Так мы объединили все партизанские отряды под единым руководством. Но это не означало, что отряды лишались самостоятельности и не имели права проявлять собственную инициативу. Наоборот, создание единого оперативного руководства способствовало более полному использованию инициативы отдельных отрядов. Все зависело от условий и обстановки. Если нужно, отряды могли действовать самостоятельно. В случае необходимости массированного удара они должны были выполнять общий план штаба.
Командиры разошлись. В лагере снова стало тихо. Эсэсовца увели в один из отрядов. Его следовало бы доставить в Белорусский штаб партизанского движения или в штаб фронта, но мы такой возможности не имели. Нам необходимо было как можно быстрее переправить за линию фронта документы, отобранные у фашистского офицера.
Бывает, что последние осенние деньки вдруг захотят порадовать людей теплом и светом. И не хочется верить тогда, что зима на пороге и со дня на день нужно ожидать морозов и метелей.
Один из таких дней. В землянке никому не сидится. Даже Алексей Георгиевич вышел вместе со всеми и примостился возле огонька. За последнее время он заметно поправился и понемногу начал ходить.
Два маленьких костра горят возле землянки. Так более удобно и практично. Когда в холодную погоду горит, потрескивая, огонек, каждому хочется подойти к нему, погреть руки. А места возле маленького костра на всех не хватает. Раскладывать же большой нельзя: будет виден дым. Поэтому и горят два маленьких костерка, возле каждого сидят по три-четыре человека, свободные от службы.
Горбачев разговаривает с нижинскими комсомольцами. Они пока еще здесь, только ночью снова пойдут на свои конспиративные квартиры. Рядом с Горбачевым сидит Адам Майстренко, секретарь Любанского райкома комсомола. Разговор идет о Фене Кононовой, руководительнице нижинской комсомольской подпольной организации. После похищения эсэсовского офицера оккупанты ищут ее. Специальные разведотряды рыскают по всем деревням.
К огню подошли и вступили в разговор Бельский и Варвашеня.
С комсомольским подпольным руководством в области до сих пор не ладилось. Правда, у нас уже был обком комсомола, большинство районов имели райкомы комсомола, но работали они еще слабо. В первые месяцы войны комсомольское подполье возглавлял бывший секретарь Минского обкома комсомола Мальчевский. Но он показал себя человеком неустойчивым и малонадежным.
Подпольный обком партии обратился в ЦК КП(б)Б к товарищу Пономаренко и в ЦК комсомола Белоруссии к товарищу Зимянину с просьбой прислать на Минщину крепких духом, проверенных комсомольских работников. Вскоре были присланы Евгений Коноплин, Анатолий Денисович и Степанцов. Михаил Васильевич Зимянин прибыл в штаб Минского партизанского соединения и оттуда руководил работой по вовлечению молодежи Белоруссии в активную борьбу с фашистскими захватчиками. Комсомольское подполье стало быстро укрепляться.
Слуцкая, копыльская, стародорожская, любанская, гресская и старобинская комсомольские организации были самые сильные. Из деревенских самой крупной и активной считалась нижинская комсомольская организация. В этом была большая заслуга Фени Кононовой. И теперь мы задумались: не ослабнет ли работа в Нижине, если Феню перебросить в другое место? Это особенно беспокоило Ивана Денисовича Варвашеню, который бывал в нижинской организации, знал почти всех комсомольцев и помогал им в работе.
Бюро обкома детально обсудило ближайшие задачи некоторых подпольных молодежных групп, в том числе и нижинской. Мы пришли к выводу, что Кононову необходимо перевести из Нижина и направить на работу в Любанский райком комсомола. У нее имеется богатый опыт, пусть связывается с деревенской молодежью и комсомольцами, помогает им включиться в подпольную борьбу.
Родственников и близких Фени, которым мог угрожать арест, решили забрать в отряды или переселить в отдаленные деревни района, где их никто не знал. Осуществить это поручили Адаму Майстренко.
Возле другого костра сидели Бердникович, Гальченя и председатель колхоза Андрей Трутиков. Из посторонних только Трутиков знал тропинку на наш островок. Он был хорошим помощником во всех подпольных и интендантских делах. Трутиков вывел из окружения многих бойцов, создал несколько складов оружия и уберег почти все колхозное добро. Когда к району приблизились оккупанты, Трутиков с колхозниками разрушили мосты, завалили дороги срубленными деревьями, в нескольких местах засыпали мелиоративную канаву. Теперь летом оккупантам не так-то легко попасть в Озерное. Там были большие запасы хлеба, овощей и скота. Недаром партизаны называли эту деревню центральной партизанской базой. Старый Андрей выручал партизан, когда в каком-либо отряде кончались продукты.
Хозяйственный и заботливый Трутиков организовал помол зерна. В первые месяцы партизанской борьбы это имело большое значение. Зерно у нас было: при разгроме гарнизонов мы забирали немецкие запасы, его давали нам и колхозы, а вот муки в достаточном количестве не имели. Мельницы теперь нигде не работали, да и вряд ли кто отважился бы привезти на мельницу сразу несколько мешков зерна: это вызвало бы подозрение оккупантов. Поэтому Трутиков молол понемногу, будто бы лично для себя. Позже он нашел еще один способ увеличить помол: пустил в ход все жернова, какие только были в деревне, сделал новые. Колхозники вертели жернова вручную. Разумеется, это не разрешало проблемы, но все же помощь была значительная.
Спустя некоторое время Трутиков усовершенствовал мукомольное дело. Неподалеку от деревни стояла старая, почти уже сгнившая ветряная мельница. Заглянув однажды на эту мельницу, Трутиков постучал пальцами по оголенным стропилам, осмотрел фундамент и решил: «Вчера это была куча дров, а сегодня ветрячок может пригодиться! Кто догадается, что здесь партизаны мелют себе муку?» И колхозники взялись за работу. Укрепили стояки, подняли наверх новые жернова, крылья облицевали — и завертелась мельничка. Кажется, и ветра нет, а она себе вертится и вертится. Привозят колхозники зерно, просушенное в печах, чтобы камни не заклеивались и мука была бы полегче. На всякий случай на мешках пишут свои фамилии — в случае проверки, на-ка, выкуси, — каждый имеет право смолоть себе муки.
Когда вблизи немцев нет, мельница работает, а как только они появляются, зерно прячется в тайник, переплет с крыльев снимается, шестерни разбираются, и снова мельница стоит никому не нужная, заброшенная.
Герасим Гальченя, подбрасывая время от времени в огонь небольшие сучки, жаловался Трутикову:
— Поверишь, Андрей, когда выбирал я это место для штабного лагеря, примеривался со всех сторон, и все, кажется, было хорошо. На лошади сюда не подъедешь и пешком, не зная дороги, не доберешься. Зимой сюда идти незачем. Дров нет, лыка не надерешь. И все-таки я замечаю, что здесь кто-то бывает.
— Может, тебе показалось? — спросил Трутиков.
— Нет, не показалось, — возразил Гальченя. — Вчера шагов за сто от штабного лагеря кто-то срубил две орешины. Это не наши: у нас один топор, и тот всегда у меня. Срубил кто-то из деревенских, должно быть на обручи. Кто тут у нас поблизости бондарит, не помнишь? Ты ведь сам когда-то бондарил, на весь район славился.
Андрей Трутиков начал перечислять всех местных бондарей. Приподняв кверху широкую, коротко подстриженную бороду, он загибал пальцы один за другим и считал.
— В Пластках: Иван — раз, Иван — два, Никанор, Петро… В Озерном: Зеленуха, Ахрем, Чигирь, Кастын, Пилиповка. Кто ж из них мог тут лазить? — спросил он, глядя на Гальченю, как будто тот должен знать об этом. — Следов не осталось?
— Да какие там следы! — озабоченно ответил Герасим Маркович. — Снежок было присыпал землю, да скоро растаял. Если б были следы, никуда бы он от меня не скрылся, нашел бы я его хоть под землей. Тут главное — дознаться, кто это и видел ли он лагерь?
Трутиков опустил голову, уперся бородой в рыжеватый воротник дубленого черного полушубка.
— Не тревожься, Маркович, — вдруг заговорил он. — Не думай ничего плохого, я все улажу. Я спрошу, кто приходил, мне скажут. Тогда гляну в глаза тому человеку и узнаю, что у него на душе.
— А если человек видел лагерь? — не успокаивался Гальченя. — Что тогда?
— Тогда скажу ему, чтобы держал язык за зубами, и будет держать.
В сумерки Адам Майстренко и нижинские комсомольцы простились с нами и пошли на Нижин. В густых зарослях между Нижином и Бариковом их должна была встретить Маруся Кононова, сестра Фени и жена Адама Майстренко.
К вечеру подморозило, под ногами шуршали листья и даже поскрипывали немного, будто снег в сильный мороз. Лесом идти трудно. Комсомольцы разделились на две группы и пошли проезжей дорогой: одна группа впереди, другая чуть позади.
