Иногда очень полезно послушать со стороны оценку собственным действиям, конечно объективную, честную.
Рассказ как-то расшевелил всех, вызвал взаимную откровенность.
И хотел того Красников или нет, но ему пришлось услышать слова Николая Братчикова, самого смирного человека среди партизан-железнодорожников:
— А мы сейчас как потерянные. Жить не хочется!
Кто-то вспомнил о Томенко, о том, что он настоящий человек, смелый, а вот его собираются чуть ли не расстрелять. И за что? За то, что он спасает своего проводника, который убил предателя и поднял шум на весь лес.
Красников только тут узнает правду о походе своих разведчиков. Он при всех допрашивает Арслана и дает приказ немедленно освободить Михаила Томенко.
Мы прощаемся с севастопольскими партизанами.
Красников провожает нас, говорит:
— Не забывайте.
Мне почему-то грустно: всех, кого я увидел на Чайном домике, где-то в душе я считаю сейчас на время оторванными от основного партизанского организма. И самый лучший выход из положения — слить их с нами, для чего отряды Красникова без промедления перебросить в заповедные леса.
Амелинов со мной согласен, обещает написать специальную докладную на имя командующего Алексея Мокроусова.
20
Мы вернулись на свое трехречье. Амелинов послал рапорт в Центральный штаб. Последствия были неожиданными.
Партизанская связь! Ах, если бы она была пооперативнее!
Связь от Центрального штаба до Чайного домика ползла со скоростью арбы в воловьей упряжке.
С этой связью в Пятый район шел новый комиссар — Виктор Никитович Домнин; он шел очень и очень медленно.
И всему виной яйлинский буран. Каждый километр брался штурмом, а когда этот штурм не удавался, то единственное спасение — карстовая пещера. Но ее надо голыми руками очистить от залежалого снега.
Пятеро суток в пути! А эти дни, по существу, решили судьбу многих и многих людей из Севастопольского и Балаклавского отрядов.
Успел бы комиссар — все могло принять другой оборот, наверняка другой.
Но он не успел.
…Над Севастопольским районом продолжал висеть нерешенный вопрос: как быть дальше, где держать отряды?
Иваненко продолжал гнуть свою линию: настаивал на полной ликвидации района, на отходе в Севастополь. Он рассуждал: «В заповедные леса идти? А зачем? Разве нас ждут там целехонькие базы? Или партизаны тех отрядов, что живут там, по горло сыты? И там голод!»
Командир Севастопольского отряда Константин Трофимович Пидворко заявлял:
— Правильно думает начштаба! Все, что могли сделать, сделали. А теперь — шабаш! Севастополь от нас не откажется. Мы еще покажем себя!
Пидворко — авторитет: смел, с партизанами добр, но без панибратства. Он постоянно утверждал: пробьемся в Севастополь, голову на отсечение даю будем там! На линии обороны мы принесем пользы куда больше, чем здесь, в лесу, где бегаем как зайцы или отсиживаемся словно в гробу.
Ему казалось, что «бегаем», но сам он никогда не бегал и умел смотреть смерти в лицо. Пидворковские засады известны, о них передавало Совинформбюро.
Красников чего-то ждал, скорее всего решительного слова от самого Мокроусова. Это слово уже шло, но на его пути стал зимний буран.
На человека по-разному действуют равные по значимости обстоятельства; убедительнее те, что под руками. Их видишь, ощущаешь, они давят не только на мысли, но и на чувства. Ты видишь, как с каждым часом слабеют люди. И тебе больно, на тебя смотрят, от тебя ждут последнего слова.
И Красников поддается всему этому и принимает решение. Он начинает с того, что переформировывает район. Балаклавский отряд не трогает — он никогда не приближал его к себе, и там были свои беды, своя драма, не менее трудная, чем собственная.
Из сильного Севастопольского отряда командир формирует три самостоятельные боевые группы, в каждой — командир, комиссар, по сорок пятьдесят партизан. Была еще группа штаба района — около пятидесяти человек.
Командирами групп были назначены Пидворко, Томенко, Верзулов.
Они получили четкий приказ: готовиться к большому маршу! Но куда?
По некоторым приметам — на запад, в Севастополь!
Вот эти приметы: отдали балаклавцам два станковых пулемета; поменяли противотанковые гранаты на пехотные; котлы, палатки и другое имущество оставили при штабе.
Михаил Сергеевич Блинов — комиссар томенковской группы. Он, как и Михаил Федорович, из железнодорожников, бывший заместитель начальника Севастопольского вокзала. Дотошный: любит во всем порядок. Кое-кто в Севастополе помнит Блинова и до сих пор. Один из них как-то недавно сказал мне: «Как же, Михаил Сергеевич! Аккуратный был начальник! Увидит на путях соринку какую — бледнеет. Очень уж порядок любил!»
За день кончили формирование, еще день подождал Красников, а потом отдал приказ: трем боевым группам в составе 140 партизан выйти в район старых баз — Алсу, Атлаус. Старшим — Константин Пидворко, сопровождает начштаба Иваненко.
Это был шаг отчаяния, но тогда непосредственным исполнителям красниковского приказа он не казался таким.
Томенко размышлял так, точнее — сейчас размышляет:
— Надо было на что-то решаться. Ясного плана у Красникова не было. Одни думают так: Красников бросил людей на базы с тем, чтобы забрать продукты, какие есть там, а потом всем махнуть в заповедник; другие — ближе к истине: настроения Пидворко и Иваненко взяли верх, и Красников нацелил отряды на Севастополь.
Пидворко на седьмом небе, он возбужден; как метеор, появляется то там, то тут, энергия у него зажигательная: на ходу других воспламеняет.
Начался марш в никуда!
Шли быстро. Летучая разведка бежала впереди групп и докладывала утешительные вести: «Тихо. Каратели не обнаружены. На дорогах обычное движение».
Но эти вести принимались по-разному. Для Пидворко — как укол морфия при почечном приступе: сразу приходит блаженно-кроткое состояние; для Томенко и его комиссара Блинова — как неожиданный провал дороги, развернувшаяся на глазах бездна, куда и заглянуть страшно.
И еще: Михаил Федорович не верил, что какая-нибудь база могла уцелеть. Как же она может уцелеть после того, что случилось: сколько немцев там перестукали!
Такое везение, чтобы и враг не видел марша трех партизанских групп, чтобы на базе были продукты и поджидали партизан, — практически невозможно.
Надо остановить этот безумный поход!
Бросился к Пидворко, отдышался:
— А не слишком ли тихо, Константин Тимофеевич?
— А что тебе — шума хочется?
— И все же! — настаивал Михаил Федорович.
— Фрицы нас не ждут! Нет человека, которого бы мы потеряли с той минуты, как был объявлен приказ Красникова. Значит, Генберг тут не зряч. Нагрянем на базы, подкрепимся и… — Пидворко посмотрел в глаза Томенко, но ничего такого, что располагало бы к полной откровенности, по-видимому, в них не прочел. — И будем действовать по обстоятельствам.
Базы… Те самые, которые «сушил» Томенко, те, возле которых он набил кучу карателей. И они целы?!
«Ловушка, да?» — вот первая мысль, которая встревожила каждого.
Решили так: основную массу оставить в районе Кожаевской дачи, а Верзулова послать за продуктами.
Так и поступили. Верзулов бросился к базам. В настороженной тишине, прерываемой редкими залпами немецкой батареи, стоявшей за пригорком, выставив тайную охрану, партизаны срочно и до отказа нагружались продуктами.
Они доставили их товарищам.
В эту ночь и надо было уходить. Но не ушли, решили все же подкрепить себя поосновательнее.
Расчет — через двое суток покинуть главную базу. Самое важное: не потерять ни единого человека, не дать врагу даже случайного «языка».
Надо понять состояние людей: после голодных дней проделали нервный марш.
А тут еды вволю. Разрешили по сто граммов спирта. Всех разморило.
Томенко вспоминает:
— И я, человек осторожный, ничего против большого привала не имел. Мы так устали!
Через два дня на рассвете с поста исчез партизан Иван Репейко. Как в воду канул — никакого следа.
Дезертировал?
Не было, кажется, никаких оснований для такого подозрения. Парень из железнодорожников, воевал, как все, как умел, был безотказен. И сушняк соберет, и землянку выроет, и на посту без ропота постоит, и голод по-мужски переносит…
Полчаса ушли на поиски пропавшего — никаких следов. Странно все же, человек — не иголка в стоге сена.
Томенко подошел к тому месту, где был пост. Ночной снег присыпал следы, но если быть поглазастее, то можно заметить небольшие углубления. Они явно вели от поста в сторону Атлауса.
Пошел по ним Томенко, метров через четыреста вынесло его к натоптанной тропе.
След человека — от поста на тропу. Сам ушел?
Томенко вдруг вспомнил сигнал, данный фашистской «раме». Постой, постой, а ведь и тогда исчезал Репейко! Правда, начальник разведки района Николай Коханчик — человек, подозрительно относящийся ко всем, кто по той или иной причине исчезал из отряда, — тогда дотошно допрашивал Репейко и ничего дурного в его поступке не обнаружил.
