— Стой! — скомандовал Андрей по всем линиям связи.
Через минуту — чуть не мертвая тишина.
— Бросай оружие! — по-немецки кричал Юров. — Хочешь жить — иди в плен!
Каждую фразу он повторял дважды и трижды, и немцы вначале очень робко, затем смелее потянулись вперед. Побросав оружие, они шли с высоко поднятыми руками.
Голев и еще несколько солдат выскочили навстречу. Рискуя жизнью, они достигли немецких цепей и громко закричали:
— Хенде хох! Хенде ауф! Хинлеген ваффен!
Задние ряды в это время пришли в сильное движение и тронулись вспять.
— Немцы бегут, — сообщил Глеб по рации.
— Огонь! — скомандовал Жаров.
Артиллерийские залпы вызвали смятение в рядах немцев. Они заметались — одни бежали вперед, другие назад, третьи оставались на месте. Одна вражеская колонна повернула влево, обтекая соседние высотки.
Пленные партиями направлялись в тыл. Березин отобрал из них несколько санитаров и приказал оказывать помощь раненым. Чтобы вынести их с поля боя, в распоряжение санитаров он выделил группу немецких солдат. Они пошли туда с явной неохотой. Их больше всего удивило, что отправили их совсем без конвоя.
Росли горы трофейного оружия, по всем дорогам тянулись в тыл пленные немецкие солдаты — теперь уже безоружные, растерянные и подавленные.
Налетела вражеская авиация. Восемь пикировщиков, завывая в стремительном пике, начали бомбить высоту. Дрогнула земля от разрывов. В короткие промежутки затишья Андрей высовывался из окопа и оглядывал рубеж. Из окопов били по пикировщикам из бронебоек и пулеметов, даже из карабинов. Нет, никто не дрогнул. Комбат пригляделся к бомбардировщикам, выходившим на цель. Что ж, они могут разрушить позицию, другую. А вот душу расколоть — нет у них такой силы.
Второго захода немцы не сделали: их разогнали наши истребители.
Налетел северный ветер, нагнал туч, и снова пошел густой снег. Видимость сократилась втрое. Быстро исчезали черные пятна и борозды, оставленные взрывами и гусеницами машин. Ветер зло метался по склонам, тащил за собой в гору длинные хвосты поземки и слепил глаза. Нестерпимый холод пронизывал до костей.
Андрей разглядывал в бинокль немецкие колонны, устремившиеся в гору далеко слева. Как их встретят там? К изумлению всех, немцы встретили довольно слабый огонь с противоположного фланга и легко пробили брешь, открывшую им путь на Почапинцы. Что же там происходит? Где казаки и танкисты? Андрей не мог знать, что у командующего фронтом силы весьма и весьма ограниченны и что он вынужден маневрировать ими по обстановке. Высота, удерживаемая ротами Жарова, теперь в полуокружении. Враг охватил ее с трех сторон. Пришлось занять подготовленные позиции и на обратных скатах. А события развертывались все стремительней. Слева и позади загремел бой. В бинокль видно, как на немцев наскочили казачьи части и танки. Стиснутые с трех сторон, немецкие колонны беспорядочно подались вспять. Они покатились было в сторону высоты, занимаемой батальоном Жарова, но в воздухе внезапно появились краснозвездные штурмовики. Андрей изумился: в такую погоду!
Уничтожаемые огнем с земли и с неба, силы немцев, прорвавшихся на роковом пространстве, таяли с каждой минутой. Лишь немногие из вражеских подразделений чудом вырвались из смертельной зоны огня и снова оказались на Бойковом поле, где разыгрывался грозный финал корсунской эпопеи.
3
В одной из колонн двигался бронетранспортер с черно-белыми крестами на стальных бортах. Закутавшись в богатую шубу, бригаденфюрер Гилле угрюмо восседал на своем чемодане и находился как бы ниже всех. Тем не менее хозяином положения здесь был он. Стоило ему бросить резкую фразу, и эсэсовцы, сидевшие у самых бортов с автоматами наперевес, молниеносно выполняли любую команду. Офицеры, тоже укутанные в шубы, сидели молча. Жались друг к другу и не подавали голоса. Бросив на произвол гибнущие вокруг войска, они жили одним: спастись! Их не мучила совесть, не терзала боль за жертвы, их страшила только смерть, что бесновалась рядом, нередко заглядывая за броневые борта их машины. Уже трое эсэсовцев свалились убитыми, и их молча выкинули наружу прямо на снег.
Четыре бронетранспортера с «сотней избранных» были окружены «тиграми» и «пантерами», тысячами рядовых пехотинцев. Они прокладывали путь «избранным», власть имущим. Горели танки, гудела броня, на красном снегу оставались бесчисленные жертвы. Колонна корчилась и кричала, стоны и вопли раненых, вой обезумевших от ужаса людей сливались с завыванием пурги. Страшный гул вооруженной толпы, как ураганный прибой, волками накатывался на машины и, ударяясь о броневые борта, в бессильной ярости откатывался обратно, чтобы, собравшись со свежими силами, наваливаться на них снова и снова.
Фред поглядел на своих молодчиков у борта машины и содрогнулся. Искусанные губы у многих в крови. Лица белы как снег. Глаза словно остекленели, и их зрачки казались размером с вишню. Молодой эсэсовец напротив Фреда вдруг хитро улыбнулся и, склонившись к Черному генералу, потрепал его за ухо. Генералы и офицеры даже высунулись из меховых воротников. Двое из солдат схватили помешанного за руки, чтобы он не перестрелял других. Но сумасшедший и не думал сопротивляться. Он просто хитро улыбался и поглядывал на всех жуткими глазами. У Фреда под шапкой зашевелились волосы. Но он уловил еле заметный жест Гилле. Подошел к обезумевшему и в упор выстрелил из пистолета. Солдаты легко подняли убитого с сиденья и выбросили за борт. «Что же ты делаешь, Фред!» — снова откуда-то послышался голос Ганса, и Фред содрогнулся.
А бой гудел все с новой и новой силой. Всюду разрывы, огонь, треск пулеметов. Где-то вдали как черная смерть пронеслась казачья лава. По полю метались пылающие танки и оглушительно взрывались. Обезумевшие колонны носились по полю из стороны в сторону и всюду находили смерть.
Нередко видно было, как солдаты сотнями поднимали руки и сдавались в плен.
Но колонна Гилле еще держалась, хоть и таяла с каждым часом. Ее выручал стальной таран из тяжелых «тигров». Они сминали русские пушки и пулеметы и, погибая сами, все же открывали путь колонне.
Наконец пробились к Почапинцам. Здесь явственнее слышится гул пушек Хубе. Расстояние до них сократилось вдвое. Но путь неожиданно преградил сумасшедший огонь русских, и у Фреда вдруг засосало под ложечкой. Неужели конец? И что предпримет теперь командир дивизии?
Инстинктивно сжавшись, Гилле туже запахнул шубу, словно это могло защитить его от огня. Губы у него перекошены, и на лбу заблестели крупные капли пота. «Пробрало шефа, — невольно позлорадствовал Фред. — А ведь лишь вчера он так прославлял опасность. Вожделенный миг! Пожалуйста. Русские с удовольствием продлят его хоть на час, хоть на день, пока Черный генерал не изойдет потом и кровью».
— Белый флаг! — со злостью приказал Гилле.
Фред с готовностью развернул его и высоко, чтобы было заметнее, взметнул над бортом машины. Ему хорошо видно, как ошеломлены офицеры. Пусть! Им и невдомек, что означает сейчас белый флаг. Нет, не капитуляцию! А сигнал — усилить огонь, натиск. Приказ пробиться любой ценой. Самое же главное — оградить свою машину. Пусть русские бьют по другим. Эту не тронут. Зачем им бить по белому флагу? А значит — легче и уцелеть в самый опасный момент. Гилле не просчитается!
Огонь русских неистов. Загорелся один «тигр», вспыхнул другой, взорвался третий. Взлетели на воздух передние бронетранспортеры с офицерами. Сотни пехотинцев полегли вокруг. Но брешь пробита! Машины Гилле и Либа рванулись за уцелевшими танками и вместе с пехотой, окружавшей их, перевалили последний кольцевой рубеж. Свобода, жизнь! Но что это? Неожиданно откуда-то появились русские танки. Они с двух сторон обрушились на колонну, и Фред даже зажмурился. Когда через одну-две минуты он открыл глаза, немецким броневым машинам удалось несколько оторваться. Им били вслед. Около ста пехотинцев осталось на снегу. Зато остальным удалось вырваться к внешнему фронту. Внезапность их удара в спину русским сыграла свою роль. Они прорвались: два бронетранспортера, четыре танка и человек сто обезумевших пехотинцев. Фред ликовал. Пробились! Пусть все умирают там, он, Фред Дрюкер, жив. До остальных ему нет дела.
В небольшом селе около Лисянки немецкие штабники встретили «корсунских беглецов». Офицеры Хубе, части которого стояли тут, ждали боевые войска, а заявились офицеры и генералы, позорно бросившие свои полки и дивизии. Беглецов окружила стена холодного отчуждения, даже презрения. Их сторонились, как прокаженных.
А что, если их встретят так везде и всюду? А что, если их отдадут под военно-полевой суд как трусов и дезертиров, как преступников? Гилле хорошо понимал это и весь день мучительно раздумывал над случившимся. К вечеру он запросил самолет, чтобы нарочным послать важный документ в Берлин, и сел за письмо самому Гиммлеру. Он должен выручить!
