Роман Наумович нетерпеливо заворочался на лавке.
— Ты что не спишь? — спросил я. — Что тебя тревожит?
— Да ничего не тревожит, — ответил Мачульский. — Вот врет человек обо мне, просто слушать не могу! Постучи ему в окно, пусть замолчит.
Бердникович, должно быть, сам догадался, что его рассказ могут услышать в избе, и отошел от окна. Мачульский затих, но по его дыханию я знал, что он не спит. Скоро он снова заворочался.
— Не спится что-то, — пожаловался Роман Наумович, — бессонница! — Он приподнялся и продолжал: — Вспоминаю, что видел в Бобруйске, Минске, и не могу заснуть. Пока выходили из окружения, голова одним была занята, а теперь все встает в памяти, тревожит, волнует.
— Ты расскажи, что у тебя на душе, вместе обдумаем и обсудим…
— Если б не видел своими глазами, не поверил бы, — совсем тихо, задумчиво заговорил Мачульский. — В Минске, в Бобруйске и на всех узловых станциях гитлеровцы открыли бюро пропусков в Москву. В Гомеле устроили бал в честь взятия столицы. Как это понять? Пропаганда это фашистская, не иначе. К сожалению, кое-кто может поверить. Можем ли мы доказать людям, что это ложь? Можем и должны! Я считаю, Василий Иванович, что связь с Москвой и с фронтом надо установить как можно скорее! Радиоприемников больше достать! Дать их в каждый отряд, в каждую группу. Поищем — найдем! Тогда все регулярно станут слушать сообщения Совинформбюро и распространять среди народа. А там и о рациях надо будет побеспокоиться.
Мачульский спустил с лавки ноги, сел возле меня и, опершись локтем о стол, задумался. Слышно было, как он трудно, простуженно дышал, потирал пальцами давно не бритую щеку.
— Городами нам надо заняться по-настоящему, — продолжал он. — Нам надо направить туда опытных партийцев. Я расскажу тебе, что делается в Минске. Вот слушай, что сам видел и что передавали минчане, с которыми мне приходилось встречаться. На Широкой улице в Дроздах, под Минском, и в Тростенце открыли лагеря смерти. Десятки тысяч мужчин согнали только в Дрозды. Их заставляют сутками лежать на земле лицом вниз без движения. Тот, кто шевельнет хотя бы рукой, в того стреляют. Людей морят голодом, не дают воды. В день на троих дают гнилую селедку, а воды привозят бочку на тысячу человек. Людей мучают, пытают, многих живыми бросают в ямы и сжигают…
Территорию вокруг Юбилейной площади и еврейского кладбища гитлеровцы отгородили под гетто. Юбилейной площади теперь нет в Минске, а есть Склавенплац — Площадь рабов. Там от фашистских пыток каждый день гибнут сотни евреев.
В Доме правительства — штаб гитлеровской авиачасти, в гараже Совнаркома — артиллерийская и оружейная мастерские. Все уцелевшие здания заняты штабами, эсэсовцами, частями СД. Видно по всему, что оккупанты хотят превратить Минск в военно-административный и политический опорный пункт центральной группировки войск. В городе разместились боевые резервы, туда отводятся для пополнения и переформирования разбитые на фронте части. В Минске находится управление железными дорогами, много разных учреждений и госпиталей. Самые большие здания занял генеральный комиссариат — управление оккупированной территорией Белоруссии. В его подчинении десятки различных фашистских ведомств и учреждений, в том числе огромный аппарат гестапо, СД и полевой полиции. В минских типографиях печатаются фашистские газеты, листовки, плакаты на немецком и белорусском языках.
На каждом шагу минчанина подстерегает смерть. Случайно мне попала в руки фашистская «Минская газета» за 27 июля. Вот какое объявление напечатано в ней.
Мачульский достал из кармана записную книжку, чиркнул зажигалкой и прочитал:
— «По причине систематических актов саботажа со стороны гражданского населения против немецких воинских частей (повреждение кабелей связи) расстреляно 100 мужчин.
За каждый акт саботажа в дальнейшем, если виновный окажется невыявленным, будет расстреляно 50 мужчин.
Обязанность каждого уведомлять о виновных!»
В Заславле знакомые коммунисты показывали мне приказ Гитлера от 17 июня 1941 года. В нем сказано, что каждый фашистский солдат имеет право грабить и убивать советских людей.
Не перескажешь и сотой доли того, что приходится переносить минчанам. Казалось бы, что при таких условиях люди забиты, подавлены. Но нет, они действуют, борются! Вот что я видел своими глазами. Эсэсовцы вели военнопленных. Кое-кто из горожан вышел на улицу. Один красноармеец поскользнулся у ворот, упал, а подняться не может. Женщина, которая стояла у ворот, в одно мгновение схватила его за руку — и в калитку. Потом вышла и как ни в чем не бывало стоит и смотрит. Конвойный, если бы увидел, застрелил бы и ее и пленного…
Мачульский с минуту помолчал, свернул папиросу и, глубоко затянувшись, продолжал:
— Был я в одной пригородной инфекционной больнице; в таких местах легче остаться незамеченным. Мне рассказали там о медсестре Ларисе Николаевне Козловой. Она не хотела работать на немцев. А когда узнала, что в больнице много наших людей, вышла на работу. С первых же дней ей стало ясно, что больных сознательно не лечат. Лариса Николаевна, рискуя жизнью, начала лечить их. У нее нашлись помощники, организовалась подпольная группа. Советские медики лечили наших военнопленных и выздоровевших переправляли в партизанские отряды.
Большую помощь оказала Лариса Николаевна военнопленным, которые под видом гражданских лежали в других больницах города. Она часто заглядывала туда и, хотя сама с детьми жила впроголодь, приносила слабым больным продукты. Тем, кто поправлялся, помогала добыть документы, одежду и давала советы, как выбраться из города и добраться до ближайшего партизанского отряда. Чтобы гитлеровская администрация ничего не заметила, Лариса Николаевна устраивала на освободившиеся койки больных крестьян.
Козлову арестовали. Пять суток ее пытали в гестапо, чтобы раскрыть всю группу. У нее вырывали волосы на голове, ломали пальцы на руках. Женщина погибла, так ничего и не сказав.
Подпольная группа, созданная Козловой, несмотря на неслыханные зверства оккупантов, действует и поныне.
Узнал я о подпольщиках типографии имени Сталина. Это одна из самых сильных групп в городе. В городе и за городом часто появляются печатные листовки. Их выпускают наборщики, мобилизованные на работу. Делают они это таким образом. Каждому наборщику дается часть текста, и они его прячут до удобного случая. Выбрав минуту, один набирает свою часть, сосед — свою и так далее. Потом все эти части складываются и печатаются, но уже в другой типографии.
Недавно на бирже труда появилось объявление, что в немецкую артиллерийскую и ружейную мастерские требуются чернорабочие. Подпольные группы направили туда людей, которым поручили выносить оружие из мастерской. Много оружия в разобранном виде выносится также из другой мастерской — бывшего гаража Совнаркома…
Мачульский спустя некоторое время уснул, усталость взяла свое, а я еще долго лежал с открытыми глазами. Все новые и новые планы возникали в голове, как-то особенно ярко и отчетливо вырисовывались задачи ближайших дней.
Все, что рассказывал Роман Наумович, было чрезвычайно важно. Я знал, что он и сотой доли не охватил того, что происходило в крупных городах, и особенно в Минске. Через своих связных мы имели сведения о том, что тысячи патриотов в белорусской столице вступили в решительную и самоотверженную борьбу с оккупантами, мы знали о подпольщиках заводов имени Мясникова, Ворошилова, Кирова и других. Особенно много говорили у нас в отрядах о группе коммуниста Трусова Кирилла Ивановича, работника завода имени Мясникова.
Когда он погиб, мы постарались разузнать о нем как можно больше. Вот что нам стало известно.
Детские годы Кирилла Ивановича прошли в семье борисовского кустаря в нужде и голоде. Отец был убит в империалистическую. Шестнадцатилетний Трусов ушел добровольцем на гражданскую войну. После войны был военнослужащим, работал в городе Червене на агитмашине. В 1923 году вступил в партию.
Война застала его в Минске, где он работал бригадиром на авторемонтном заводе. Все дни страшных бомбардировок города он провел на заводе: помогал спасать ценное оборудование. Домой пришел только на третий день войны. Жена его, Александра Владимировна, работала в детском саду, но эвакуироваться не смогла: когда из города вывозили детей, исчез ее сын. Его потом нашли, но выехать из города было уже невозможно.
Минск заполонили фашисты. Проводная улица, где жила семья Трусовых, — глухая окраина, и в поисках коммунистов туда частенько заглядывали гестаповцы. Кирилл Иванович скрывался, а потом, чтобы отвести подозрение, пошел работать на вагоноремонтный завод имени Мясникова. Там он познакомился с рабочими, которым мог довериться. Вместе начали думать, как бороться с врагом.
