Но никто на ее призыв не откликнулся. Шептались:
— Гляньте, что главарь делает. Своего дружка жену тянет куда-то. А потом и до нас доберется. Во дожили. Ничего не свято.
— Баба завидная, — с завистью сказал толстомордый власовец с перевязанной рукой. — Баба что надо.
— Так она ж чужая, — возразила его сухопарая жена. — Злыдни ненасытные.
— Сейчас у кого сила — тот и хозяин.
— Ну, а Гришка явится, что будет?
— Волки разберутся между собой. Гришка — его холуй.
Зося ухватилась одной рукой за дышло, другой отпихивала Данилу. Он дернул ее так, что она не удержалась на ногах, упала на землю, завизжала. И опять никто не кинулся выручать ее. Данило пнул ее в бок и приставил к груди автомат. Он, видать, не любил, чтоб ему сопротивлялись.
— Сейчас умрешь, сука. Вставай быстрее.
Она тяжело встала, молча пошла к нашей землянке. А ее дети кричали из крытой брички:
— Мамочка, куда он тебя повел. Папа! Папочка, где ты? Убьет мамку.
— Замолчите, щенята. Я вас!.. — Он потряс автоматом.
Дети юркнули под полог, продолжая плакать. Данило пинком отворил дверь в землянку и толкнул туда Зосю. Кто-то хихикнул, кто-то плюнул, кто-то заматерился. Время шло.
— А вон Гриша едет! — крикнула золотозубая ведьма.
И в самом деле, кто-то на краю леса показался верхом на лошади. Сзади на поводу бежала вторая, буланого цвета лошадь.
Бабы кинулись к Гришке.
— Скорее! Скорей сюда!
Он пришпорил лошадь, и когда подъехал, они наперебой бросились объяснять ему, что здесь произошло и где сейчас находится его жена.
— Твою жену Данила заволок в землянку. Скорее выручай. Он какой-то саквояж спрашивал.
— Саквояж? — испугался Гришка. — Он нашел его?
Гришка подскакал к бричке, с ходу нырнул под палатку, начал расшвыривать узлы, постель, чего-то искать. Вскоре спрыгнул на землю с небольшим, кожей обшитым чемоданчиком в руках, воровато осмотрелся, увидел около шоссе мотоцикл и сколько было духу побежал к нему.
— Ты куда? Жену выручай. Трус! — Но Гришке, наверно, баул был дороже жены.
Из землянки, шатаясь, вышла Зося, сзади, застегивая штаны, появился Данила. Зося схватилась за голову и упала на землю от стыда. Ведь все люди смотрели на нее.
— Бандит! Насильник. Убейте гада.
Затурчал мотоцикл. Это Гришка завел его, чтоб удрать. Данила вмиг сообразил, что тут произошло, поднял автомат и выпустил по мотоциклу очередь. Гришка вскрикнул от боли, упал. Саквояж раскрылся, из него посыпались различные предметы. Данила, а за ним и люди со всех сторон кинулись к саквояжу. Власовец с перевязанной левой рукой ощерился, выстрелил Даниле в спину, убил наповал его и, продолжая бежать к мотоциклу, кричал:
— Мо-е! Все мо-е! Прочь с дороги! Убью, Собаки бешеные.
Он рвался к мотоциклу, бил по головам пистолетом, упал, был смят и больше уже не встал…
— Золото делят! Н-а-ш-е з-о-л-о-т-о!
Такой безудержной ярости я в своей жизни не видела. Люди обезумели от жадности. Нет, это были не люди — звери. Они топтали друг друга, дрались, кусались, пинались, падали на землю, судорожно хватали золото, вырывали его из чужих рук, раздирали противникам лица в кровь…
Мои сыновья, прижавшись ко мне, испуганно смотрели на дикую свалку.
Около землянки лежала красивая и несчастная женщина. На фургоне плакали ее дети. А муж, истекающий кровью, полурастоптанный, валялся у обочины дороги — в кювете.
Мужчины разделились на две партии и продолжали отчаянно драться, ножи в ход пустили. А женщины от испуга и горя голосили, кричали, визжали и рвали на себе волосы. Постепенно бой перешел в ругань. Страсти, казалось, поутихли. И вдруг в кювете застонал Гришка.
— А-а-а-а! Это он всему виной, — закричала растрепанная золотозубая ведьма, схватила ком земли и бросила в умирающего. И другие бабы последовали ее примеру: полетел град камней в сторону раненого власовца.
— И жена его… сука, прятала награбленное…
Теперь уже около землянки, где лежала Зося, зашлепали комки земли. Ну, думаю, сейчас на меня набросятся. Я с детьми юркнула за плетень. Но бабы ринулись к Гришкиному фургону. Грабить. Я испугалась: побьют детей, дуры.
По шоссе через мост шло несколько немецких грузовиков. В них сидели перебинтованные немецкие солдаты с автоматами. Власовцы подняли руки. Машины остановились.
— Что это значит? — спросил офицер. — Что здесь происходит?
— Заберите нас с собой в Германию. — Офицер подумал, усмехнулся про себя и что-то забормотал на своем языке, отдал солдатам приказ. Те быстро выскочили из кузовов.
— Грузийт ценный вещь, борохло не надо. Бистро, бистро!
Погрузка продолжалась не более получаса. Вдруг солдаты по команде забрались в кузова и угрожающе направили автоматы на людей. Машины покатились.
— А-а-а-а-а! — Толпа бросилась бежать по шоссе вслед за грузовиками. И тут застрочили автоматы. Люди падали. Мертвые и раненые…
Золотозубая ведьма подбежала ко мне, начала целовать:
— Они действительно гады, кровопийцы…
И с ней случился припадок.
Стала я собираться в дорогу, кое-что складывать на телегу.
— А ты куда? — спрашивают.
— С вами поеду, куда деваться? Вы меня ограбили, ничего не оставили, всю еду забрали, все вещи, хату сожгли. Что мне остается делать? Теперь вместе страдать будем. Вы на коровах едете, а у меня есть конь хромой.
Я, конечно, поехала через шоссе, в братний дом. В то время брат все еще находился в лагере. В деревне пока что полицаи командовали. Балбота и Зубленко совсем одурели, пили беспробудно, грабили людей. Зою изнасиловали в ее доме и вместе с ней дом сожгли. Так и не дождалась она своего Андрея Глухаря.
Приняла меня сноха в свой дом, приютила ребятишек. Живем, зиму ждем прихода своих солдат. Как-то заглянул к нам партизан — не застал дома. Снова явился — и снова зря. Наконец, застал. Я сидела за станком, ткала кросна.
— У тебя корова есть? — спросил он.
— Опять корова! Есть, говорю, берите. Я за скотину не держусь. Живой бы остаться.
— У вас во дворе две коровы. Зарежьте одну, кормите ребятишек, а то отберут полицаи. Так сказал командир отряда Трошин.
Согласилась я с ним. Приказала снохе:
— Я уйду сейчас в Рябки, а ты позови кого-нибудь и зарежь корову. Жалко мне ее, как будто человек она. Сама выкормила-выпоила. Приду, чтоб мяса в доме не было.
Побрела я в свою усадьбу, посмотрела на пепелище: одна печь стоит. Вот и кума Ульяша появилась. Осунулась. Она за сына беспокоится: писарем все же работает. Если ему сейчас к партизанам убежать, то полицаи могут хату сжечь и убить ее, Ульяшу.
— Ариш, ай несчастье какое у тебя? — спросила Ульяша.
— Нет, ничего. Пришла посмотреть на усадьбу. Скушно мне там, Ульяша. Шибко скушно. Душа болит за брата, за Зою. Бедная, несчастная Зоя.
— Заходи обедать, — приглашает меня подруга.
— Не хочу, спасибо. Домой надо торопиться…
Когда вернулась к детям, то люди уже разобрали мясо. Мне обещали принести за него двенадцать пудов хлеба.
Дня через два явился Николай Балбота и вызвал меня во двор. Я вышла на крыльцо. Уже весной пахло, подтаивать начинало. Так хорошо солнышко пригревало.
— Чья это квартира? — спрашивает. — Где ваши коровы?
— В пригоне. Ты что, милый, пришел на коров смотреть?
— Да. Твоя где? Что притворяешься?
— Зарезала, — говорю. — А что?
— У кого ты спросила?
— Ты что, спросонья? У кого я должна спрашивать? Я сама хозяйка. Что хочу, то и делаю.
— У немецкой комендатуры ты спросила? Ишь, какая самостоятельная!
— Мне немцы корову не кормили. Ты же знаешь! — твердо сказала я. — Сама ее кормила, сама ее и резала. Вот и весь сказ.
— А ну, вперед! — скомандовал Балбота. — Живо!
— Как это вперед? Ты что, хочешь меня погнать? Убить?
— Погоню. Будешь одеваться? — спросил. — Одевайся!
Зашли мы в избу. Собираюсь, а сама размышляю, куда он поведет меня? В комендатуру или к оврагу, где всех расстреливали?
— Ну, ребятки, — говорю старшим детям, — посидите тут, а я возьму с собой Колю.
Сноха ревет, засунув голову под подушку. Взяла я Колю на руки, а Балбота выхватил его из моих рук и бросил под стол, как щенка, меня вытолкал за порог и погнал. Значит, думаю, расстреляет, раз не дал взять с собой дитя. Иду по улице, а он сзади с автоматом. Люди выбегали из хат. Кто-то крикнул:
— За что ее?
Оказывается, не я одна, многие порезали своих коров. У одного старика мясо обнаружили в погребе. Когда мы подошли к дому этого старика, мясо вытаскивали ведрами и складывали на сани. Полицаи следили. Николай Зубленко там орудовал.
— Ариш, дюже испугалась? — с насмешкой спрашивает он.
Забулдыжный был парень, лентяй, потому легко немцам и продался, в подлеца превратился.
— Как тут не испугаешься? Вы же полицаи. С вас нет спроса.
