Всю ночь мы работали. Большую помощь нам оказали чехи — жители ближайшего селения. К утру установили орудия, окопались. На следующий день наши части перешли в наступление. Я убедилась, что майор Трощилов был прав, поставив пушки именно здесь. Мы быстро подавили огонь вражеских пулеметов и дали возможность пехотинцам почти без потерь выбить гитлеровцев из насиженных гнезд.
Сбросив врага с гор, мы двинулись вдоль границы Чехословакии и достигли Австрии.
Мелкие стычки с противником были тогда обыденным явлением. Не успели мы приехать в небольшой австрийский пограничный городок, как увидели, что с западной стороны в город движется колонна вражеских машин с солдатами и пушками на прицепе. Машины мчались по извивающейся горной дороге и то скрывались за поворотами, то снова появлялись. Противник, очевидно, гнал запоздавшие подкрепления своим потрепанным частям.
Мы открыли огонь. После третьего выстрела от первой машины остались только колеса. Вторая машина наскочила на переднюю и покатилась под откос вместе с автоматчиками и пушкой. У меня в ушах звенело от стрельбы: я, став за наводку, так увлекалась, что при выстрелах не отклонялась от панорамы орудия. Бой мог приобрести нежелательный для нас оборот: неравенство сил было очевидным. Но фашисты, не знавшие наших сил, начали разворачивать машины и вскоре скрылись в западном направлении.
Спустились сумерки. Мы получили приказ дать людям в эту ночь отдохнуть и высушить одежду.
Дома были пусты, но еще сохранили признаки недавнего присутствия хозяев. Кое-где ярко горели печи, были раскрыты постели, на столе стоял недоеденный ужин. Население, напуганное гитлеровской пропагандой, распространявшей небылицы о Красной Армии, пряталось в бункерах.
Мы зашли в ближайший от наших огневых позиций дом. В сараях и свинарниках кричал голодный скот, а хозяева, несмотря на все наши уговоры, не хотели выходить из своих убежищ.
Когда Осипчук спросил выглянувшую из подвала женщину, почему она так боится нас, та ответила: «Мы — немцы».
— Ну и что же, мы уничтожаем только фашистов, а народ не трогаем.
Но женщина не поверила. Пришлось нашим бойцам накормить и напоить ни в чем не повинную скотину.
Старшина и повар готовили ужин. Бойцы, затопив печи, стали сушиться, другие легли спать. Я увидела в кладовой много муки, масла, яиц и решила побаловать своих солдат. Закатала рукава гимнастерки, надела халат, висевший на вешалке, и начала по старой памяти месить тесто, взяв в помощь двух бойцов. Вскоре мы пили кофе с домашним печеньем.
В дверь заглянул мальчик и удивленными голубыми глазами обвел сидящих. Его взгляд остановился на печенье, — видимо, в подвале он проголодался.
Осипчук, говоривший по-немецки, подозвал ребенка и протянул ему печенье.
После сытного ужина бойцы заснули как убитые. Бодрствовали только часовые да дежурный офицер на батарее.
Мы вступили снова на чехословацкую землю.
Первый крупный город, в который мы въехали, был заполнен нарядными толпами. Лица людей светились счастливыми улыбками. С балконов белых высоких домов произносились приветственные речи в честь Советской Армии — армии-освободительницы, в честь русского народа. Все в этом городе казалось нам близким и родным. Люди останавливали машины, целовали наших бойцов и кричали:
— Братья, наши спасители!
Колонна остановилась на площади. Нас окружили жители: женщины вынесли бойцам угощение — свежие торты, печенье, колбасы.
И вдруг перед нашими глазами пролетели две гранаты, брошенные откуда-то с чердака в толпу. Раздался оглушительный взрыв. Начальник штаба дивизиона Фридман и командир батареи Бородин с бойцами бросились в дом. Я тоже схватила автомат и побежала за ними. Бойцы прикладами разбили тонкую дверь и полезли на чердак. В маленькое слуховое окошко проникал свет. Все кинулись через окошко на крышу. Одна я осталась на чердаке. Присмотревшись, в полутьме увидела, что за дымоходом кто-то прячется. У меня по спине пробежал холодок.
Погибнуть сейчас, накануне победы…
— А ну, вылезай! — крикнула я и навела автомат на неизвестного, а сама прислонилась к стене, чтобы защитить себя сзади.
Из-за трубы вышел здоровенный рыжий немец с погонами обер-лейтенанта.
— Хенде хох! — крикнула я.
Он поднял руки, а сам смотрит исподлобья. На чердак вбежал еще один боец, и мы вывели фашиста на улицу.
Увидев гитлеровца, люди бросились к нему. Народ требовал немедленного расстрела бандита.
— Нельзя. Будем судить по закону, как военного преступника, — объяснил Осипчук.
На крыше были пойманы еще трое фашистов. Всех их отправили по назначению.
Оказав помощь раненым, мы снова двинулись в путь.
Радостно встречали нас в городах и селах Чехословакии. Девушки и женщины старались угостить чем только могли, украдкой утирали слезы радости, целовали наших солдат и офицеров. Щелкали сотни фотоаппаратов. Вверх летели шапки, платки, косынки.
— Слава победителям! Слава великому советскому народу! — неслось по улицам.
Тут и там возникали летучие митинги, ораторы произносили торжественные речи и призывали чешский и словацкий народы к нерушимой дружбе с народами Советского Союза.
Трудно было проехать по улицам. Нас обступали горожане. Однажды я почувствовала, что отрываюсь от земли и лечу вверх. Меня стали подбрасывать на руках и кричать:
— Слава советским женщинам! Слава женщинам-воинам!
Был дождливый холодный март. Шли бои на подступах к городу Банска Быстрица. Вечером нас с лейтенантом Анаденко вызвали в штаб дивизиона и приказали поставить пушки на прямую наводку в боевых порядках первого пехотного батальона 127-го полка.
— С утра ожидается атака немцев, могут быть и танки, — знакомил нас с обстановкой командир дивизиона майор Трощилов, отмечая красным крестиком расположение батальона на моей полевой карте. — Батальон ищите вот здесь, в посадке, — сказал он, указывая на зеленую полоску у крестика.
Возвратившись на огневую, подошла к крепко спавшим в мокрых окопах бойцам. Нажала кнопку ручного фонарика. Бледный луч пополз по лицам.
«И дождь им нипочем, ведь две ночи совсем без сна», — подумала я. В некоторых окопах спали по два, накрывшись с головой задубленными плащ-палатками, дождевые лужицы в складках палаток колыхались от дыхания спящих.
«И вот так четыре года, — вздохнула я, погасив фонарик. — Пусть поспят еще часик».
— Сычева, пошли на рекогносцировку, — услышала я из темноты голос Анаденко. — Буди и Галю, пусть тоже идет и сразу связь устанавливает, — сказал он.
«Жаль ее будить. Но связь нам нужна. А вот ординарца, пожалуй, можно не брать, пусть отдохнет», — решила я. Затянув потуже тяжелую промокшую шинель, направилась к связистам.
— Галя, Галя! — позвала я, наклонившись над окопом. Край плащ-палатки с треском отогнулся, и высунулась лохматая, с перепутавшимися черными волосами голова Гали.
— Галя, бери связь и пойдем, — коротко сказала я.
Девушка молча отбросила палатку и, натянув на голову ушанку, выбралась из окопа.
— А который час, товарищ лейтенант?
— Часа три, — взглянула я на затянутое тучами небо.
Пока Галя собиралась, надевала на спину катушку с проводом, брала аппарат, я разбудила другого связиста, и мы направились вдоль леса. Впереди шел большой, плечистый лейтенант Анаденко. За ним, посапывая под тяжестью катушки, грузно ступала Галя. А за нею я и связист.
Дождь все моросил, небо было темное, сплошь обложенное тучами, и только изредка, казалось совсем близко, из-за высотки выскакивали, ярко вспыхивая, осветительные ракеты, обливая все белым тревожным светом. Где-то справа на склоне время от времени короткими очередями строчил автомат.
— Здесь близко должна быть река Быстрица, — нарушил молчание Анаденко, — а за ней дорога и посадка.
— Да вот где, — ответила я, прикрывая полой шинели свет фонарика, наведенный на целлулоидный планшет с картой. — Вот она, Быстрица.
— Там должен быть мост, — сказал Анаденко.
— Да, есть, — сказала я и, поскользнувшись, взмахнула горящим фонариком.
— Свет! — пробасил кто-то из темноты.
— Кто здесь? — Анаденко остановился.
— А вам кого надо?
— Первый батальон.
— Ищите там, за мостом, — послышалось из темноты сразу несколько голосов.
— Да их здесь целый полк! — засмеялся Анаденко.
— И фонарика боятся, — усмехнулась Галя, сгибаясь под тяжестью своей ноши.
— А вы что думали, мадам, в Москве по Красной площади идете, можно и фары включать? — вдогонку ей крикнул кто-то.
— Да, хотя бы раз на Красной площади побывать, а потом и умирать не страшно, — вздохнула девушка.
— Все равно умирать не захочешь, Галя, — заметил связист.
