— И с тех пор ты все время в лесу? — со страхом спросил Давид.
— Нет. Сначала я держался поближе к деревням, но потом меня чуть не поймали.
— А в лесу нас разве не могут поймать?
— В глубине леса нет никого. Разве только партизаны.
— Что такое «партизаны»?
— Это поляки, которые борются с немцами. Но мы им не нужны. Нужно бояться крестьян и еще лесников. Они выдают еврейских детей немцам.
— Что, все поляки плохие?
— Нет, — подумав, сказал Иоселе. — Один раз я постучал в дверь, и они меня ни о чем не спросили, просто дали поесть.
— А мы сейчас уже в глубине леса?
— Еще нет. В темноте и здесь безопасно, но завтра мы пойдем глубже.
Утром Иоселе разбудил Давида, и в первую минуту Давид удивился, что не видит вокруг ни стен, ни потолка. Только стволы и верхушки деревьев. Но потом вспомнил, где находится. Ему хотелось есть и пить. Но есть хотелось немного больше.
— Пошли, — сказал Иоселе, — мы возвращаемся на наше прежнее место.
Аврум привел их к небольшому ручью, журчавшему среди деревьев. Все стали пить. Одни черпали воду из ручья ладонью, а другие пили, лежа на животе. Давид тоже лег и окунул голову в воду. Ему было приятно, что вода текла по голове и омывала лицо. Потом он открыл рот и стал с жадностью пить.
Ребята вытащили украденные накануне овощи. Аврум поставил перед всеми корзинку с оставшимися яйцами. Закончив есть, они надежно спрятали все остатки в дупле трухлявого дерева, а потом отправились собирать ягоды. Здесь росло много земляники, малины, красной смородины, черники и ежевики. Была и шелковица — белая и черная, а на некоторых деревьях росли маленькие зеленые орехи с еще не затвердевшей скорлупой.
Потом Давид нашел грибы. Это были те самые грибы, которые он когда-то собирал со старшим братом, еще до того, как в Блонье устроили гетто. Но его новые товарищи отказались есть грибы.
— От этих грибов можно умереть, — сказал Аврум.
Давид поел немного, и ничего с ним не случилось. Другие увидели это и тоже начали есть грибы.
К вечеру Аврум повел их обратно на прежнее место. Они снова пили из ручья, а потом доели овощи и яйца, которые утром спрятали в дупле.
— Как Аврум находит дорогу в лесу? — спросил Давид.
— Немного ему помогает мох, — сказал Ицек, — а немного… я сам не знаю как.
— Что такое «мох»?
Ицек показал ему пучки травы, которые росли на стволах деревьев:
— Видишь, он всегда растет только на одной стороне. Если смотреть на стволы, когда идешь в одну сторону, ты можно узнать, как возвращаться.
Давид не понял.
— Я не понимаю, как это узнать, — сказал он.
— Это очень просто, — сказал Ицек. — Нужно идти наоборот тому, как шел туда.
Давид и на этот раз не понял, но больше спрашивать не захотел. Он решил, что позже сам подумает над этим.
— У тебя есть еще брынза? — спросил он.
— Нет, — засмеялся Ицек. — Моя брынза давно закончилась. Но при случае мы украдем снова.
На вторую ночь Давид тоже спал рядом с Иоселе, и они долго разговаривали перед тем, как уснуть.
— Знаешь, у деревьев есть душа, — шепотом сказал Иоселе.
— Кто тебе сказал?
— Лейбеле. А еще он сказал, что ночью души деревьев выходят наружу.
— Ты с ним дружил?
— Да.
— А какие у деревьев души — хорошие или плохие?
— Наверно, хорошие. Ведь они не делают нам ничего плохого.
Давид на минуту задумался над этим ответом.
— Как ты думаешь, дереву больно, когда ему ломают ветку?
— Может быть, ему это так же, как нам, когда стригут ногти.
— Моя мама всегда сжигала мои ногти в печке, — рассказал ему Давид. — А перед этим смешивала их с перьями.
— И моя мама тоже, — сказал Иоселе, — но без перьев. Знаешь, почему нужно сжигать ногти?
— Нет.
— Чтобы душа не искала их в день Страшного суда.
— Что такое «день Страшного суда»?
— Это конец света. День, когда все мертвые оживут.
— Как это — все-все мертвые оживут?
— Мой дедушка говорил, что да. И тогда я снова встречу маму, и она уже не будет больна.
— А я не знаю, что случилось с моей мамой, — сказал Давид и вздохнул.
— А где твой отец? — спросил Иоселе.
Давид рассказал ему, как они пытались бежать из гетто и как немецкие мотоциклисты их поймали.
— А я не помню своего отца, — сказал Иоселе. — Он умер, когда я был совсем маленьким. Мы жили у дедушки. Мой дедушка продавал книги.
— Ты умеешь читать? — спросил Давид.
— Да. А ты?
— Нет, — сказал Давид.
Когда Давид был очень маленьким, он немного учился в еврейской школе для малышей, но там учили только ивритские буквы. А польские буквы он читать не умел.
— А что делал твой отец? — спросил Иоселе.
— Он был пекарь. Знаешь, он иногда брал меня с собой в пекарню и укладывал спать на печи. Утром он меня будил и бросал мне первую булочку.
Его рот наполнился слюной при одном воспоминании об этом.
— У тебя были братья? — спросил он Иоселе.
— Нет.
— А меня есть два брата и две сестры.
— Где они?
— Я не знаю. Может быть, уже умерли. Во время «акций»…
— Что такое «акции»? — спросил Иоселе.
— Это когда немцы и еврейские полицаи хватают всех евреев и сажают в поезд, чтобы переселить на новое место.
— А где это место?
— На небе.
— Кто тебе это сказал?
— Иона-сапожник, — ответил Давид.
Иоселе минуту помолчал, а потом сказал:
— Хорошо, что моя мама уже умерла.
Глава 4
Печеные птицы
Беги, мальчик, беги
На следующее утро Аврум и Ицек, вооружившись рогатками, пошли охотиться на птиц. Они вернулись после полудня. На плечах у них висело много птиц, связанных за ноги. Самая большая птица была размером с курицу. Аврум сказал, что это тетерев. Давид подумал, что сейчас они разожгут костер и он сможет поесть. Но ему сказали, что нужно ждать до вечера.
— Почему?
— Из-за дыма.
Когда солнце зашло, ребята окружили место для костра высоким забором из веток. Они не хотели, чтобы огонь был виден издалека. Потом Шломо и Аврум разрезали птиц складным ножом Иоселе и острым обломком стекла. Они отрезали всем птицам головы и выпотрошили тушки. Другие мальчики принесли с берега ручья немного грязи и облепили ею каждую птицу по отдельности. Когда в костре появилось много углей, ребята засунули туда птиц, облепленных грязью, и уселись ждать.
— Верни мне мой нож, — сказал Иоселе, обращаясь к Шломо.
— Был твой, а теперь мой, — сказал Шломо и спрятал нож в карман.
— Отдай ему нож, — вмешался Давид.
Шломо встал и с силой толкнул Давида. Все вскочили. Но тут в спор вмешался Аврум, и Шломо вернул Иоселе его нож, хотя неохотно.
Птицы испеклись. Сначала из костра вытащили самых маленьких, большие оставили на потом. Грязь на птицах затвердела от огня. Ее разбили камнями и начали счищать. Вместе с засохшей грязью с печеных птиц сошли также перья, и теперь их можно было есть.
Ночью Давид и Иоселе снова, не сговариваясь, легли рядом. Давид все еще сердился на Шломо.
— Знаешь, этот Шломо был у нас король, пока не пришел Аврум, — сказал Иоселе.
— Аврум сильнее?
— Не знаю, но только Аврум не теряется в лесу. И он умеет охотиться на птиц.
— Вкусные птицы! — Давид облизал губы. — Когда он опять пойдет на охоту?
— Не так скоро.
— Почему?
— Он боится, что костер нас выдаст.
— Жалко, — разочарованно вздохнул Давид.
— Знаешь, поначалу, когда я был один, я был такой голодный, что ел все, что попадалось. Даже улиток. Они очень противные во рту, поэтому я не кусал, а просто быстро глотал.
— Я бы не смог, — с отвращением сказал Давид.
— Давид, когда человек голоден, он ест все, что находит. Как-то раз я нашел зайца, который попался в капкан. У меня еще не было ножа, и я разрезал его куском стекла. И спичек у меня тоже еще не было, я просто отрезал от него кусок и съел.
— И ты не умер от этого?
— Как видишь.
Утром Давид проснулся от страха. Нет, ему не приснилось — в лесу действительно слышались выстрелы. Они раздавались очень близко и со всех сторон одновременно. Потом он услышал крики и команды по-немецки.
Давид вскочил и, не помня себя, бросился бежать. Он бежал все дальше и дальше. Потом вдруг остановился. Вокруг молча высились деревья. И он был совершенно один.
Давид попытался вспомнить, что объяснял ему Ицек про мох, который растет с одной стороны деревьев. Но как это поможет ему вернуться назад и найти остальных ребят? Он не имел ни малейшего представления. Что, если покричать?
— Иоселе! Аврум!
На его крики ответило гулкое лесное эхо. Давид испугался. Но тут он услышал хруст веток. Кто-то приближался к нему. Давид спрятался, но тут же увидел, что это Шломо, и обрадовался.
