Современная новелла Китая - Ван Мэн

I

На вокзале стоял тот невообразимый шум, который бывает, когда тысячи людей говорят разом. Никому не было дела до развешанных к этому дню алых полотнищ с лозунгами. Эти видавшие виды транспаранты со смятыми и кое-где изодранными бумажными иероглифами вывешивались, видно, не в первый раз. Громкоговорители, изрыгавшие песни на слова из цитатника, усиливали общую сумятицу.

Всех моих друзей уже давно отправили в деревню, и теперь, когда настал мой черед, некому было меня проводить. Оставшись без отца и матери, один как перст, я потерял привилегию единственного сына — жить в городе. У моих родителей были в биографии какие-то темные пятна, поэтому, как только началась кампания, с ними живо расправились. А потом вынесли из дому всю мебель с алюминиевыми бирками ведомств, где родители служили. Возможно, это и справедливо, только я, оставшись один, бродяжничал как дикий волк больше года, пока не решил уехать. В местах, куда я собрался, можно было заработать больше двадцати юаней [1] в месяц, и я загорелся этой идеей. Но меня порядком помытарили, прежде чем отпустить. Дело в том, что это были пограничные места, а моя биография внушала начальству серьезные опасения: ведь речь шла не только о классовой борьбе, но и о международной. Нет слов, как я обрадовался оказанному мне доверию, а еще больше — перспективе получать двадцать юаней. Подумать только, на что одному человеку такая прорва денег? Да, все складывалось неплохо, обидно, правда, что никто меня не провожал. И я поспешил в вагон занять свое место, а на платформе прощались тысячи людей. Черт с ними, пускай себе прощаются.

Школьники буквально облепили окна вагонов, кричали, смеялись, плакали. С противоположной стороны тоже сгрудились пассажиры. Багажные полки, казалось, сейчас рухнут под тяжестью вещей.

Пробираясь по вагону в поисках своего места, я увидел худощавого паренька. Он сидел у окна, выходившего на юг, сунув руки в карманы и уставившись на безлюдную платформу с порожняком. Мое место оказалось чуть наискосок от него, я сел и тоже сунул руки в карманы. Паренек внимательно на меня посмотрел, и лицо его вдруг просветлело.

— Сыграем в шахматы?

Я замахал руками:

— Не играю!

Он недоверчиво поглядел на меня.

— С такими тонкими, длинными пальцами, как у тебя, не играть в шахматы?! Сыграем партию, шахматы у меня с собой.

Он полез в висевшую на крючке сумку.

— Я и в самом деле не умею, только знаю, как ходит конь, слон… Слушай, а тебя разве не провожают?

Он уже разложил на столике пластмассовую доску.

— Неважно. Ты первый ходи. Даю тебе фору — ладью, коня и пушку [2].

— Да ну тебя! — рассмеялся я. — Как можно играть в таком бедламе! Так тебя никто не провожает?

— На кой черт мне провожатые? — сказал он, расставляя последние фигуры на доске. — Едем в хлебные края, непонятно, чего ради они подняли такой шум… Ладно, твой ход!

Я удивился, но все же сделал ход пушкой. Он тотчас же с легким стуком поставил коня, после чего я неуверенно продвинул свою пушку на его половину поля.

Он мельком взглянул на меня.

— А говоришь, не умеешь играть. Такой дебют я встречал лишь однажды, в Чжэнчжоу, и чуть не проиграл. А вот твой ход пушкой — это старинный дебют, мощный и очень надежный. Ну что же? Ходи!

Я не знал, как дальше ходить, рука в нерешительности повисла над доской. Словно не замечая моей растерянности, он молча обозревал позицию.

Вдруг все пришло в движение, в вагон ввалилась толпа людей, они протискивались к окнам, махали руками. Привстав, я тоже посмотрел на платформу. Все, кто был на перроне, старались подойти вплотную к окнам, голоса сливались в сплошной гул. Поезд внезапно качнулся, толпа охнула, со всех сторон послышался плач. Кто-то тронул меня за плечо, я обернулся, смотрю, он показывает рукой на доску.

— Так не играют. Твой ход!

У меня не было ни малейшей охоты играть, на душе стало муторно.

— Отвяжись! Нашел время для шахмат! — огрызнулся я.

Он с недоумением на меня уставился и обиженно замолчал.

Поезд набирал скорость, и в вагоне все понемногу угомонились. Но тут стали разносить воду, и снова началась суета, каждый тянулся со своей кружкой.

— Чьи шахматы? Убери, некуда кружку поставить, — недовольно произнес мой сосед.

— Может, сыграем? — предложил хозяин шахмат.

— А, была не была, сыграем разок!

Парень обрадовался и быстро расставил фигуры.

— Как-то ты чудно доску поставил, боком. Как же играть?

— Сойдет! — отмахнулся паренек. — Ведь когда наблюдаешь за чьей-то игрой, тоже сбоку смотришь. Ходи первый.

Жестом бывалого игрока мой сосед продвинул фигуру.

— Хожу пушкой в центр.

Последовал ответный ход конем, затем обмен фигурами.

Начало не предвещало ничего интересного, да и, по правде говоря, я не принадлежал к числу любителей шахмат. Я отвернулся, задумавшись, и тут заметил однокашника. Он шел по проходу, глазами ища кого-то.

— Ба, ты здесь, а у нас собирается партия, нужен четвертый…

Я отказался, зная, что речь идет о картах. Приятель настаивал и вдруг громко вскрикнул:

— Фанат, так ты здесь? Сестра всюду тебя искала, я сказал, что не видел. А ты, оказывается, с нами в одном вагоне, притаился — и ни гугу! И конечно, опять за шахматами!

Фанат покраснел.

— Вечно суешься не в свое дело! Вали отсюда. — И он стал торопить партнера.

— Так это и есть Ван Ишэн? — спросил я приятеля.

Тот вытаращил глаза.

— Как, ты с ним разве не знаком? Ну, старик, зря коптишь небо. Не знать шахматного Фаната…

— Я знал, что Фаната зовут Ван Ишэн, но не думал, что это он и есть.

Я стал внимательно его разглядывать. Натянуто улыбаясь, Ван не поднимал глаз, занятый игрой.

Ван Ишэн был своего рода знаменитостью. На шахматных турнирах лучших игроков школ нашего района он почти всегда побеждал. Его имя не сходило с уст школьных шахматных болельщиков, и какие-то обрывки разговоров доходили даже до меня, совершенно равнодушного к шахматам. Он слыл