на меня, пожалуйста, – попросила она.
Литвинов ещё несколько секунд её разглядывал.
– Сволочи…
– А вы что о них думали? – поинтересовалась Наина Генриховна.
Она хотела засмеяться, но не смогла, закашлялась.
Снова пришёл Димитрий Димитриевич, и на этот раз он стучал игриво, с затейливым ритмом. К Наине Генриховне он больше не обращался.
– Ты же умный человек, полковник! Начальник гарнизона мне всё равно нужен, – сказал он. – Лучше опытный. То есть простить тебя в моих интересах. Оставь старуху и выходи, она всё равно скоро сдохнет. Выйди сам – это же символический жест, так сказать, знак доброй воли.
– Поживи ещё, – попросила Литвинова Наина Генриховна.
Платье стало ей велико, плечи обострились, а волосы стали совсем седыми.
– Нет! – заорал Литвинов и пнул закрытую дверь.
– Дурак! – испуганно вскрикнул Димитрий Димитриевич, отскакивая. – Вот дурак! Ну идиот! И чёрт с вами. Несите бензин!
Послышались звуки шагов и бульканье.
– Я вот подумал, – сказал Литвинов. – Хорошо бы было, если бы сейчас появился ангел и нас спас.
– Соглашайся… – тихо сказала Наина Генриховна.
Димитрий Димитриевич снова постучал.
– Тук-тук-тук, – раздражённо сказал он. – Стучит твой последний шанс, полковник. Открываешь?
Литвинов поднялся на ноги.
– Открываешь?! – заорал Димитрий Димитриевич.
– Простите меня, Наина Генриховна, – тихо сказал Литвинов.
– Ничего-ничего, иди, – прошептала она.
– Открываю… – едва слышно сказал Литвинов.
Но Димитрий Димитриевич каким-то образом его услышал.
Сдался Григорий Илларионович, вышел из часовни, всхлипывая, как ребёнок, хотя и не бросил ставшее совсем лёгким тело Наины Генриховны, как было ему велено, а продолжал держать её на руках. То, что Литвинов вынес Наину Генриховну и скорбел по ней, Димитрий Димитриевич запомнил, и наутро Литвинову устроили испытание.
На насыпанном над бывшей начальницей гарнизона холмике новый начальник прыгал, выкрикивая различные оскорбительные слова:
– Как ты. Могла. Не оправдать. Доверие. Руководства. Предательница. Как ты. Могла, – и тому подобное.
Губы у него дрожали. Иногда он останавливался и глядел на Димитрия Димитриевича – достаточно ли? Но именно эти взгляды раздражали Димитрия Димитриевича сильнее всего.
– Не ве-рю! – сказал он, заламывая руки, и ушёл.
– Я и в самом деле её ненавижу! – закричал ему вслед Литвинов.
Но Димитрий Димитриевич уходил, не оборачиваясь.
Последние дни перед полётом
Жалкий бунт Наины Генриховны и Литвинова лишь ненадолго отвлёк Димитрия Димитриевича от подготовки к эпохальному перелёту.
Для защиты от ночных холодов и ветра вокруг Многожёна Шавкатовича построили ангар.
Самого Многожёна Шавкатовича перетянули проволокой и привязали к нему тоже сплетённую из проволоки и ажурную, словно дамский чулок, гондолу. После того как Димитрий Димитриевич все соединения проверил на прочность, гондолу обшили брезентом и застелили мехом. Многожёну Шавкатовичу на голову нахлобучили кожаный чехол с прорезями для глаз, а к его плечам привязали зеркала заднего вида, скрученные с какого-то грузовика.
Для себя Димитрий Димитриевич раздобыл антикварные авиаторские очки, кожаную куртку и антикварный же лётный шлем, к бокам которого были приделаны золочёные крылышки. В его походке появилась упругость, а в глазах – тот прищур, которому, как ему казалось, полагалось быть во взгляде всякого бывалого лётчика. Подобно первым авиаторам, Димитрий Димитриевич был не только пилотом, но также конструктором и строителем своего летательного аппарата.
Многожён Шавкатович должен был обеспечивать подъёмную силу, а тяговую силу создавали четвёрка демонов и прицепленный к гондоле бензиновый мотор с пропеллером.
Демонов обрядили в конскую упряжь, которая, вместе с абсурдно-живописными штанами, делала их похожими на впавших в постыдную сентиментальность мазохистов.
До последнего дня перед отлётом Димитрий Димитриевич исчезал и возвращался, груженный инструментами, оружием и навигационными картами.
Люди чувствовали, что Многожён Шавкатович вскоре покинет гарнизон, и настроение у солдат улучшилось, даже несмотря на то, что их по горло завалили работой. Литвинов вовсю старался доказать Димитрию Димитриевичу свою полезность, и солдат заставляли чинить, красить, перестраивать и маршировать. Но усилия Литвинова были напрасны – теперь ничто не могло переубедить Димитрия Димитриевича в том, что полковник – тряпка и неудачник. В иное время Димитрий Димитриевич пристрелил бы Литвинова лично, но сейчас он был слишком занят, чтобы подыскивать ему замену.
Настал наконец день, когда после последней проверки оборудования Димитрий Димитриевич, Многожён Шавкатович и эскадрилья летающих шайтанов поднялись в воздух и взяли курс на запад.
Навигационные инструменты помогали им в пути, но и без них Многожён Шавкатович чувствовал направление, в котором находилось сердце Демидина. Что-то нацеливало его внутренний взор, и ни ночная темнота, ни облака, ни холодные ветры не могли его отвлечь. Пока Димитрий Димитриевич сверялся со своими картами, то натягивая, то ослабляя кожаные поводья, Многожён Шавкатович не переставал ощущать, где именно пульсирует этот бесконечно соблазнительный для него предмет.
Он испытывал одновременно голод, зависть и вожделение, как собственные, так и наведённые на него излучениями Ада и Земли. Нечто похожее чувствует тореадор, заносящий шпагу для последнего удара. Томление и страх пьянят его, и он захлёбывается в шторме не только своих эмоций, но и эмоций зрителей, оглушающих его многоголосым «Убей!».
Пролетая над лохматыми туманами, Многожён Шавкатович припоминал впечатление, которое когда-то произвело на него сердце Константина Сергеевича. «Оу! Вау!» – так он воскликнул, когда майор Скуратов впервые показал ему сияющую грудь Демидина. Каким же наивным он тогда был и какими простыми были тогда его томление и зависть!
Вкусное ли сердце? Не поранит ли оно своими острыми гранями нежные внутренности Многожёна Шавкатовича? Даже Хозяин, всегда такой уверенный в себе, был взволнован, и чуткий Многожён Шавкатович переживал и его волнение, как своё.
Димитрий Димитриевич держал свои эмоции под контролем. Его взгляд был суров, брови нахмурены, пробивающаяся на его лице щетина стала седой от атмосферного инея.
Перелёт был трудным. К середине пути, когда они и без того устали, встречные воздушные потоки сильно уменьшили их скорость. Началось обледенение гондолы и туловища Многожёна Шавкатовича. Уровень высоты угрожающе снизился, и Димитрию Димитриевичу пришлось выбросить часть вооружения и инструментов в океан.
Штормовая облачность и ветры заставили их отклониться от курса. Для того чтобы помочь смертельно уставшим демонам, Димитрий Димитриевич был вынужден включить мотор и тратить драгоценное горючее.
Наконец, после двадцатичасового полёта, они достигли семидесяти трёх градусов западной долготы и оказались над Лонг-Айлэндом. Пролетая над болотистым плато, они попали в воздушную яму и начали терять высоту так быстро, что барабанные перепонки в ушах Димитрия Димитриевича едва не лопнули и он вскрикнул, сжимая руками уши, из которых текла кровь. Несмотря на все испытания, он чувствовал себя в силе, но боль, усталость и возбуждение сделали его
