– Вот пусть он завтра и похристосуется с родственником, а заодно попросит, чтобы тот побеседовал со своими. Хватит им на польских харчах жировать, пусть переходят на нашу сторону.
– Не все перейдут. У поляков служба пока что сытнее и денежнее.
– Не все, понимаю. Но, может, хоть какую-то часть спасем, все же рубить меньше придется, ведь получается, что свои же – своих… А как-никак отборный реестровый полк.
– Отборный. Копытом землю рвать будем…
– Ты, Ганжа, готовь наши отряды. План нападения обсудим завтра, после того как твои пластуны вернутся под вечер и доложат, какие и где заслоны выставил его светлость полковник Гурский.
– Завтра же разошлю свои разъезды, чтобы они перехватывали реестровиков и пытались сразу же переманивать на нашу сторону. Уверен, что в связи с Рождеством, польские драгуны в шатрах отлеживаться будут.
Офицеры вышли, а Хмельницкий еще несколько минут стоял у двери, словно ожидал, что, недовольные его распоряжениями, они вернутся, чтобы убедить его напасть прямо сейчас.
Все это время Савур молча сидел за очередным универсалом, что-то угрюмо подправляя и украшая буквы всевозможными канцелярскими «выкрутасами». Он явно был недоволен своей службой и даже не пытался скрывать это.
– Ладно, – сжалился над ним полковник. – Оставь эту канцелярию, а то, гляди, настолько в писанину ударимся, что сабли в руках держать разучимся.
В храме Мачура уже не оказалось, но келья все еще хранила в себе сосновую свежесть чистоты его духа, а небольшой костер в камине дотлевал вместе с теплом его тела. Пустующая ниша, в которой еще недавно стояли пузырьки и баночки со снадобьями, таила в себе последние тайны непостижимости человека, пришедшего в храм не для того, чтобы воспринять его святость, а чтобы своими благодеяниями возвести это порождение греховных помыслов человеческих в сонм государственных, народных святынь.
Коронный Карлик уселся на сосновую лежанку, на которой еще недавно постигал непостижимость мира сего мазурский колдун, и велел своим тайным агентам привести к нему прислуживавших Мачуру монахов.
Двое верзил, которых в свое время Коронный Карлик извлек из темницы только для того, чтобы они отправляли в нее десятки других им подобных, привели тщедушных монахов и поставили перед Вуйцеховским.
– Как мне имена ваши в святцах записать, братия?
– Михай, – неохотно ответил тот, что был повыше ростом и постарше возрастом. В голосе его Коронный Карлик сразу же уловил нотки пренебрежения.
– Оссия, ваша ясновельможность, – низко поклонился тот, которому из-за низкого роста своего и кланяться уже было ни к чему.
– Я не стану заставлять вас читать наизусть главы из «Евангелия от Матфея», – сразу же успокоил их Вуйцеховский. – И не собираюсь лишать столь любимого вами монашеского достоинства. Зато очень просто могу лишить вас всех остальных достоинств, если только вы не скажете, куда девался ваш полусумасшедший-полусвятой Мачур?
– Не знаю, ваша светлость, – заискивающе объяснил Оссия. – По правде говоря, он мне никогда не доверялся.
– И правильно делал, – молвил Коронный Карлик. – Не всякий юродивый настолько глуп, чтобы доверяться тебе.
– Не осмелюсь перечить.
– А ты, святой Михай, осмелишься?
– Мачур – не юродивый.
– Вот, пожалуйста, слышу вполне членораздельную речь. Кто же он? Святой? Сколько лет ты прислуживал ему?
– Три года.
– Вот видишь, три года прислуживал юродивому, не ведая, что он святой. А теперь вдруг пытаешься убедить меня, что он юродивый. Грех великий на душу берешь, Михай, великий грех.
Михай нервно переступил с ноги на ногу. Озлобленно засопел.
– Это вы нарекли его юродивым.
– Я всегда считал его святым. И не позволю, чтобы в моем присутствии имя блаженного Мачура оскверняли столь недостойным образом. Уж не знаю, как терпите это кощунство вы, святой Оссия, но я смириться с подобным святотатством не могу.
– Недостойно сие монашеского сана, – воинственно поддержал его монах, отверженный Мачуром.
– Где он сейчас прячется? Ты, Михай, помог ему бежать отсюда?
– Не помогал. Мачур сам ушел.
– Куда… ушел?
– В мир.
– Куда? – поморщился Коронный Карлик.
– Я сказал: «В мир».
– Я ведь задал тебе очень простой вопрос: куда девался этот блаженный старец Мачур? Так зачем усложнять мои вопросы? Ответь, что помог ему спрятаться, и сообщи, куда именно?
Монах молчал.
– Ответь ему, – вполголоса прогундосил Оссия. – Этот все равно узнает.
– Он ушел туда, откуда пришел.
– Откуда же он пришел?
– Не землянин этот человек.
– Но и не божий, поскольку в Бога никогда не верил. В этого, нашего, Бога, – уточнил Коронный Карлик. – Ведь не верил же, а? Что скажешь, монах Оссия?
– Не верил, клянусь вечностью святых мощей, – ошалело гундосил Оссия.
– Вот видишь, Михай: оказывается, отвечать на мои вопросы можно так же просто, как будто припадаешь челом к Библии, лежа под секирой палача. Так кто же на самом деле этот не земной, но и не божий человек? Как думаешь, монах Михай? Ведь ты пытался стать его учеником.
– И стал им.
– Неправда! – вновь молитвенно прогундосил Оссия. – Не стал ты его учеником. Не подпускал тебя святой Мачур к себе. Не посвящал в таинства свои многогрешные, сатанинские. Слугой его был. Рабом. Нищим, униженным рабом.
– Так ведь не учеником ты, оказывается, был, а рабом; нищим, униженным рабом… – поддержал его Коронный Карлик.
Сойдя с лежака Мачура, он потребовал от своих горлорезов зажечь еще два факела, чтобы лучше мог видеть лица монахов. Ему следовало видеть лица этих лжецов, тогда многое в их ответах прояснялось.
– Скрытный он был, правду ведаешь, – слабо сопротивлялся Михай. – Но служил ему не из-за куска хлеба, не из-за подаяния, как это делал ты, порочник всех грехов земных, а ради того, чтобы постичь…
– И п? остиг?
– Не все, но многое.
– Ничего ты не постиг, – упорствовал Оссия. – Вообще ничего. Снадобья варила ему ведьма Ядвига. Но даже она не знала, какое из них какой силой обладает, а как именно Мачур смешивает их. Этого никто не знал.
– Вот видишь, – вторил Оссии тайный советник. – Даже ведьма Ядвига и та… Кстати, где она живет, эта ведьма Ядвига, монах Оссия?
– В Святоюрьевке.
– Неподалеку от Святоюрьевского монастыря?
– И молиться ходит на Скалу Волхвов.
– Монахи туда не ходят. Скала проклята нами, как прокляты сами язычники, – гневно проговорил Михай.
– Как же ты собирался познавать тайны одного из последних на польской земле язычников, блаженного Мачура, если сам так по-иезуитски ненавидишь язычников? – ухмыльнулся Коронный Карлик.
– Он не язычник. Он вообще не от мира сего. Остался от тех, что когда-то жили на земле еще до пришествия Христа. И, может быть, даже до сотворения нашего мира.
– Такого святотатства иезуиты тебе не простят, монах Михай. Однако не будем расстраивать мудрствующих во святых пергаментах теологов. В последний раз спрашиваю: где ты упрятал Мачура? Ты спрятал его, ты. Он не мог уйти. Мои люди окружили храм еще утром и не упустили бы его, – нагло провоцировал монаха Коронный Карлик.
Еще несколько минут «ученик Мачура» молчал. Но как только окончательно поверил, что этот человек в черном, о котором учитель предупреждал его, действительно взял под свое наблюдение все окрестности храма, упрямо заявил:
– Любую мученическую смерть приму, но не скажу, где он сейчас.
Коронному Карлику нравились упрямые люди. Ломать безвольных и хилых духом не доставляло ему никакого удовольствия. И если сейчас он несколько минут внимательно рассматривал оставшиеся в нише пузырьки, жидкость из которых была вылита Мачуром, то молчание это понадобилось ему для того, чтобы поискать подступы к упрямству монаха.
– Мученическую смерть, говоришь?
– Мученическую, – отрешенно подтвердил Михай. – Не я первый приму ее… И пусть храм этот…
– Отныне храм этот будет помнить только одного великомученика – короля Владислава IV Великого. Можешь ты понять это, еще несъюродившийся юродивый? Вот почему ни вы, братия монахи, ни Мачур не нужны здесь. Вместе с вашими бездарными легендами о некоем полусвятом-полублаженном, оставшемся на земле последним из наших предшественников, не нужны.
– Господь покарает вас за то зло…
– Ты напрасно думаешь, монах Михай, что останешься в памяти этих камней как мученик. Ты будешь обычным негодяем, из-за упрямства которого, из-за желания выведать тайны Мачура, страдал и мучился невинный монах Оссия. Эй вы, слуги архангела Михаила, – обратился к своим подручным, – этого недоростка – в огонь!
– Оссию?! – в вопросе Михая звучало больше ужаса, чем виделось в глазах самого обреченного. И Коронный Карлик почувствовал, что не ошибся. Путь к этому монашествующему гордецу уже был найден.
* * *
Оссию подхватили под руки и стали держать над печью.
