тучей, гроздьями, взмокшие лица – были пьяны. Они пели вместе с ним, пели за него. И чтобы заплести таких, надо было быть пьяным. И он был. Был пьян ещё до концерта. Как в старые добрые. Был вхлам, еле нащупывал следующий аккорд в памяти. Непослушной рукой, и без того распухшей. Играть было больно, но был пьян.
Он для того и пел всю жизнь, чтобы его не было. В равной степени не нужна была ни слава Олимпийского, ни концерты на 40 человек. Просто – песней.
Но они подхватили. Были пьяны и подхватили. И следующую. Пели с ним. Пели вместо него. Были пьяны. И он был.
Рука была непослушной, распухшей, и он упрощал аккорды на ходу. Играл по-простому, и они были довольны – пляши легковес по октагону да с разбитой рукой, пляши и пой. Им нравилось. И они поверили в него, идиоты, поверили в его рок-н-ролл, и запел что-то из лиричного, а они размякли, и запели с ним. И они смяли своим пьяным хором всё. И он остановился, попросил воды, боец в передышке выплюнул капу, но воды не дали, а дали пиво, пиво после коньяка, идиоты, да он знал, что никто не даст ему воды, а дадут пиво, потому и попросил.
В антракте организатор с утиным лицом Тарантино протянул ему бонг. Он затянулся.
– Как рука?
– Да нормально. – он затянулся, чтобы унять боль
После антракта встречали как рок-звезду. Мешал старые с новыми, упрощал аккорды, почти всё играл на двух, хромал через лайнап – АМ-DM. Они просто плясали, клуб был переполнен, жарок, горяч, у барной клокотало, пело, волной летело в него, и кто-то даже танцевал, схватились за руки, хоровод – под его-то песни! – потные лбы, ямы ртов, каре, джинсовка, чокер – вот, что вам всегда надо было… Он их имел! Да! Да!..
А потом понял три вещи:
1) просто в маленьком грязном питерском баре где-то на «ваське».
2) в зале от силы 70 человек.
3) рука разошлась.
От игры оттёк спал. Алкоголь и трава притупили боль. Завтра рука будет опухшей культей, но сейчас можно не экономить и взять вершину из сложных песен, которых всё забрасывал на потом, пока не сбились в комок, как одеяло за ночь в пододеяльнике.
И вот он вытягивает из них по строке, вытягивает то, на чём сидит плотно, с чего невозможно слезть, чтобы забраться ещё выше, нет, с такого не слезть, ты знаешь, все знают, я знаю потому лезу выше и выше, в кристально-чистые, почти героиновые высоты где плевать что рок блюз авторскую песню выше и выше по ступеням перронов вписок у меня была мечта просто раствориться не быть ни чем кроме как гитарной струной голосом нотой аккордом строчкой где губы и связки – максимум телесного чем я хотел быть да я не хочу старости уставшего тела похмелья я хочу полностью отдаться музыке и быть ей и только ей чтобы всё моё стало общим и меня – сутулого, неловкого, смешного – не было и больше не быть и быть чище и звонче и больше не быть но пронзительней и туже и пальцы и больше не быть, но пронзает боль, порвал связки?
Застыл посредине: песни, на пике концерта, чтобы забрать из этого бара всё, но теперь:
1) паника, удушье – порвал сухожилие и больше не сможет играть, операция, расходы, которые надо покрывать концертами, на которые не способен;
2) облегчение – всего лишь струна, а рука сгибается и работает, рука цела, любимая, правая, способная на чудо, которой вчера так опрометчиво двинул по лицу;
3) досада – мог уже выжать зал, а у самого уже лезет уголками лакейская ухмылка, да порвал струну, представляете лопнула под пальцем, как же я завишу от этих пятипалых сук, как же я должен их лелеять и оберегать. Но зал уже аплодирует, меняй скорее, и я меняю, и надо же что-то говорить, и я говорю, про это и говорю, что в таких ситуациях надо что-то говорить, поэтому я скажу, что в таких ситуациях надо что-то говорить, все смеются, рекурсия, да, это рекурсия, пацаны, чё пацаны, рекурсия? смеются как же уносит отслаиваюсь забористая трава мощная ганжа сильная дурь и тогда не стал менять а оторвал как в «Последних днях» – со скрипом на весь скривившийся зал – от смерти к рождению, тишина. И продолжал на пяти, и зал притих, и он не сразу заметил почему – из руки сочилась кровь, порез от струны.
Допел. До пепла – допел.
Допел, и надо дать что-то напоследок. Чтобы концерт случился.
«Паруса»? Было, второй дубль хуже первого, как говорит Ксюша. Ну тогда. Нет, не надо про неё. Что у меня есть в лайнапе, залитым пивом, с кляксой крови? А ничего. Потому давай новую. Нет. Итак, друзья, у меня осталась одна песня. Нет. Не про неё. Одна новая песня. Не надо. По-хорошему, новая. У всех же были бывшие. Нет! Вот и у меня есть. Уже ощетинились смартфонами, хотят драмы, рок-н-ролла, надрыва, ну окей, песня про бывшую.
Машина уходит в занос, слетает в кювет, подборка самых страшных аварий.
А потом Василий принёс шоты, и огромный Жора подмигнул ему и сказал, что он Тарантино из «Доказательства смерти», а официантка сказала, что они скоро закрываются. А Вероника спросила, что это, а Василий сказал, что это фирменные шоты и таких в Питере уже не найти. А Светочка с Настенькой сказали, «ого!», а официантка сказала, мы скоро закрываемся, а Олег закричал «Протестую!», а девушка с каре приподняла бровь. А Даль сказал, что ему пока хватит, а сам подумал, что в кармане зреет тест, только что сделанный в туалете, и через 20 минут надо как-то достать и посмотреть.
А Василий сказал, выпить надо всем, Далю – тем более, ведь Даль отыграл такой классный концерт. И Вероника сказала, о да, классный концерт. И тут все стали хором говорить, какой классный концерт. И Даль уже согласился было выпить, но оказалось, что на него шота не хватило. А Олег говорил, что надо выпить всем вместе и дозаказать шот. И Даль улыбнулся и сказал, ладно, давайте дозакажем. А девушка с каре и чокером спросила, как Сашина рука.
И Светочка с Настенькой запричитали, бедная рука, а Василий сказал, что Даль гроза бла-блакара. А Вероника сказала, у неё есть
