При встречах с Айжан он трепетал, тушевался и не знал, что сказать, как будто подменили его, отняли смелость.
Она все хорошо понимала и тоже молчала.
— Скажи, Хайдар, не мешает вашей дружбе то, что ты пастух, а Айжан зоотехник? Между прочим, как точно переводится на русский язык имя Айжан? — спросил я.
— Это — свет луны. Красиво?
— А я думал, душа луны.
Он засмеялся.
— Все одно. Я зарабатываю больше Айжан раза в два. И уже поступил в техникум. Заочно учусь. Причем тут работа? Не должность важна, а человек, его сердце. Так говорю?
Я не заметил, как мы подъехали к городу. Мы остановились на глухой окраине, где окна деревянных изб тоскливо смотрят на пустырь.
— Это дом моего дяди Умербека, — сказал Хайдар. — В прошлом году овдовел. Двое детей осталось. Их воспитывает мать его жены, теща по вашему.
Дом щитовой, финский. За высокими тесовыми воротами виднелся крытый двор с притонами. В окнах не было света. Хайдар привязал лошадь к столбу, зашел в ограду, но вскоре вернулся, поправил в коробе сено и лег лицом в сторону луны.
— Дяди нет дома. Иди, ищи свою мечту. Я буду ждать тебя, хоть до утра. Потом поедем на пасеку.
Мне нравился этот простой и душевный парень, и я сказал ему:
— Ты настоящий друг, Хайдар. Серьезно!
— Я хочу быть твоим другом. Я пастух и ты тоже пастух, только пчелиный.
Он засмеялся. Пожав ему руку, я свернул в ближний переулок.
За последние три года город заметно изменился. В центре появились новые дома, скверы, асфальт. Улицы стали шире и наряднее. На углу приземистого здания я увидел синие светящиеся буквы: «Ресторан». «Почему иллюминация начинает свою жизнь с ресторана, а не с библиотеки или вечерней школы?», — подумал я. Из открытого окна слышалась музыка, вырывались несвязные голоса. Я прошел мимо. Это заведение не для меня.
В районном Доме культуры, знакомом мне с детства старинном здании, ярко светились окна: шел концерт. Я с любопытством прильнул к стеклу: рядом, почти на уровне моих глаз — сцена и на ней Марина. Она в белом с кружевными воланами платье, милая, легкая и стремительная как птица. В зале полно народу. Марина пела взволнованно:
Дивлюсь я на небо
Тай думку гадаю:
Чому я не сокил,
Чому не литаю?..
А мне казалось, что она вот-вот вспорхнет и полетит, как белокрылая чайка. Аккомпанировал какой-то худощавый, очень нервный на вид человек с усиками и черными горящими глазами. Он театрально вскидывал над клавиатурой худые руки и часто взглядывал на Марину. И вот смолк ее голос. Взрыв аплодисментов как бы оттолкнул ее назад, и она поклонилась публике. В эту минуту я постучал пальцем в стекло. Марина, будто ждала сигнала, взглянула на меня, улыбнулась и, забыв о людях в зале, приблизилась к окну: «Иди сюда!» — махнула рукой. Сколько счастья было в ее глазах и улыбке! — «Иди сюда. Что это за встреча будет при людях? — мелькнуло в голове. — Нет, ни за что не пойду».
Почему-то стало обидно, что в эту минуту я не в светлом зале, не рядом с Мариной, а здесь, за стеной, на пустынном тротуаре, словно отвергнутый всеми, словно меня умышленно кто-то не пустил на концерт, закрыл передо мной двери. Чувство горечи разрасталось. Ну что ж, веселитесь! Будьте счастливы! Мне не привыкать одному. Переживу… Я, слава богу, уже испытал, почем фунт лиха и… ничего, вытерпел, выжил и теперь обойдусь без этого концерта. Веселитесь.
Я отрицательно покачал головой и пошел прочь.
Недалеко от Дома культуры в безлюдном переулке, по которому женщины обычно ходят на реку за водой или стирать белье, растут старые-престарые тополя. Раньше под ними стояли скамейки. Там мы встречались с Мариной. Я свернул в переулок, присел на скамейку. Было тихо. На небе в волнах дымчатых облаков все так же легкомысленно скользила светлая луна. Надо мной беззаботно шелестели тополя. Ни души вокруг.
Но вот я слышу чьи-то шаги. Из-за тополей на дорожке показалась стройная девичья фигура в белом платье. Она!
— Марина! — кричу обрадованно.
Она кинулась ко мне.
— Ну, здравствуй! — улыбнулась. — Вот мы и встретились наконец-то. Ты почему ушел?
— Ну что за встреча на людях? — я привлек ее к себе. — Ну-ка, дай я посмотрю на тебя. Присядем. Однако ты изменилась. От тебя так и пышет энергией.
— Ты всегда был склонен к преувеличению, Ваня! Я прибежала на минутку, чтобы взглянуть на тебя. Мне еще надо выступать. Пойдем в Дом культуры. Ну, быстро, — тянула она меня. — А то я опоздаю. Нехорошо.
«Ну вот, — подумал я, — для нее главное — концерт», — и тяжело вздохнул.
— Я не могу туда в таком костюме.
— Что особенного? Я выступлю и уйдем. Потом хоть до утра вместе. — А что, у тебя нет хорошего костюма?
— Нету, Марина — сознался я. — Неудобно, тебя все знают и вдруг я рядом в таком одеянии. И потом меня ждет подвода. На пасеку поеду. Мне надо быть там, — выдавил я с чувством досады на самого себя.
— На па-се-ку? Ах, да… Дядя Дима говорил, — отпустила она мою руку. — Ты уже успел устроиться? — Она помолчала. — Тогда вот что… Завтра приеду к тебе с дядей на машине. Там обо всем поговорим. Хорошо? Мне так не хочется уходить!
Она прижалась ко мне тугой девичьей грудью, коснулась губами моих губ и побежала прочь. Мне хотелось лететь за ней.
— До свидания! Не обижайся. До завтра! Жду тебя на пасеке. Обязательно приезжай…
Я снова присел на скамейку, думая о Марине. Как она похорошела! И косу не остригла. Сейчас это редкость. А может все же пойти на концерт? Нет, лучше увидимся завтра. Завтра…
Я нашел Хайдара лежащим в ходке на сене все в той же позе.
Он крепко спал. Я разбудил его и спросил:
— Ты уже переговорил с дядей Умербеком?
— Нет. Он еще не пришел. Ты почему быстро вернулся? Я задремал, завтра рано надо скот выгонять на пастбище…
Я промолчал. Хайдар сложил в короб разбросанное сено, отвязал лошадь, мы поудобнее сели и поехали. Почти весь обратный путь молчали. Дорога теперь казалась мне длинной и скучной, и уже ничто не притягивало взгляд, не радовало. На пасеке он, прощаясь, похлопал меня по плечу:
— Не грусти. Она очень замечательная девушка, я знаю.
Чудак! Как будто я этого не знаю.
Меня разбудил шум пригородного поезда. На заре воздух холоднее, чем днем, и звуки слышны лучше. Над озером висел туман. Прибрежные камыши прятались в белесой дымке. Не видно было ближних островов. За лесом, на пригорке, горело небо. Через полчаса на краю земли показалось солнце — огромная красная сковорода. Хоть карасей жарь. Под ложечкой сосало. Хотелось есть.
Из-под причудливой березовой коряги вылез Адам, потянулся, зевнул, показав мне розоватый влажный язык. Я спустил его с цепи и отправился к озеру. На берегу у причала стояли две лодки. Я разделся и, поеживаясь, ступил в воду на крепкое песчаное дно.
Адам подошел к закрайку озера, полакал воду и уставился на меня: что, мол, будешь делать? Я бултыхнулся и поплыл. Адам заскулил, бегая по берегу, потом залаял. Ему хотелось искупаться, но он боялся воды. С пригорка, ковыляя, спустился Кузьма Власович. Он уже приехал и распряг лошадь.
— Ну, как ты тут ночевал? — спросил, постукивая деревяшкой.
— Хорошо, Кузьма Власович.
Я не сказал ему о ночном побеге в город. Он зашел на жердяной помост, снял картуз, умылся. Лицо не вытер. С усов падали светлые капли. Адам вертелся у его ног.
— Ну, чего ты, дурень? Айда накормлю.
У пасечного домика Кузьма Власович извлек из короба маленький транзистор, несколько газет и книги.
— Это Тоня прислала тебе, чтоб не скучал.
Я присел на чурбак, настроил приемник. Зазвучал голос певца:
Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.
Я слушал, думая о Марине. Самая интересная в нашем городе девушка: развитая, начитанная, скромная, поет, рисует. А у меня какие достоинства? Нелепый случай перевернул всю мою судьбу…
Я снова взглянул на газеты и книги и вспомнил о Тоне. Милая, заботливая женщина! Видно, никуда не уйдешь от человеческого сердоболия. Тебя найдут всюду — в пустыне, в тайге, под землей, черт возьми, найдут и навяжут свое сочувствие, сострадание. Тебя будут жалеть, оберегать от каких-то случайностей. «Тоня прислала, чтоб не скучал». Она решила, что я здесь буду скучать. Видите ли, я одинок, в лесу, как медведь, вдали от городской суеты, сутолоки, непременно должен скучать, хандрить. И вот она посочувствовала, пожалела меня и прислала несколько развлекательных вещиц. Я невольно стал ее должником: очень тронут ее вниманием и, конечно, должен теперь как-то отблагодарить. Обязан! Но у меня, кроме ветра за пазухой, ничего нет. Разве что отправить ей букет полевых цветов.
