Незадолго до рассвета его разбудил телефонный звонок. Щербинин! Накаленным гневом голосом сыпал вопрос за вопросом. Сколько в роте боеприпасов? Где поставлены орудия? Куда выдвинуты танки? Где и как они будут действовать? Капустин отвечал, стараясь быть спокойным. И когда Щербинин спросил, проверил ли он все лично, комбат, не колеблясь, ответил утвердительно, вовсе не подозревая, что Щербинин звонит из роты, назначенной в поиск.
Капустин бросился в роту, но было уже поздно. Трудно сказать, что бы произошло, но поблизости разорвался снаряд, и Капустина оглушило. Он мотал головой, давая понять, что ничего не слышит. Щербинин, безнадежно махнув рукой, приказал отправить комбата в санчасть. Положение сразу осложнилось. Но Березин вызвался заменить комбата и остался с ротой.
С первых минут атаки стало ясно: бой будет затяжным и трудным. Как ни хотел Щербинин, а пришлось на усиление роты послать и разведчиков Пашина. Продвижение все же приостановилось, и взводы залегли за ручьем, против мостика. Видя, как застопорилось с атакой, Березин поспешил в цепь.
Попав под сильный огонь, замполит укрылся за одним из двух танков, которые с места били по немцам. Другие два заходили с фланга, выдвигаясь в цепь атакующих. Увидев танки, бойцы поднялись и устремились за ними вперед. Но и немцы не бездействовали: под прикрытием своих «пантер» и «фердинандов» они бросились в контратаку.
Одна из немецких самоходок налетела на расчет Голева. Истребители забросали их гранатами. Орудие Покровского, выдвинутое чуть не к самому мостику, заняло удобную позицию у дороги и било в упор. Одна из «тридцатьчетверок» почти в лоб столкнулась с «пантерой» и сбила у нее ствол орудия. Но натиск эсэсовцев усиливался. Они потеснили разведчиков к ручью, отрезав их от мостика. Два их танка перескочили мост, за ними бежали автоматчики. Березин рванулся к орудию Покровского.
— Огонь! — скомандовал он, указывая на танки.
Наводчик один за другим сделал два выстрела, но снаряды срикошетили, и танки продолжали идти навстречу. Первый из них был метрах в шестидесяти, когда наводчик остановил его прямым попаданием. Машину сразу добили другие орудия. Второй танк заходил с фланга. Не сумев развернуть орудие, артиллеристы бросились в кювет, чтобы оттуда ударить гранатами. Танк с налету подбросил орудие, потом подмял его под себя. Покровский, находившийся неподалеку, поднялся во весь рост и метнул в борт противотанковую гранату. Машина замерла, но и отважный артиллерист упал, истекая кровью. Возможно, он попал под осколки своей гранаты, а возможно, его сразила очередь эсэсовского пулемета.
Рота «тридцатьчетверок» по сигналу Березина на полном ходу перескочила ручей и смяла немцев. За танками поднялись и цепи атакующих. Они стремительным броском преодолели узкую полоску земли и оказались на вражеских позициях. Завязалась ожесточенная схватка. Тогда-то и были захвачены двое пленных. Их каким-то чудом удалось невредимыми протащить сквозь огонь и доставить в штаб.
А бой продолжался. Березин бросился к подбитому танку и, укрывшись за ним, подавал команду за командой. Вокруг рвались мины. Слева неожиданно выскочил «фердинанд» и помчался к мостику. Перебегая и припадая к земле, за ним продвигались немецкие автоматчики. Чуть далее маячили еще три вражеские машины.
Вместе с замполитом у мостика было уже несколько человек. «Фердинанд», видимо, решил расстрелять «тридцатьчетверку». Первый снаряд просвистел над головами, второй врезался в заднюю часть подбитой машины и оглушил находившихся вблизи. Следующий снаряд был фугасным. Он разорвался под самым танком. Осколками убило двух солдат, нескольких ранило, задело слегка Березина.
Сгоряча он бросился к пушке, что находилась сзади. Она молчала: командир орудия и наводчик были тяжело ранены, да и снаряды кончились. Но вот заряжающий откуда-то приволок ящик снарядов.
— Заряжай! — скомандовал Григорий, становясь за наводчика.
— Готово.
— Какой снаряд? — уточнял Березин, наводя орудие в башню «фердинанда».
— Подкалиберный.
— Сейчас мы его под это самое…
«Фердинанд», приостановившись у мостика, ведя огонь по разведчикам Пашина, ворвавшимся на передний край противника, бил по ним с тыла, пытаясь внести в их ряды замешательство. Григорий навел орудие и выстрелил. Снаряд просвистел мимо.
— Промазал, растяпа! — обругал он самого себя. — Заряжай!
Впрочем, команды подавать не нужно: новый снаряд уже в казеннике.
— Чуть ниже берите! — подсказал заряжающий.
Грохнул выстрел, и «фердинанд» остался без гусеницы.
Как рассвирепевший зверь, почуяв опасность, бросается порой на охотника, так и этот бронированный хищник в один момент развернул хобот орудия в сторону Березина. Еще мгновение, и бронебойный снаряд просвистел над головой.
— Ну берегись, сейчас ахнет! — проговорил замполит, еще раз наводя свое орудие. — Упредить бы!
Оба выстрела прогремели одновременно. В глазах Березина сверкнул взблеск огня, и оглушительный гром взрыва поднял его на воздух. Григорию понадобилась какая-то доля секунды, чтобы бросить взгляд на мостик и запечатлеть в сознании охваченный пламенем «фердинанд». А когда сам он грохнулся на землю в нескольких метрах от орудия, уже раздался оглушительный взрыв, разметавший на части эсэсовскую машину.
— Туда и дорога! — облегченно вздохнул Березин. Но, взглянув на орудие, из которого он разбил «фердинанда», оцепенел снова: его заряжающий был убит наповал. Смерть малознакомого ему солдата, с которым его только что свела судьба, казалось, подорвала последние силы. Все стало мрачным и черным. Ведь и сам он мог бы сейчас лежать вот так же растерзанным, а чуть позже его зарыли бы в братской могиле, и конец всему. Эх, война, война! Как она слепа и безжалостна!
Он провел рукой по мокрому лицу. Ладонь оказалась в крови. В плече — острая боль. Саднило локоть. Страшно звенело в ушах. Ранен! Может, и его дни и часы уже сочтены, и он последний раз видит это хмурое небо. Нет, только не умирать! К черту отчаяние! Жить, и никаких гвоздей! Жить, жить, жить!!!
Березин огляделся и прислушался. Похоже, бой уже отгремел. К нему спешил Пашин, чтобы помочь добраться до штаба. Но Григорий запротестовал. Он сам. Надо скорее помочь Покровскому.
— Вон он, — указал Березин на кювет у дороги, — наверно, кровью истекает.
Разведчики осторожно подняли израненного сержанта, уложили на плащ-палатку и понесли на медпункт. Щербинин встретил Березина на дороге.
— Видишь, подбили все-таки, — улыбнулся замполит своему командиру, словно оправдываясь, как бывало с ним всегда, если проигрывал партию в шахматы.
— Эх, мать честная, — загоревал батя. — Не уберегся…
— Знал бы, как говорится, соломки подстелил…
— Куда угодило, серьезно?..
— В лицо и в руку — пустяки, а в плечо, кажется, серьезно. Вроде осколок в мякоти.
— Я машину тебе подготовил.
— Ну нет, в госпиталь не поеду.
— Ты не горячись, дело нешуточное.
— Сказал, не поеду.
— Может случиться хуже: руку потеряешь.
— Не поеду.
— Тогда я врача сюда вызову, пусть осмотрит.
— Не надо, ему сейчас не до меня.
— Что еще там?
— Покровский тяжело ранен, — с горечью произнес Березин, — и боюсь, смертельно.
— Где же он?
— На медпункт понесли. Давай сходим. Там и врачу покажусь — пусть посмотрит.
Покровский лежал на узком и длинном столе. Полковой врач заканчивал перевязки. Марлевые бинты уже белели на обеих руках, на шее, перевязаны были обе ноги. Сейчас бинтовались грудь и живот.
Иссиня-бледное лицо осунулось. Под глазами, которых не видно из-под опущенных век, совсем потемнело. Губы искусаны в кровь. На лице застыло мучительное ощущение боли, хотя с губ не срывалось ни одного стона.
— Ну как?.. — спросил Березин, указывая глазами на распластанное тело раненого.
Врач безнадежно махнул рукой, а вслух сказал:
— Сейчас перевяжем и срочно отправим.
Покровский чуть приоткрыл глаза.
— Проститься пришли? Спасибо…
— Крепись, дорогой, крепись, — склонился над ним Щербинин. — Не таких вылечивают…
— Ой нет! Рад бы, да нельзя уж: сильно покалечил немец.
— Как еще подлечат! — стал подбадривать и Березин.
— Отстрелялся сержант Покровский, — произнес он тихо и отрешенно. — Отстрелялся…
— Погоди убиваться, — убежденно продолжал Березин, — мы еще повоюем вместе с тобой.
— Хотел бы, ой как хотел бы, а не доведется. Отвоевался…
У Щербинина перехватило дыхание. Что сказать этому мужественному солдату? И разве нужны ему слова утешения? Его мысли, чувства полны ожиданием неотвратимого. Он чувствует, даже более — знает, что умрет. И единственно, что мучит его, — сожаление, что не сможет уже ничего больше сделать хорошего в жизни.
