Речка повернула вправо, и путь им преградил довольно густой и колючий кустарник. Здесь было относительное затишье — вот бы где передохнуть! Но в случае боя кустарник — плохая защита. И Николай повернул вправо. Споткнулся о камень и чуть не упал.
— Вам надо отдохнуть, — посоветовала женщина.
Он не ответил.
Почти сразу от реки начинался крутой отрог, и они пошли по нему вверх. Николай вынужден был останавливаться чуть ли не на каждом шагу.
Наконец, нашли большой валун и опустились за ним с подветренной стороны. Боль приутихла, и сразу захотелось спать. Многое отдал бы он сейчас хотя бы за пятиминутный сон! Но нельзя даже задремать, на секунду потерять бдительность.
— Скажите, Земфира, что заставило вас уйти к душманам? — спросил он, стараясь хоть чем-то разогнать сонливость.
— Когда я выходила замуж, Абдулахаб не был душманом, — ответила женщина с грустью в голосе.
— Кто же он был?
— Студент Ташкентского университета. Мы учились с ним вместе. Я любила его.
— А он?
— И он. Иначе зачем бы он повез меня к себе на родину?
— Давно вы поженились?
— В восемьдесят четвертом. А в Афганистан уехали в восемьдесят пятом, после окончания университета.
— И как же вы позволили уйти ему в душманы?
— Если восточная женщина противоречит мужу или не согласна с его решением, она недостойная жена и презираема всеми.
— И все-таки вам удалось уговорить его уйти из отряда?
— Нет. Ему самому надоела собачья жизнь, спать под кустами, в норах, есть черствые, холодные лепешки, выполнять волю злых и жестоких людей. Масуд много причинил нам зла, и Абдулахаб убил его.
— Кто такой Масуд?
— Сардар. Военный начальник, господин.
— Почему же вы не ушли к нашим? Не сдались?
Женщина помолчала.
— Поначалу мне удалось уговорить Абдулахаба уйти в Советский Союз. Но в последний момент муж передумал: у нас появились драгоценности, и он сказал, что в Советском Союзе их отберут. Потому решил перебираться в Арабские Эмираты. Мы поссорились…
— Да, невеселая история, — посочувствовал Николай. — И чего вам в Советском Союзе не хватало?
— Вы летчик? — спросила Земфира.
— Да.
— А чего вам на земле не хватало, что вы полезли в небо?
— О-о, — засмеялся Николай, — вы хотите сказать, что вас в чужую страну тоже позвала романтика?
— Нет — глупость, а не романтика. Вот вы чудом остались живы, а я… Мать не раз говорила мне, что значит жена мусульманина. Да и сама я знала, видела, как отец обращается с ней. А когда он оставил нас, мне казалось, что виноват материн строптивый характер. Хотелось доказать, что счастливую семью создают любовь, женская нежность и покорность. Ошиблась. Покорность — это унижение, рабство, это надругательство над собой. Лучше умереть, чем так жить…
Плечо ныло, и по телу разлилась такая слабость, что трудно было пошевелиться. А становилось холодно, не согревала и демисезонная куртка. Николай застегнул замок повыше, приподнял воротник — не помогло; его начала бить дрожь.
Женщина прислонила к его лбу ладонь.
— У вас жар, — сказала тоном медсестры, приставленной ухаживать за больным. — Вам надо сделать хорошую перевязку, продезинфицировать рану.
— В этих-то условиях? — усмехнулся Николай.
— У вас есть аптечка?
— Только индпакет.
— Давайте индпакет.
— До утра потерпим.
— Мне кажется, рана сочится, я чувствую запах крови.
— Ничего, вся не вытечет.
Он тоже чувствовал, что левая сторона куртки намокла еще больше и сильно отяжелела, но довериться жене душмана не решался: кто знает, что у нее на уме; стоит чуть надавить на рану, и он потеряет сознание. А возможно, где-то недалеко ее муж с единоверцами. Надо уходить как можно дальше.
Надо идти. Видимо, душманы организовали погоню… С такой болью в плече он плохой ходок. И здесь оставаться небезопасно — узкая горловина между рекой и горами, на них запросто могут наткнуться… И вертолету сесть трудно, особенно при таком ветре.
В том, что в полку уже что-то делается для оказания помощи десантникам и экипажу вертолета, Николай не сомневался. Но практически эта помощь может явиться не раньше утра: десантников выбросят на Золотую гору (душманы к тому времени могут и сами уйти), Николая обнаружат, когда он даст им сигнал. А ракетницу взять из вертолета не удалось, не до нее было. Значит, при любых ситуациях надо уходить отсюда, найти более подходящее место для посадки вертолета и спрятаться там…
Его тревога, видимо, передалась и женщине.
— Надо идти, — сказала она тоном, в котором Николай уловил искреннее желание помочь ему.
А ему трудно было подняться. Голова гудела от боли, и он боялся потерять сознание.
— Если Абдулахаба ранили, он пошлет за мной погоню, — заговорила она еще убедительнее. — И у меня драгоценности, с которыми он не захочет расстаться… Давайте я помогу вам подняться, — взяла она его под руку.
— Подождите. Душманы могут прятаться за камнями и увидят нас.
— Пока их здесь нет, но где-то недалеко. — Она еще раз выглянула за валуны и встала. — Видите, не стреляют. — Снова взяла его под руку.
Он с трудом поднялся и, поддерживаемый ею, медленно и осторожно стал спускаться вниз, где валунов было меньше и идти легче.
Ветер стихал, и Николай подумал, что вертолеты могут появиться раньше. Но как дать им знать о себе? Разжечь костер?.. Душманы ухлопают его раньше, чем вертолет решится на снижение.
А идти было очень тяжело. Каждый шаг отдавался по всему телу болью, голова кружилась, и ноги казались свинцовыми. Он обхватил здоровой рукой плечо женщины и, как ни стыдно было, почти висел на ней, чтобы не упасть. Она, к его удивлению, оказалась намного сильнее, чем предположил он, глядя на хрупкую и худую фигуру.
Они прошли еще минут сорок, и вдруг Николаю показалось, что за ними кто-то идет. Он обернулся. Ни светящихся глаз, ни какой-либо подозрительной тени не увидел. И все-таки проверить надо было.
У реки по-прежнему встречались редкие невысокие деревца или колючий кустарник. Он выбрал кустарник погуще, сразу за поворотом, и шепнул Земфире:
— Подождем.
Идти дальше не хотелось. И из-за усталости, и из-за того, что здесь было сравнительно тихо и площадка позволяла вертолету беспрепятственную посадку. И отсюда они первыми увидели бы преследователей…
Вот только собачий холод. Зубы снова начали выстукивать противную дробь. И боль — словно кто-то выкручивает руку.
— Наденьте мою куртку, — предложила Земфира и стала расстегиваться.
— Не выдумывайте, — остановил ее Николай. — Сами замерзнете.
— На мне свитер, теплый, из овечьей шерсти.
— А на мне — летная куртка, с ватином и подкладкой, — попытался шутить он. Но каждое слово отдавалось в плече болью.
— Тогда кладите вот сюда голову, вам будет удобнее и отдохнете быстрее.
— А если усну?
— Я буду сторожить. Или как у вас, военных: на страже… Все-таки, может, перевязать рану?
— Нет. Бинт присох.
Она почти силой положила его голову к себе на колени, наклонившись, старалась согреть своим телом.
Он был ей благодарен и почти верил. Как оказывается мало надо, чтобы понять человека, проникнуться к нему сочувствием и уважением. И Земфирины руки, прикрывшие полой куртки раненое плечо и придерживающие голову, были так нежны и ласковы…
— С матерью поддерживаете связь? — спросил он.
— Изредка, — вздохнула Земфира. — Если бы она знала всю правду, она не пережила бы… — Помолчала. — Как я соскучилась по ней, по своей уютной квартирке, по алой кроватке, по красивому Ташкенту. Вы были в Ташкенте?
— Да.
— Правда, красивый город? — Она снова помолчала, вздохнула. — Далеко нам еще идти?
— Если ваш муж с дружками не помешает, завтракать будем у наших.
— Он либо ранен, либо убит, иначе догнал бы.
— Жалко его?
— Было жалко… пока не узнала, что он изнасиловал двенадцатилетнюю девочку.
— А почему вы раньше не перешли на сторону народной власти?
— А вы видели эту народную власть?
— Разумеется, видел.
— А мы служили ей. Абдулахаб — в геологоразведочном управлении, я преподавала в школе-интернате русский язык. И если бы не ушли к моджахеддинам, нас уже не было бы в живых.
— Почему?
— Потому на словах они — за народную власть, а на деле…
— Но не все же! — возразил Николай.
— Не все, — согласилась Земфира. — Но их так мало, что приходится нашим, советским, воинам удерживать народную власть.
— А как же с выводом наших войск? Что будет после?
— Не знаю. Во всяком случае, мне кажется, руководителям легче будет договориться — не на кого будет кивать, что-де навязывают им чужую волю.
