— Добрый день, товарищи!
Брагин удивленно взглянул на него, а тот, криво усмехнувшись, начал расспрашивать:
— Вы к нам или в совхозную столовку? Так ее уже нет, закрыть пришлось, гитлеровцы все продукты растащили. — И, не ожидая ответа, продолжал: — А мы за проводников идем, дорогу нашим показываем. — Он махнул рукой в сторону поселка.
Оттуда доносился легкий стук колес и похрапывание лошадей.
Брагин и Горбачев хотели идти дальше, но второй из встречных загородил дорогу. Горбачев заметил, как знакомый Брагина кивнул своему спутнику: «Так, так», — и показал глазами на Брагина. Горбачев выстрелил в провокатора, а гестаповец — в Брагина, ранил его и бросился бежать. Горбачев выстрелил несколько раз и, подхватив Брагина, хотел отойти с ним в сторону и залечь. И не успел — на них мчались верховые в красноармейской форме. Горбачев швырнул гранату. Банда отхлынула, а потом спешилась и открыла стрельбу. Горбачева ранило в ногу. Эсэсовцы ринулись на партизан и снова отхлынули. Горбачев отбивался, не обращая внимания на ранение. Тогда фашисты обошли их и после жестокой стычки захватили в плен.
По дороге Горбачев, выбрав удобный момент, сбил с ног двух эсэсовцев, рванулся в кусты. Его почти не преследовали, среди густых зарослей эсэсовцы чувствовали себя неуверенно. А совершенно обессилевшего от раны Брагина связали, положили на тачанку и повезли.
Горбачев, хромая, добрался до Красной Полянки. Там у него был связной — рабочий совхоза Иван Никитович Антоненя. Вызвав его, Горбачев первым долгом спросил:
— Что это за выродки появились в совхозе, откуда они?
Антоненя понял, что случилось что-то недоброе, и не знал, что отвечать. Он был уверен, что в совхоз заезжала группа красноармейцев, так как все эсэсовцы были в красноармейской форме. Такие случаи бывали нередко. В совхозе работала столовая, и проезжающие и проходящие часто питались там. В тот день военные в красноармейской форме также остановились в совхозе. Заказали в столовой обед, пообедали и заночевали. Антоненя решил, что это свои.
Дочка Антонени перевязывала Горбачеву рану, когда прибежал заведующий столовой Петр Егорович Смирнов. Он был без верхней одежды и без шапки, одна половина головы подстрижена, а с другой свисали длинные пряди спутанных волос. Горбачев спросил:
— Что это, человече, с тобой? Или из парикмахерской выскочил?
— Не из парикмахерской, а из своей хаты, — вздрагивая от волнения, ответил Смирнов. — Подстригал меня кладовщик, да вот пришлось в окно выскочить. — И вдруг со злостью и обидой закричал:
— Разиня, вот разиня! Слепой!
— Кто?
— Да я сам. Подумать только: кормил в столовой гадов проклятых и не знал, что это фашисты! Думал, если наша форма — так и все… А они кладовую мою ограбили и самого чуть не застрелили. Хорошо, что дочка вовремя их узнала, а то б…
— Хватит! — резко оборвал его Горбачев. — Нытьем тут не поможешь. Антоненя, дай ему плащ и какую-нибудь шапку и сам поскорее одевайся… Смирнов, пойдешь в совхоз и скажешь там Савчику, Леониду Смирнову, Игнату Понке, Шиманову Александру, если они дома… Пусть поскорее собираются. Оружие у них найдется?
— Думаю, что найдется.
— А у тебя?
— И у меня тоже кое-что найдется, — повеселев, ответил Смирнов. — Думаю, что взвод пехоты мог бы вооружить.
— Ого! — удивился Горбачев. — Что ж ты, скряга, раньше не сказал! Ну ладно! Собери эту группу, вооружи, и через час чтоб все были тут. Понятно?
— Понятно, товарищ Горбачев!
— Беги! А вы, Иван Никитич, поедете вслед за эсэсовцами и разведаете, где они остановились. Далеко они не могут отъехать — время к вечеру. Возьмите дочку с собой, меньше будет подозрений.
Через некоторое время Антоненя вернулся и доложил, что бандиты остановились в девяти километрах, в деревне Турок. Группа совхозных рабочих во главе со Смирновым была уже здесь. Каждый имел при себе винтовку и не меньше сотни патронов.
Горбачев рассказал рабочим про случай на дороге, про то, что в лапы фашистов попал секретарь подпольного обкома партии товарищ Брагин.
Решили ночью пробраться к деревне Турок, без шума снять посты и напасть на вражеский отряд. Антоненя брался провести группу неизвестными врагу тропами. Но все оказалось напрасным. Поздно вечером эсэсовцы выехали из деревни. Редко случалось, чтобы гитлеровцы отваживались выезжать из села на ночь глядя. На этот раз они, видно, почувствовали опасность.
Брагина нашли мертвым. Местные жители рассказали о героической смерти секретари обкома. Несколько часов его пытали. Допрос вел эсэсовский офицер. Брагин молчал. Несмотря на тяжелые увечья, полученные во время пытки, он еще держался на ногах. Во время допроса, когда офицер на минуту отвернулся, Брагин схватил стул и изо всей силы ударил офицера по голове, а сам, выбив раму, выскочил во двор и побежал. Во дворе его и убили.
Палачи бросили труп Брагина на улице. Населению приказали не убирать его — иначе всех расстреляют, а деревню сожгут.
Когда Горбачев кончил рассказ, в комнате воцарилась гнетущая тишина. Хотелось что-то сказать, но не хватало слов. Я встал, за мною встали все. Почтили память стойкого борца, беззаветно преданного Родине. Мы поклялись отомстить врагу за нашего боевого товарища и друга.
Вечером у нас состоялось внеочередное заседание бюро обкома. Мы говорили о том, что никакие неудачи, никакие трудности и самые неожиданные препятствия не поколеблют нас. Ни в коем случае мы не должны поддаваться на провокации. Партийным организациям области, партизанским отрядам, подпольным группам и всем патриотам необходимо сделать соответствующие выводы из трагической смерти Брагина.
Варвашеня долго сдерживался, обдумывал что-то, взвешивал, а потом выступил и начал сурово критиковать Горбачева.
— Ты иногда бравируешь своей смелостью, — сказал он ему. — Смелость — дело хорошее, но надо проявлять ее умело. Кто заставлял тебя и Брагина идти открытой дорогой? Ты человек местный, должен знать каждую тропинку. С Червонного озера однажды тоже пошел один среди бела дня, и очень часто ходишь один, без всяких предосторожностей. Кому нужен этот риск? Ты должен беречь себя не только ради себя, но и для того великого дела, которое поручила нам партия.
Горбачев молчал, опустив голову. Упрек Варвашени, возможно, был излишне суровым, но вполне справедливым и заслуженным.
Бюро решило выпустить листовки, разоблачающие коварные провокации врага, в отряды, деревни и подпольные группы направить наших уполномоченных, которые помогли бы людям научиться распознавать волка, в какую бы шкуру он ни рядился. Партийное подполье Минской области вступало в новую, более сложную полосу своей деятельности.
Ночной разговор. — Что делается в Минске. — Подпольщик Кирилл Трусов. — Готовимся к крупной операции. — Голос любимой Москвы. — Бои и праздничный митинг 7 ноября. — Партизаны расправляются с предателями.
После заседания бюро со мной в избе остался только Роман Наумович. Мы прикрутили фитиль в лампе и прилегли на лавках: я с одной стороны стола, он — с другой. Время за полночь: старые, скрипучие ходики на стене показывали половину первого.
Тело ныло от усталости, но сон не приходил. Шумело в ушах: то ли от непривычной обстановки — мы после многих тревожных дней и бессонных ночей отдыхали в тихой, уютной хате, то ли от наплыва мыслей и воспоминаний.
Возле окна на улице слышался тихий хрипловатый голос часового Якова Бердниковича. Он рассказывал своему напарнику о червонноозерских днях.
— И вот, слышь ты, как стиснули нас там — ни взад, ни вперед. Фашистов поналезло, на всех канавах полицейские. Дошло до того, что есть нечего. Мне домой — рукой подать, а пробраться нельзя. Сменишься, бывало, на рассвете — в животе пусто, а в лагере хоть шаром покати: ничегошеньки нет. С горем пополам достали картошки и варили похлебку. Ребята в шутку прозвали это наше варево «осиновым пюре».
— А как же вы выбрались оттуда?
И снова Бердникович гудел под окном как шмель, ведя свой рассказ подробно и неторопливо и довольно сильно все преувеличивая.
— Выбрались, брат, только двух ранило… Лодки выручили. По канавке, по канавке — и мимо вражьего логова! Выскочили на греблю, а немчура: «Хальт!» Тут мы как «хальтнули», десятка три поганцев сразу уложили. Мачульский со своими зашел сбоку и еще им поддал, и еще! А мы обошли деревню и оказались километрах в двух, у лесочка. Мачульский со своими хлопцами долго не отступал и вел перестрелку. Он там, наверно, еще штук тридцать отправил на тот свет. Ты знаешь, что это за боевой человек!..
Роман Наумович нетерпеливо заворочался на лавке.
— Ты что не спишь? — спросил я. — Что тебя тревожит?
— Да ничего не тревожит, — ответил Мачульский. — Вот врет человек обо мне, просто слушать не могу! Постучи ему в окно, пусть замолчит.
