно те, кто принимался судить об этом человечке, исходя из его мизерного роста, из совершенно неприметной внешности! Как жестоко они ошибались!
– Вы уже знаете о том, что шведы вновь решили испытать военное счастье.
– Знал об этом еще неделю назад. Мои агенты сообщали обо всех приготовлениях, хотя они держались в строжайшей тайне. Как теперь стало известно, шведы высадятся на небольшой косе, где остались старинные рыбацкие причалы. Черный Замок они считают шведским владением, подаренным некогда польским королем в вечную собственность шведскому королевству.
– А что было на самом деле?
– Когда стремятся во что бы то ни стало заключить очередное перемирие, начинают раздавать даже могилы.
