Когда зал был заполнен, к музыкантам подошел полковник, распоряжавшийся теперь вместо хозяина, и приказал сыграть «Deutschland, Deutschland über alles!»[12].
Гриша в тревоге оглянулся: знает ли Иван Петрович эту вещь? Тот сидел к нему боком и не заметил, что к нему обращаются, но сразу взял правильный аккорд. Гриша и удивился, и обрадовался, что Иван Петрович играл эту вещь не только правильно, но даже торжественно, с вдохновением.
«Наверно, его специально готовили, когда собирались послать сюда», — предположил Гриша.
Пока музыканты играли, полковник стоял рядом с ними и, в такт притопывая ногой, слегка помахивал пальцами, словно дирижируя.
— Гут! — сказал он, когда кончили играть. — Рояль зер гут! Парапанщик надо немношько нешней, тише. Не надо дикий бум-бум! Скрипка отшень хорош! Ви истин талянт, — обратился он к Грише. — Ви будешь учиться консерфаторий. Немецкий офицер умеет ценить истин талянт!
Вдруг открылась дверь и в зал вошел тучный человек в штатском черном костюме.
— Хайль Гитлер! — встав, как по команде, гаркнула сотня голосов.
Музыканты заиграли. А полковник быстро побежал навстречу гостю. Хмуро глядя себе под ноги, тот устало шел по голубой ковровой дорожке, протянутой через весь зал между двумя рядами столов. Под руку он небрежно вел полуобнаженную блондинку в пышном белом платье. Подойдя к своему столу, шеф колючим взглядом окинул музыкантов и еще больше нахмурился. Усевшись, он подозвал полковника.
Гриша поймал себя на том, что скрипка его молчит. Он заиграл, в то же время стараясь услышать, что будет говорить шеф гестапо. Заметив это, барабанщик, сидевший ближе к немцам, тоже стал прислушиваться и переводить Грише.
— Партизан! Я приказывал убрать.
— Я оставил его лишь на торжественную часть вечера, — оправдывался полковник.
Но шеф отвернулся и начал о чем-то говорить со своей дамой. Щелкнув каблуками, полковник быстро вышел.
Гриша понял, что надо немедленно бежать. Но как это сделать на глазах сотни фашистов?! У главного входа стоит часовой. За дверью, через которую Гриша вывел тогда Олесю, тоже автоматчик. На кухне еще есть дверь во двор. Но туда ушел полковник.
Не прекращая игру, Гриша подошел к Ивану Петровичу, чтобы посоветоваться. Но не успел он окликнуть Волгина, как из-за ширмы, за которой был буфет, вышли два гестаповца. Быстро поднявшись на эстраду, они подхватили скрипача под руки и почти понесли к выходу.
На улице было уже совершенно темно. У подъезда стояла машина. Втолкнув в нее музыканта, один гестаповец сел рядом и приказал шоферу:
— Во второй!
«Второй» — это корпус гестапо, где пытают и расстреливают. Из «второго» живыми не возвращаются.
Но что будет с Иваном Петровичем? Неужели схватят и его? А потом могут найти и Анну Вацлавовну и Олесю?
Что же случилось? Почему его схватили?
* * *
На закате Олеся не вытерпела мук голода и вышла из лесу на поле, где среди картофеля сочно зеленела грядка моркови. Из хаты, стоявшей в конце поля, ее не видно. Да хозяев Олеся и боялась меньше, чем самой себя, — впервые в жизни приходилось воровать. А самым страшным было то, что Анна Вацлавовна может прийти в условленное место как раз в этот момент и тут же уйти. Поэтому, нахватав большой пучок моркови, Олеся сразу же умчалась в лес. На ходу оскребла морковку одна о другую и сгрызла ее в один миг. Вернулась под старую приметную березу, где вот уже третий день безрезультатно ждала связную. Недалеко от березы журчал ручеек. Олеся сбегала, перемыла морковку и, вернувшись под березу, теперь уже не спеша начала есть.
Она питалась на хуторах, заходила под видом беженки, выпрашивала чего-нибудь и уходила. Чаще всего люди совали ей в сумку еду и просили поскорее уходить «от греха подальше». Немцы расстреляют всю семью, если узнают, что накормили советского человека. Были и такие, что, невзирая ни на что, приглашали в дом, кормили и только тогда отпускали.
Но последние три дня Олеся сидела как привязанная к березе, потому что связная не шла и не шла. И вот теперь, грызя морковку, Олеся думала и гадала о том, что же могло случиться в Бресте за эти дни…
Внезапно трижды ухнул филин. Олеся вздрогнула. Филин ухнул опять. Теперь только два раза. И наконец, тише, ухнул один раз.
Олеся трижды стукнула палкой о ствол березы. И тут же к ней подбежала запыхавшаяся Анна Вацлавовна.
— Идем. Радируй скорее!
За руку Олеся ввела ее в кусты, где возле пня у нее был присыпан старыми листьями «северок». Поставив рацию на пенек и раскинув антенну, Олеся приготовилась кодировать текст.
— Только наберись мужества и не прерывай меня! — потребовала Анна Вацлавовна. — Первое сообщение закодируй и передай. Потом второе. Всего три.
— Что с Гришей, где Гриша? — вскрикнула было Олеся, но Анна Вацлавовна уже диктовала.
— Восьмого шесть утра, Брест — Гомель последует эшелон. Танки, горючее, — продиктовала Анна Вацлавовна.
Олеся быстро зашифровала радиограмму и передала ее.
— Пятого ночью гестапо расстреляло Надежного.
— Гришу?! — Олеся неожиданно для себя и Анны Вацлавовны поверяла сознание и упала на бок.
Анна Вацлавовна подняла ее и поудобнее устроила под деревом. Брызнула водой в лицо. Олеся шевельнулась, попыталась встать.
— Сиди, сиди, родная. Ты, наверное, голодная. На, выпей вот молока.
Олеся отстранила бутылку и, не вытирая ручьем катившихся слез, потянулась к рации.
— Седьмого ресторане устроился Охотник. Ждем дальнейших указаний. Перехожу на прием.
Молча они долго ждали ответа. Наконец аппарат зазуммерил. Через несколько минут Олеся тут же расшифровала:
— Вместе с Охотником продолжайте работать. Сообщите результаты бомбежки пятого.
— А разве пятого была бомбежка? — удивилась Олеся. — Пятого ж был дождь.
— В городе с вечера прошел маленький, а потом разведрилось и прилетели наши самолеты. Склад боеприпасов возле костела и до сих пор горит да потрескивает патронами! Автоколонна с эсэсовцами стояла замаскированная в парке, так одно месиво осталось. Видно, в Бресте не мы одни.
— Я, как дождичек начался, сразу уснула. А ночью гремело, так думала, гром, — тихо сказала Олеся и вдруг прильнула к Анне Вацлавовне, как к родной матери, и, больше не в силах сдерживаться, зарыдала:
— Гриша! Гриша! Неужели правда, что его нет?!
Анна Вацлавовна даже не успокаивала ее. В таком горе лучший успокоитель — слезы.
* * *
Когда машина, в которой везли Гришу, сбавила ход на повороте, дорогу ей преградила толпа немецких солдат и офицеров, в панике бежавших к большому каменному дому, под которым было бомбоубежище. Гестаповец высунулся в окошко и тут же крикнул шоферу:
— Стой. В бомбоубежище! — А арестованному махнул рукой, чтобы вылезал.
И когда Гриша не спеша выбрался из машины, гестаповец изо всей силы толкнул его автоматом вперед и крикнул что-то. Гриша побежал за шофером, который, втягивая голову в плечи, не то что бежал, а прыгал как-то неуклюже. Гестаповец бежал следом и все подталкивал Гришу.
А с востока, словно ураган, быстро приближался тяжелый, грозный гул. «Наверное, целая эскадрилья!» — с радостью подумал Гриша. Вой сирен, рев и гул автомобилей, прерывистые паровозные гудки, крики и вопли бежавших в бомбоубежище немцев — все это вдруг поглотил высокий звенящий вой, обрушившийся с неба, как смертный приговор.
«Тю-ууу!» — И перед бомбоубежищем багрово-черным смерчем взметнулось все, что было твердью.
Шофер бросился влево, к другому дому. Гестаповец бежал теперь рядом с Григорием, казалось, уже не обращая на него внимания.
Взрыв потряс землю. Гестаповец глянул на арестованного, толкнул его опять вперед. Григорий сделал вид, будто бы толчок был таким сильным, что он не удержался, и упал под ноги фашисту. Гестаповец упал через него. Гриша вскочил и бросился за угол дома. Оглянулся, не гонятся ли за ним. Но гестаповца не было видно.
И вдруг в доме с проломленной стеной раздался такой взрыв, что, казалось, прорвалась бездна, в которую провалится весь город.
Гриша бежал по совершенно пустой улице и, глядя в небо, потрясал кулаками и кричал наседавшим на самые крыши краснозвездным самолетам:
— Дайте им! Еще! Еще!
Увидев над головой самолет с красными звездами, ярко горевшими над вспышками зенитных снарядов, Григорий замахал руками, закричал:
— Туда, туда!
Ему хотелось, чтоб самолет сбросил бомбу на огромное здание с глухими, почерневшими от времени кирпичными стенами без окон, расположенное почти рядом с костелом. Гриша догадывался, что это военный склад. И самолет, словно послушавшись его совета, спикировал на мрачное здание. Глухо разорвалась бомба во дворе склада. Потом черно-кровавой тучей в небо взметнулось, казалось, полквартала и в небо, как всполошенное воронье, полетели бревна, кирпич, куски железа. Григорий невольно присел под огромным дубом. И здесь лицом к лицу столкнулся с высоким тонкошеим парнем, совсем еще безусым.
