— Ничего карьера? — рассмеялась Валя.
За столом командующего постоянно присутствует кто-нибудь из высокопоставленных офицеров. Разговоры ведутся откровенные, никто из обедающих не обращает внимания на скромную девушку, подающую на стол. Вале удалось узнать, что аэродром Велиславля входит в так называемый воздушный округ «Москва». Летчики носят стального цвета кители. У каждого над правым нагрудным карманом эмблема — орел со свастикой в когтях. Насколько Валя поняла, аэродром в Велиславле не совсем обычный. Сюда довольно часто прилетают очень важные гости — генералы и даже фельдмаршалы из Смоленска, Варшавы, из ставки Гитлера.
Рассказ ее изумил Володю Ольхова.
— Это же удача, большая удача! — побледнев от волнения, прошептал он. — Ты представляешь, чего ты добилась? Нет, ты представляешь себе? Только прошу тебя: будь осторожной, будь предельно осторожной. Поняла?
В таком состоянии Валя его еще не видела. Сколько времени они знакомы? Не так-то много. Можно пересчитать по пальцам, сколько раз они встречались. С самого первого дня, когда они только познакомились, Володя произвел на нее впечатление глубоко уравновешенного человека. Валя не помнила случая, чтобы он вдруг разговорился, начал спор, запел. Даже в тот вечер, когда Валя получила диплом, среди беспечного веселья, царившего в доме Фроловых, молодой инженер держался строго, неулыбчиво, не позволил себе ни одного лишнего жеста. Уж на что Аська заводной, как ее называли, человек, но и ей не удалось растормошить его. Во время танцев он сидел в сторонке и, пуская клубы дыма, спокойно рассматривал носившиеся под оглушительную музыку пары…
— Оказывается, человека нужно узнать до конца. Правда? — не удержалась Валя.
Догадался ли он, о чем она подумала? Видимо, догадался, потому что на лицо его набежала тучка и он поспешно отвел глаза.
Во время их коротенького разговора Майя не проронила ни слова. Немного освоившись, она развязала и спустила на плечи старый платок. И Валя увидела изможденное лицо с томными кругами под глазами. Молчаливое присутствие этой счастливо избежавшей казни девушки как бы подтверждало настоятельную просьбу Володи об осторожности.
— Как дела на фронте? — спросила Валя.
— Дела невеселые, — ответил Володя. — С двадцатого октября Москва на осадном положении.
— Господи… — вздохнула Валя.
О положении на фронте Володя узнавал из московских радиопередач. В одной из деревень накануне эвакуации комсомольцы забрали из правления колхоза радиоприемник и спрятали его в сарае. И вот теперь ежедневно они слушали Москву, записывали краткие сводки советского командования.
— У меня с собой последняя сводка Совинформбюро, — сказал Володя. — Похоже, немцы завязли под Москвой основательно. Надо будет размножить и распространить. Люди должны знать истинное положение на фронте.
— Вот это дело! — обрадовалась Валя. — Несколько листовок я возьму с собой.
— Э, нет! — возразил Володя. — Обойдемся без тебя. Ты теперь слишком ценный человек. Можно сказать — бесценный. Глупо, если попадешься на таком пустяке. У тебя будут дела поважнее. Дай только срок.
Валя обиделась.
— Когда-то они еще будут! А сейчас я хочу заняться хоть этим. Чего ты боишься? Представляешь, как у них вытянутся рожи, если вдруг в штабе появятся наши листовки? Это же здорово!
Володя внимательно смотрел ей в глаза.
— Не понимаю, — сказал он. — Ты что, ребенок? Или ты немцев за последних дураков считаешь? Ты думаешь, у них вытянутся рожи и только? Рожи вытянутся, это правильно. Но ведь своих-то в распространении листовок они подозревать не станут! В первую очередь они займутся теми, кто в штабе посторонний. Значит, первое подозрение — на тебе.
— Я бы аккуратненько, — не сдавалась Валя. Настойчивость ее рассердила Володю.
— Ну, это не тема для дискуссий! — оборвал он ее. — Приказы вообще не обсуждаются.
Немного помолчав, он добавил мягче, как бы извиняясь за свою резкость:
— Не торопись. Придет и твое время.
Небольшая размолвка подействовала на Валю угнетающе. Никто еще не разговаривал с ней таким категоричным тоном. Но он, конечно, был прав, и в глубине души Валя понимала это. Поэтому, когда Володя вытащил из кармана небольшой лист бумаги, мелко исписанный с обеих сторон, Валя подалась к нему и заинтересованно спросила:
— Что это?
— Тоже интересный документ. Надо будет изготовить побольше экземпляров.
— Можно посмотреть?
— Конечно, — разрешил Володя.
Это было письмо девушки, по своему желанию уехавшей на работу в Германию. Окольными путями, через больную подругу, вернувшуюся в Велиславль, письмо попало к родителям девушки.
«Дорогие мама и сестры, — читала Валя корявые строчки, — шлю я вам сердечный привет и крепко-крепко целую. Я пока жива, но не совсем здорова, здоровье все хуже. Я не работаю, все время болею, сердцем ослабла. Питание плохое, работаю с темна до темна. Кто сюда попал, всем очень плохо, гоняют как собак.
У нас обижались, что кое-чего не хватало в Советском Союзе. Там можно было жить, а в Германии очень плохо. Уже 20 лет все по карточкам получают, всего мало, хлеб дают жителям древесный, хорошего хлеба нет. Хлеба на немецкого рабочего дают 270 граммов.
Если бедная солдатка, немка, не имеет средств оплачивать квартиру, ее гонят с квартиры, безразлично, что ее муж на фронте. Не слушайте там, что в Германии хорошо. В Германии жизнь плохая, в тысячу раз хуже, чем жили мы в Советском Союзе, а наши всё бурчали. Вот здесь, в Германии, плохо. Германские жители голодают. Не слушайте никого, что Германия живет, она мучается. Мужчин здесь мало. На производстве работают всюду пленные и женщины, которых пригнали из России. Германские женщины не работают, они получают за мужей, что на фронте, но купить нечего, все по карточкам. А нам, которых пригнали из России, даже иголки не разрешают купить. Нас не отпускают ни на один шаг без конвойного, в бараках тоже под конвоем, сидим, как будто в тюрьме.
Один раз в обед дают супу, он как свиное пойло, и хлеба 200 граммов, завтрака и ужина нет, работай как хочешь, все еле ходят. В Германии работают все страны: Россия, Польша, французы, украинцы. Я сейчас нахожусь в городе Эльберге. Я день и ночь плачу, хочется повидать вас, моих милых, поцеловать, а тогда и умирать. Никто не думайте ехать в Германию.
Целую всех крепко. Настя».
— Прочитала? — спросил Володя и забрал у нее письмо.
— Ужас, — тихо сказала Валя. Она вспомнила заметку в русской газетенке, где бывший ученик парикмахера о восторгом описывал отъезд добровольцев в Германию. На что они надеялись, эти несчастные? Неужели они в самом деле поверили, что их ждет райская жизнь на чужой стороне?
— Неужели все еще находятся дураки, которые верят плакатам? — спросила Валя. — С самого же начала было ясно.
— Сейчас мало, — сказал Володя. — Боюсь, как бы немцы не начали отправлять людей насильно. Хорошо, что все мы устроены на работу…
— Письмо, — Валя кивнула на исписанный лист бумаги в руке Володи, — хорошо бы прочитать на площади, через громкоговоритель.
— Не беспокойся. Его прочитают. Вот размножим, и пусть читают.
— Да, это кое-кому прочистит мозги, — неожиданно проговорила до сих пор молчавшая Майя.
Голос ее звучал глухо, она говорила медленно, словно глубоко уставший человек. Вале хотелось сказать ей что-нибудь ободряющее, но она чувствовала, что любые ее слова прозвучат фальшиво, неестественно для девушки, которая побывала на грани жизни и смерти. Она выдержала первое испытание, ее не сломили ни пытки, ни угрозы. Ей, Вале, остается только удивляться выдержке и мужеству этой скромной девушки и в дальнейшем постараться быть достойным товарищем для таких, как она.
Время за разговором пролетело незаметно. Засиживаться допоздна было опасно. Собираясь уходить, Володя сказал, что на днях Майю перебросят в Петровку, небольшую деревушку на трассе недостроенной перед войной железной дороги Велиславль — Ученч. Там она поселится у Евгении Светловой — Ени, как любовно называли ее в деревне. Полицаи и жандармерия не обращали внимания на голенастого пятнадцатилетнего подростка, часто ходившего куда-то с корзиной в руках. Мало ли куда могла идти девчонка? Иногда девочку сопровождал заросший бородой человек, опирающийся на палочку. И патрулям невдомек было, что это уходит в лес, к партизанам, кто-нибудь из тех, кому, благодаря «родственникам» в Велиславле, удалось вырваться из страшного лагеря на Взгорье. Попав к партизанам, эти люди дрались с удесятеренной силой и, как правило, сражались до последней пули. Живыми в руки врага партизаны обычно не давались.
— Да, — сказал Володя, — здесь арифметика простая: если уж гибнуть, так надо постараться прихватить с собой как можно больше этих гадов.
