На генеральском столе он заметил некрупную фотографию: три девицы напряженно и безуспешно пытаются улыбнуться. Крайнюю справа он, кажется, узнавал: та самая, несостоявшаяся невеста. Аннет или Грэтхен? Он не помнил и не пытался вспомнить. Зачем? Вряд ли воспоминания той осени доставят удовольствие генералу.
— Не сплю уже третью ночь… — глухо сказал генерал. — Просто не могу сомкнуть глаз. Вас это удивляет?
Нет, Крюгель не удивлялся. Он и сам давно забыл, что такое крепкий здоровый сон. Нервы… Единственное, что его сейчас удивляло, может быть даже вызывало недоумение, так это крохотная поэтическая книжечка, сиротливо и чуждо выглядевшая на столе среди потрепанных карт и мятых оперативных бумаг. Неужели генерал по-прежнему интересуется поэзией? В это не верилось, а спросить, удостовериться Крюгель не решался.
Очевидно, во взгляде Крюгеля генерал уловил этот вопрос, потому что со вздохом сказал:
— Да, поэзия… Она часто, особенно на войне, выглядит кощунственно и лживо. Этаким фальшивым векселем… — Он взял книжицу, подбросил на ладони, будто пробуя ее невесомость. — Нет, это не Георге, это Эммануэль Гейбель. Подарок дочерей. Вы знаете, что он пишет?
«Вновь через посредство немцев произойдет оздоровление мира». Какое гнусное пророчество!
Допивая кофе, Крюгель неопределенно сказал:
— Как знать, герр генерал… Может быть, это почувствуют наши потомки. Ваши дочери, например.
Книжечка соскользнула с ладони, упала на пол плашмя, хлопнув неожиданно громко. Генерал засопел трубкой, опять окутываясь дымом. Казалось, что невидимый в сизом облаке, он всхлипывает:
— Мои бедные девочки… Их уже нет, дорогой Крюгель… Они погибли под бомбежкой. Эти проклятые «летающие крепости»…
Рассветные часы Крюгель провел в смежной комнатке, где стоял голый деревянный топчан, а вдоль стены — пять кожаных генеральских чемоданов (оказывается, Густав Шмидт при всей поэтичности суровой натуры, вовсе не был бескорыстным альтруистом!).
Не спалось. Крюгель разглядывал облупленный потолок, начинавший медленно розоветь от оконного света, и размышлял. Невеселые были думы, тоскливые… В туманном будущем виделась только одна отдушина, одна светлая полоска: возможный перевод на родину. Это ему обещали месяц назад — через бюрократические каналы министерства вооружений, при котором создан недавно некий секретный «Комитет оружия возмездия». Очевидно, это будет связано с его старой профессией инженера-строителя…
В далекой дымке нереально, как в полусне, привиделся вдруг таежный Алтай, белая прокаленная солнцем плотина, зычные гудки мотовозов, бородатые люди в латаных холщовых рубахах… Он поморщился, опять испытав давнюю неприязнь к этим насмешливым скуластым лицам. Странные люди, они смеялись над собственным невежеством — их смешила его культурность, его вычурная трость и желтые краги. Как это похоже на притчу о деревенском дурачке…
А может, он тогда, семь лет назад, так и не понял чего-то очень важного, глубинного, сокровенного в этом народе, прячущем истинную сущность под маской «взрослого младенчества»?
Кривобокие тесные бараки, клопы, чугунки с распаренной картошкой, его временная жена — крепкотелая злючка «фрау Аграфен»… Может быть, это и было настоящим народным духом, подлинностью жизни, а не «ловкой большевистской импровизацией», как он считал и как ему казалось?
Впрочем, теперь это не имеет никакого значения…
Крюгель, кажется, слегка задремал, потому что вдруг вздрогнул и быстро сел, привычно нащупывая ногами сапоги— его испугал мощный утробный гул. Он хорошо знал, что это означает, когда мелко дребезжат оконные стекла, лихорадочно знобит пол, а в глазах возникает рябь, размазывающая предметы вокруг… Неужели прорицатели из разведывательного отдела на этот раз оказались правы?
— Да, как ни странно… — В раскрытой двери дымил трубкой генерал Шмидт. — Русские начали артподготовку. Судя по всему, скоро и здесь появятся штурмовики. Спускайтесь в подвал на мой КП, герр оберст!
— Мне срочно необходимо в Белгород! — «Черт подери! — с ужасом подумал Крюгель. — Не хватало еще влипнуть в передрягу, чтобы потом в окопе встречать русские танки…». Он не трус, но вовсе не намерен совать голову в пекло. — Прошу отправить меня в Белгород.
— Не советую, — сухо сказал генерал. — Все дороги сейчас под обстрелом. Это слишком опасно. Слишком!
— Да, да… — Натягивая сапоги, Крюгель уже стыдился минутной слабости. Да и что за глупости: в Белгород! Там сейчас наверняка ад кромешный…
— Думаю, что это просто демонстрация! — чеканил генерал, резко отмахивая трубкой. — А если даже серьезное наступление, русские быстро увязнут в нашей обороне. Уверяю вас. Да что говорить: вы же сами отлично знаете прочность наших оборонительных рубежей.
Знать-то Крюгель знал. Дважды проезжал всю главную полосу от Белгорода до Краснополья. Траншеи, противотанковые рвы, минные поля, отсечные позиции, доты и дзоты — все по классической схеме. Время для этого было: почти четыре месяца. Но не полетит ли к дьяволу вся эта «классика» за несколько часов? Где гарантии, и кто может за них поручиться?
— Никто, абсолютно никто, мой дорогой! — с ласковым ехидством ответил генерал. Его, старого ландскнехта, начинала забавлять чрезмерная обеспокоенность оберста. Ах, эти изнеженные сибариты из крупных штабов… — Война — есть игра, мой дорогой Крюгель. Большая и опасная игра, в которой заранее ничего предсказать нельзя. Этим она и примечательна, даже заманчива. Не так ли?
Седоволосый Шмидт деликатно издевался над ним— Крюгель это понимал. Однако у него не было, не находилось ни желания, ни твердости, чтобы отпарировать язвительные уколы. Впрочем, неожиданно его осенила.
— Игра, конечно, игра, герр генерал. Вы правы. И как во всякой игре, в войне тоже существуют свои ставки? — При этом Крюгель откровенно показал на объемистые генеральские чемоданы: они, надо полагать, не пусты? Впрочем, Шмидт ничуть не оскорбился.
— Да, если хотите, это мои скромные ставки с опасного игрища. Между прочим, в них — редкие русские книги. Моя личная контрибуция с каждого крупного русского города. Как видите, я уже побывал в пяти таких городах.
— И в Харькове?
— Разумеется. Мы его брали совсем недавно: в марте этого года. И надеюсь, больше не отдадим.
Крюгель усмехнулся: опять бахвальство, самоуверенность? А может, нет, может, это и требуется первоочередно от солдата — слепая уверенность, неколебимая вера в победу до самого своего смертного часа?..
До полудня события развивались, как и предсказывал генерал Шмидт: русские упорно, но почти безуспешно вгрызались в оборону, несли огромные потери на каждом метре изрезанной траншеями земли. Как сообщили из передовой пехотной дивизии, им удалось вклиниться едва ли на пять километров — на оперативной карте это был уровень второй позиции главной полосы.
Но потом пошли в атаку советские танки, и связь оборвалась, а танковая рация генеральского КП стала ловить на рабочих волнах самые настоящие панические вопли. А еще через полчаса по скользким ступеням в подвал свалился офицер-танкист, встревоженно доложил:
— Руссише панцер, герр генераль![20]
Крюгеля бил озноб, когда он вместе с генералом из подвального окна наблюдал за советской танковой колонной: танки шли походной скоростью вдоль лесополосы, высокая завеса пыли, как огромная стрела, точно указывала направление их маршрута — прямо на юг.
Может быть, не стоило с ними связываться, все-таки в колонне свыше пятидесяти машин? Идут они мимо, и пусть идут, кто-нибудь да встретит их там в тылу… Однако генерал Шмидт уже отдавал по радио резкие команды танковому полку, укрытому в кустарнике и у стен совхозных сараев.
— Форвертс!
Тотчас же танки рванулись с места, веером рассыпаясь по полю и одновременно выстраиваясь, в боевую линию. Это был умный маневр: немецкая распахнутая «фаланга», нацелясь во фланг колонне, сразу цепко брала ее в огневые тиски.
Но тут динамик командного пункта снова разнес радиовопль: «Руссише панцер! Линкс!»[21] Взглянув налево, Крюгель облился холодным потом: там, прямо по полю, двигалась еще одна русская танковая колонна, тем же параллельным курсом «север — юг». И если начало ее (внушительное: за сорок танков!) видно было уже отчетливо, то конец вообще терялся далеко в черной пыли…
На школьном дворе началась паника. Зеленый штабной автобус, в который солдаты только что погрузили генеральские чемоданы, вдруг газанул, рванулся с места и покатил в направлении Тамаровки. Однако трусливый шофер прогадал — наперерез ему, отделившись от колонны, сразу устремились три советских танка. Они умышленно не открывали огня.
…Остатки дивизии Шмидта уходили на восток, прячась в орешнике, в осиновом мелколесье. Ни танков, ни машин — пеший сброд обезумевших от страха людей. Генерал шел в центре небольшой группы штабных офицеров, нахлобучив на лоб фуражку, зло отбрасывая колючие ветки стволом парабеллума, зажатого в руке.
