– В этой Мекке у него невеста, дочка начальника станции. Но в последний месяц, как я заметил, он обходит станцию с Фросей Косовицыной – так зовут его невесту – избегает встреч. А почему?
– Может, от него невеста отвернулась? В этом американском полку столько молодых офицеров! Может, всерьез закружили девушке голову? Чем глупее Маруська, тем сильнее жаждет перебраться в Новый Свет.
– Фрося не такая.
– Ты ее хорошо знаешь?
– Знает мой друг Жора…
До командарма доходили слухи, что американские вояки идут под пули неохотно, а вот к северянкам льнут, как мухи на мед. Клятвенно обещают на них жениться, и кое-кто у нас на Севере уже заложил потомство…
Так что будут русские и с американскими корнями…
– В госпиталь Насонов заявится не с пустыми руками, – заверил командарм. – В одной деревеньке возле Гаймухи партизаны подобрали американца, сержанта из этой дивизии. Медведь его маленько помял – сломал ключицу и несколько ребер. Лежит в сторожке. Там наша застава. Насонов с ним познакомится и как будто тайком вывезет его к своим, их санитары передадут его в госпиталь. А в госпиталь Насонов заявится уже как знакомый посетитель. А там, гляди, встретится с твоим другом. Необходимые координаты ты ему сообщишь.
– Что – Насонов вернулся? – удивленно спросил Сергей.
– Пока нет. Но мы его ждем изо дня на день. Боюсь, Миллер за ним тоже ведет слежку… Взбунтовались его агенты. Они что – прозрели?
Сергей охотно ответил:
– Прозревают.
И командарм невольно подумал: «В сердцах этих молодых ребят уже пробудилось чувство патриотизма, и никакой Миллер ни за какие калачи их не заставит служить иноземцам».
Интервенты нагло обкрадывали Россию. Ни один транспорт, покидая порты Архангельска, Онеги, Мурманска, не уходил с пустыми трюмами.
В середине декабря корабли Антанты спешно покидали акваторию Белого моря. Они торопились, боясь оказаться в ледовом плену, – а это уже на полгода.
Третьи сутки бушевала вьюга. Усиливался мороз. С северо-востока пришла настоящая зима. Реки и озера покрылись льдом. Где были дороги, там вьюга наметала сугробы.
Кто-то такой зиме радовался.
Кто-то – проклинал.
Но все боготворили тепло и домашний ют.
Американцы оставили окопы, над которыми свистела поземка, заложили мины. Каждую избу превратили в опорный пункт.
Километры колючей проволоки покрывали заснеженное пространство скованного морозами уездного городка.
Стучали топоры – изгороди и деревья превращались в штабеля дров. Над городком сплошным белесым облаком висел сосновый дым. Царствовал запах свежесрубленной хвои.
Самые длинные в году северные ночи освещались гирляндами сигнальных ракет. Колючий морозный ветер уносил дымы в черную таежную тьму.
Изредка из горячей избы выбегал солдат, закутанный в женский шерстяной платок, из ручного пулемета давал несколько очередей в направлении ближайшего леса, где, возможно, залегли красные, поеживаясь, торопливо справлял нужду, убегал обратно в избу.
Ротный писарь в «Журнале боевых действий» ставил день и час, когда Хьюго Солчау или Майкл Гроббел храбро отражали вылазку противника. Благодаря отметкам ротного писаря грудь этих солдат, ставших впоследствии капралами, украсила медаль – американский крест «За заслуги».
В этом же журнале сохранилась запись, сделанная рукой Майкла Гроббела. Он красочно нарисовал эпизод, связанный с участием капрала Клемента Гроббела (видимо, родственника):
Гроббел, как было записано, «находился на Железнодорожном фронте в районе города Емца. 4 ноября 1918 года здесь произошел тяжелый бой. Он со свом вторым номером занял позицию на железнодорожной насыпи и вел огонь по большевикам, которые пытались атаковать».
За этот бой Клемент Гроббел был награжден французским орденом «Военный крест». Этим участком фронта командовал французский офицер.
(Кстати, Емца, как тогда в 1918 году, так и теперь, в начале XXI века, представляет собой малолюдный железнодорожный разъезд.)
О снежных заносах правдиво написал в своих воспоминаниях Хьюго Солчау:
«На Рождество мы должны были захватить позиции русского большевистского полка и наступать в общем направлении на Петроград.
Снегу было столько, что идти стало невозможно, а не то, что воевать. Русские войска, верные нам (так Солчау называл белых), в канун Рождества попытались прорвать линию обороны большевиков. А те рано утром стали нас обстреливать артиллерией, чего мы от них никак не ожидали. Нас предупредили, что снарядов у них нет, и мы шли в бой, как на охоту на кроликов».
(Упомянутый бой происходил на 444-ом километре Вологодского участка Северной железной дороги. По свидетельству краеведов, позиции четыре раза переходили из рук в руки.)
В середине ХХ века следопыты находили останки солдат – русских, англичан, американцев, – погибших в годы Гражданской войны. Тогда, даже по горячим следам в дебрях трудно проходимых болотистых лесов, их не могли найти, да, по всей вероятности, и не искали. Эта местность у старожилов-северян считалась проклятой. Сколько беглых каторжан она засосала! Ее всегда обходили десятой дорогой. В зимние месяцы сюда забредали охотники, надеясь обнаружить медвежью берлогу, но долго никто там не задерживался. Однажды в буреломе нашли человечью ногу с армейским ботинком. Ботинок снимать не стали, чтоб опознать, кто же здесь распрощался с белым светом – свой или чужой? На ботинке остались следы зубов хищника. По всей вероятности, медведь пытался добраться до ступни, но, наткнувшись на массивную стальную подковку, оставил ботинок в покое. Охотники предположили, что такую добротную обувь носили солдаты американского экспедиционного корпуса.
В 1922 году ветераны американского экспедиционного корпуса создали ассоциацию «Полярный медведь». В 1929 году под эгидой организации «Ветераны зарубежных войн» бывшие «медведи» отправились в Советскую Россию и вывезли на родину останки 86 своих павших товарищей.
Нога с ботинком, видимо, относилась к солдату, пропавшему без вести, как свидетельство того, что американцам остаться в стороне от войны в России не удалось. В одном из документов об интервенции утверждалось:
«339-й пехотный полк побатальонно и даже поротно воевал на Железнодорожном, Двинском и Онежском фронтах. На стороне белых армий Северной области американцы, британцы и французы дрались с красными, не вполне представляя себе цели этой борьбы».
И дальше следует документ, представленный президенту США Вудро Вильсону для назначения пенсий семьям погибших:
«Потери американского контингента убитыми составили 110 человек. Около 30 пропали без вести».
Мирон Зерчанинов, почетный охотник губернии, как он сам себя представлял, выигравший приз в честь коронации царя, подробно изложил командарму Александру Александровичу Самойло суть капкана.
Точки зрения их в целом совпадали, хотя один из них изучал оперативное искусство в Академии Генерального штаба, другой – в должности полкового фельдъегеря и охотника на таежного зверя. Была у них одна общая заветная цель: от иноземного пришельца, от этого зверя, жестокого и коварного, предстояло, попусту не теряя времени, избавиться во что бы то ни стало. Время работало на интервента.
В кабинете командарм и охотник были вдвоем. Перед ними лежала карта Архангельской губернии, от частого употребления заметно потертая, испещренная цветными карандашными пометками. Это была штабная рабочая карта.
И хотя командарм знал ее наизусть, в предвидении наступательной операции он все чаще задерживал взгляд на Шенкурске. Конфигурация города, раскинувшегося по изгибу правого берега большой судоходной реки, напоминала собой капкан, который ставят охотники на матерого зверя.
Командарм про себя похвалил рассудительного гостя, почетного охотника:
«Ай да Зерчанинов! Ай да молодчина! Сама природа нарисовала конфигурацию капкана, а он, даже не имея карты, чутьем следопыта определил, что именно здесь надо схватить зверя за лапу и так по ней ударить, чтоб навсегда отбить желание без спросу ходить в наши края».
Опасный зверь (и это понимал командарм как стратег и политик), зверь молодой и растущий, по своей силе уже обогнал богатую Аргентину, претендовавшую на лидерство в Новом Свете, схватил крепкими клыками ослабевшую Россию.
Рассуждал командарм трезво:
«Думать вам надо, янки…Это же Россия. Не по зубам она вам… Вот Зерчанинов – думает. И Зерчаниновых на земле, как на небе звезд».
Крепкие мысли посещали командарма, когда он беседовал с людьми, близкими по духу… Они его вдохновляли. С единомышленниками легче всего найти общий язык. За них не надо тревожиться: а вдруг измена?
Изменник, он уже изначально мерзавец, хотя и прикидывается единомышленником. В крутую минуту они проявляются колебаниями, неуверенностью, трусостью. В первую очередь думают о себе.
