были мягкие-мягкие, и чёлка, и каре, и в кармане…
…орали на пару с таксистом, «то-о-олько! Рюмка! водки! на столе!» и таксист всё смеялся, а Василий совал ему джоинт, а Олег кричал, что Василий – Тарантино, и они в «Доказательство смерти».
И дул ветер с канала, и он стоял спиной к ней, закрывая её как летучая мышь – полами пальто, пока она притаилась в каменной выемке за спиной. И тихое журчание, и прямо под ногами извивалась струйка, и вот-вот должна была задеть кеды. А он смотрел на это с такой щемящей нежностью, и вспомнил, как держал волосы бывшей жене, когда она пришла пьяная, такая пьяная, что уснула в такси, и она перепутала подъезд и стояла, покачиваясь, у дома напротив, и он кое-как нашёл её и повёл – тяжёлую, ретивую, пьянющую – обтерев собой и ей все стены в подъезде, и она всё шипела ему – я в гавно-о-о! ма-а-алы-ы-ш-ш!…Я хочу гря-я-я-з-з-и! – и пыталась стянуть с него штаны, и потом он держал ей волосы в туалете, и прилаживал – шатающуюся от стенки к стенке – к отверстию унитаза, и она снова пыталась его раздеть, но неожиданно уснула, и я отнёс её в постель, такую родную, тёплую, нелепую, как сейчас эта струйка под ногами, что уже намочила кеду, вот чёрт! А Олег целуется с Вероникой на фоне канала, куда они на пару блевали минуту назад, а в кармане так пусто, пусто…
На кухне Василий сказал, что надо всем заварить его особенный чай, но почему-то стал заваривать огромный бонг, а Вероника сказала, да-да, хватит пить. А Олег дрых где-то в комнате, а Жора не приехал, а Юля, то есть, Аня, сидела сбоку и они держались за руку. И Саша вспомнил, как одноклассница Танька на уроках литературы в 11-м классе держала его за член сквозь немодные джинсы в обтяг, а он всё пытался залезть ей рукой под юбку, а Танька была своя в доску, и они делали это на первой парте третьего ряда, но больше ничего не было, просто изучали друг друга наощупь, обсуждали, что они ещё девственники, и у неё был парень, и как-то она даже приходила отксерить что-то к Саше домой, но он не посмел ничего сделать. А на уроках, при учителе – они тайком трогали друг друга под партой, и Танька всё говорила, какой у Саши твёрдый член, и не давала коснуться себя там – ты чё, я закричу – а Дашенька, в которую Саша был влюблён полгода назад и не разговаривал весь 11-й класс – сидела сзади и видела всё, и Саша думал, что он так мстит ей за это, но Дашенька после смотрела на него как на извращенца, и тут Саша заметил, что рассказывает это вслух, и все примолкли, и Танька, то есть Аня, то есть, Юля, убрала руку. А Вероника, наоборот, смотрела с томным пониманием.
А потом склейка, и все уже пили чай, и снова покурили по кругу, и Василий спорил через стол с Аней сколько надо отдать ментам, если примут, 20 или 50, и чем раньше отдать, тем меньше выйдет. А Аня говорила, что 20 это было раньше, а сейчас другие расценки, а Саша вёл через стол ненужный разговор с Вероникой про Кастанеду, и выход из тела, и астральные путешествия, и два диалога шли через стол, как перекрёсток в Индии, и слова сшибались, как машины в «Доказательство смерти». И Тарантино-Василий предложил попперсов, чтобы вообще улететь.
И Юля сказала давай, но сказала так, что лучше и не надо: мол, чё ты, давай, раз уж пошёл во все тяжкие, и решил променять меня, едущую за тобой из города в город, а я тебе столько дала, Саш, ты не помнишь меня, это я, а не Танька сидела с тобой за одной партой, и трогала твой такой твёрдый, это я, а не Дашенька смотрела с парты сзади, это я, Саша, ты не помнишь меня, джинсовка-чёлка-чокер, я была в каждом городе – на каждом концерте, и ты променяешь меня на попперс, ну давай! Точнее, она сказала просто – давай. И Саша покурил и занюхал попперса. И улетел, словно выехал на встречку, как каскадёр Майк, врезался в кухню на полном ходу, лоб в лоб, и это уже даже был и не он, пульс в висках а может Василий с утиным лицом тарантино крутило квартиру картину и смуглая нога, как самое прекрасное и женское, падала и шлёпалась по шоссе…
… целовались в коридоре, и прошли в одну из бесчисленных спален этой питерской квартиры, роняя вещи, джинсовка, и запах духов, «Ультрафиолет», как у Дашеньки в 11-м классе, и футболка с Oasis, и такая гладкая кожа, чокер, острая грудь, ниже, пупок, джинсы, ноги, и так горячо, и она смотрела на него так преданно и по-детски, словно во встречные, вспыхнувшие фары, старше его на тысячу лет, зная всё наперёд, но всё же надеясь, что может этот сделает всё по-другому – и пальцами аккуратно – может, этот увидит в ней то, что она давала всем, выводя на сцену – губами вдоль шеи и ниже – может этот разглядит в ней нечто большее, чем просто пизду, сиськи, жопу, подругу, жену – точки сосков – может этот сможет прикоснуться к, она смотрела так преданно и так не как все до этого, что он подумал, нет, он не может сделать. Тогда он не будет отличаться от других, и понимая, что будет точно таким же, он сделал это, а может это был не он, а я, я сделал это на полном ходу, лоб в лоб, доказательство смерти.
И только сделав, вспомнил, что где-то в джинсах лежит квадратик фольги, с кругом латекса, так и не раскрытый. А выброшенный тест – уже не лежит. И он впадал в неё, как впадали все, он впадал в неё, и эти часы до полудня в пустой квартире и солнце наискосок, и он впадал в неё, и латте в кофейне на Новослободской, и белоснежные пластыри на щиколотках официантки, словно часть формы, и он впадал в неё, и велосипедная дорога в июне после ливня, запах лип, и он впадал в неё, и свечи в Непале, круговорот монахов вдоль ступы, и он впадал в неё, летний лагерь, волейбольная площадка в пятнах света, и он впадал, и это видео на Ютубе – сравнение
