II
Стрелковый батальон, спешно сформированный тут же, в траншеях, из выживших солдат «Курмарка» и 25-й стрелковой дивизии, погнали на строительство окопов вдоль канала, впадавшего в озеро. Не дав людям выспаться и поесть. Противотанковое подразделение в составе свежеслепленного батальона, под командованием новоиспеченного командира, оберлейтенанта Тегеля, было направлено в помощь саперам, сколачивавшим понтонный мост для переправы через канал.
По замыслу командования мост должен был предназначаться для немецких танковых частей, которые должны были отступить из района Шпреевальде за спасительную линию заградительного обвода. Об этом сообщил Хагену и Фромму унтерфельдфебель Хекельберг, когда они махали топорами, сколачивая из бревен секции для понтонного моста, а потом лопатами и кирками долбили суглинок вдоль берега канала, стирая ладони до кровавых мозолей. «Переправу готовим для своих… – зло цедил сквозь зубы сапер, – а пойдут по ней танки ива́нов…»
Унтерфельдфебель и несколько рядовых саперов были прикомандированы к противотанковому подразделению Тегеля, для помощи и руководства в возведении моста и рытье прибрежных траншей.
Русские танки, накануне по пятам гнавшиеся за товарищами Отто, вышли на невысокое взгорье, где оканчивался лес. Дальше их преследовать не стали. Обстреляв бежавших к озеру из курсовых пулеметов и даже не сделав ни одного орудийного выстрела, иваны развернулись и ушли обратно к лесу. Наверное, побоялись нарваться на минные поля. Но боялись они зря.
Никаких минных полей тут и в помине не было. По словам унтерфельдфебеля, сапера Хекельберга, хваленые позиции внешнего заградительного обвода не были готовы и наполовину. Траншеи полного профиля были отрыты лишь в километре к северу, вдоль опорного пункта Тиров. Там ожидался основной удар русских на этом направлении. Здесь, у озера Швилов-зее, на линии обороны стрелкового батальона, поначалу командование посчитало, что для успешного сдерживания русских вполне достаточно естественных преград – сети каналов вокруг озера. Но после разыгравшейся на Зееловских высотах трагедии ввиду угрозы прорыва вражеских танков в систему оборонительных сооружений стали наспех вносить коррективы. Выкапывались пулеметные, минометные гнезда, площадки для минометов, противотанковых и зенитных орудий, блиндажи для личного состава и командиров, пытались прорыть, насколько это возможно, соединяющие траншеи.
Основной упор был сделан на ячейки. Командование расценило, что в критической ситуации, когда оборонительные позиции не готовы, а русские танки вот-вот сюда ворвутся, основной упор будет сделан на «фаустников» и их ячейки. В течение ночи из глубины второго эшелона обороны заградительного обвода на передний край были доставлены запасы «фаустпатронов», благодаря которым и вследствие нехватки патронов для винтовок и автоматов, практически весь личный состав батальона автоматически превратился в «фаустников», нацеленных на борьбу с русскими танками.
Впрочем, до танковой атаки еще надо было дожить. Отто, еще в одерской пойме, у подножия Зееловских высот, в полной мере, на собственной шкуре, испытал убийственную тактику русских. Теперь их танки и пехота никогда не шли в атаку сразу. В первую голову отрабатывала артиллерия, причем иваны не жалели снарядов и не считали орудий. Сотни крупнокалиберных артиллерийских орудий начинали интенсивно, без роздыху, квадрат за квадратом, обстреливать немецкие позиции. Русские научились оперативно собирать в нужном месте мощнейшие ударные артиллерийские группировки.
Там было всё: убийственные, накрывающие плотным градом осколков снаряды, выпущенные из 76– и 100-миллиметровых пушек и 85-миллиметровых зенитных орудий, разрушительные 150– и 200-миллиметровые «чемоданы», вздымающие целые горы земли и оставляющие зияющие, широченные воронки на месте блиндажей и артиллерийских расчетов, 120– и 160-миллиметровые минометы, наводящие ужас своим загробным, выворачивающим наизнанку воем, а потом выстилающие землю сплошными коврами смерти.
На головы тщетно пытавшихся укрыться, полностью деморализованных от ужасающего воя и грохота солдат летели тонны металла с фугасной и бронебойной начинкой. И тогда траншеи и блиндажи превращались в настоящий ад…
Оберлейтенант прохаживался перед строем, выкрикивая свою пропагандистскую дребедень, словно и не замечая надвигающегося на них смертоносного огневого вала. Чертов позер! Этому дешевому героизму хорошо учат в офицерских школах.
Потом, когда напичканные нацистским дерьмом фаненюнкеры попадают на передовую, как правило, происходят две вещи. Или реальные бои, кровь, пот и смерть вытряхивают из человека всю эту муть, и он обретает трезвый взгляд на вещи. Или происходит наоборот: опьяняющая жестокость войны развязывает человеку руки, пропагандистские заготовки обретают для него глубокий смысл, обрастают плотью и кровью, становятся жизненно важными.
Но возможен и третий вариант. Может быть, этот контуженый оберлейтенант попросту растерял последние крупицы здравого смысла по ту сторону Зеелова, где их давили гусеницы русских танков. Хаген видел, как теряли рассудок люди, когда на них обрушивался огневой вал адской артиллерии ива́нов. Даже если ты вынырнешь из этой кровавой круговерти смерти и огня физически уцелевшим, все равно ты уже никогда не будешь нормальным человеком.
Ударная волна, страх и ужас с каждым взрывом будто вытряхивают твой мозг из черепной коробки, пережевывают его, обрабатывая молотилками своих безжалостных челюстей, а потом выплевывают обратно в твою звенящую пустотой башку, будто в пепельницу, набитую харкотиной и окурками. И так непрерывно, бесконечное число раз, секунда за секундой, минута за минутой, в течение всей той вечности, пока вражеские орудия с дьявольской педантичностью и пристрастием долбят именно тот клочок земли, за который ты, зажмурившись и стиснув зубы, цепляешься ломающимися ногтями.
А ведь есть еще они… «Сталинские орга́ны»… Это все равно что сказать: но ведь у ада есть свои круги. Одни из них тебе вроде как по зубам. Ты тешишь себя мыслью, что сможешь через это пройти, кормишь себя иллюзией, что сумеешь сохранить свои мозги в относительном порядке. Но когда тебя протаскивает по девятому кругу ада, ты становишься совсем другим. Сама природа твоего нутра меняется. Остаешься ли ты человеком?
Отто еще не успел дать ответ на этот вопрос. После Одерской поймы внешне он вел себя так, как и прежде, механически исправно исполняя всю тяжелую солдатскую работу. Но там, под Зееловом, какая-то, самая сокровенная, часть его существа будто оцепенела и так и оставалась застывшей. Может быть, это и есть душа? И он убедился, что она у него есть, только когда почувствовал, что она омертвела.
Это случилось после того, как их подразделение пережило обстрел «сталинских органов» – реактивных установок залпового огня, дьявольского оружия русских.
Застывшее, остекленевшее безумие сквозило в глазах оберлейтенанта Тегеля, когда он, всем своим видом совершенно игнорируя приближающийся вал взрывов, мерно прохаживаясь, орал перед строем, цитируя целые куски, выдернутые из очередного приказа фюрера.
В любом случае лейтенант Дамм такого словесного поноса себе не позволял. Он предпочитал исполнять прямые обязанности боевого офицера, не забирая хлеб у партийных говорунов-пропагандистов из дивизии. Но Дамм остался по ту сторону высот. Как и все их подразделение. Люстиг, Херминг, Венгер, Шеве… Черт возьми, чем нести эту чушь, он бы лучше перечислил еще раз их имена…
– Всех тех, кто отдаст приказ на отход или будет отходить, независимо от чина и занимаемого положения, ожидает расстрел на месте!..
По логике оберлейтенанта выходило, что намного лучше в мгновение ока превратиться в мешок костей, напичканный осколками русских снарядов, вперемешку с землей и глиной. А, скорее всего, тебя попросту разорвет в клочья, да так, что в лучшем случае похоронная команда из числа штрафников соберет потом твои останки, ноги или туловище, скинет в братскую могилу, которой служит воронка поглубже, и наспех засыплет, вместе с такими обрубками и прочими кусками человеческого мяса, еще недавно бывшего твоими товарищами…
– У меня от этого обстрела в животе все гудит… – вполголоса пробурчал стоявший рядом Фромм. – Взрывная волна в пустом брюхе откликается черт-те как…
– А что ты хотел? – едко отозвался Ранг. – Порцию каши с мясцом? Хватит с тебя и речей нашего доблестного оберлейтенанта Тегеля. Лично я уже сыт ими по горло…
Единственный плюс – из-за канонады оберлейтенант не слышит разговоров в строю. А еще вернее – из-за того, что сам орет во всю мочь. Он только себя и слышит. Насчет дисциплины у него – мозги набекрень.
И опять, в сотый раз, про этот «расстрел на месте». Может, действительно, все эти разговоры про чистки на переднем крае – это правда? Вот и Готлиб Ранг, стрелок, с которым они с Фроммом успели здесь подружиться, утверждает, что так и есть: в подразделениях, находящихся на внешнем заградительном обводе, выявляют и отсеивают всех неблагонадежных, и рядовых, и офицеров. А унтер Хекельберг говорил, что отсюда вывели в тыл инженерную союзническую часть, состоявшую поголовно из финнов и норвежцев, и якобы потому, что оборону Берлина решено доверить исключительно немцам – квинтэссенции арийской расы, лучшим из лучших ее сынов. Потому и «хиви»[5] исчезли из расположения войск, потому и в похоронных командах – одни немцы из полевых штрафных подразделений.
