жму руку.
17.VIII 25.
Sorrento.
23 августа 1925, Сорренто.
Уважаемый Федор Васильевич,
И. И. Скворцов ничего не писал мне о «Н[овом] мире». И. М. Касаткин — тоже не писал.
Исполнить желание Ваше — не могу, готовых к печати рукописей у меня нет, все уже розданы. Писать рассказы — перестал, пишу большую книгу, буду работать над нею не меньше года.
Разрешите сказать несколько слов о «Цементе». На мой взгляд, это — очень значительная, очень хорошая книга В ней впервые за время революции крепко взята и ярко освещена наиболее значительная тема современности — труд. До Вас этой темы никто еще не коснулся с такою силой. И так умно. Вам — на мой взгляд, опять-таки — весьма удались и характеры. Глеб вырезан четко и хотя он романтизирован, но это так и надо. Современность вполне законно требует, чтоб автор, художник, не закрывая глаз на явления отрицательные, подчеркивал — и тем самым — «романтизировал» положительные явления. Вы умеете делать это, с чем искренно поздравляю Вас. Однако — поймите меня: я говорю не о том романтизме устрашенных действительностью и бегущих от нее в область фантазий, а о романтизме верующих, о романтизме людей, которые умеют встать выше действительности, смеют смотреть на нее как на сырой материал и создавать из плохого данного хорошее желаемое. Это — позиция истинного революционера, и это его право.
Даша — тоже удалась. Ею Вы затушевали «Виринею», что весьма полезно. Вообще все характеры у Вас светятся, играют. Лишь Бадьин несколько затяжелей, и чуть-чуть сентиментален Чибис. Да Сергей написан по шаблону — «интеллигент, значит — слаб и жалок». Вы все забываете, что большевизм и творец его Вл. Ленин — это пришло из интеллигенции.
Засим разрешите указать некоторые недостатки книги. К ним, в первую голову, я ставлю язык, слишком форсистый, недостаточно скромный и серьезный. Местами Вы пишете с красивостью росчерков военного писаря. И почти везде — неэкономно, а порою и неясно. Примеры: «грузной, дубовой мебелью разных стилей». Это — описка. Большинство стилей последнего времени не выносят ни грузности, ни дуба. Говоря о Громаде, Вы несколько раз [упомянули] о «последних каплях крови на его скулах». То же о грудях Даши. И еще о многом, — повторения, повторения.
«Даша в бровях твердо подошла к столу», — нехорошо. Однорукого человека Вы называете безруким. «Поля сорвалась на смех» — и не ясно и двоемысленно. Такими штучками у Вас испещрена вся книга. Они особенно неприятно режут глаз и слух читателя, когда Вы говорите их от себя, в описаниях.
Язык диалогов весьма жив, оригинален и даже правдив. Я знаю этот язык. Но, видите ли, дело происходит в Новороссийске, как я понимаю. За Нов[ороссийском] стоит огромная, разноречивая, разноязычная Россия. Ваш язык трудно будет понять псковичу, вятичу, жителям верхней и средней Волги. И здесь Вы, купно со многими современными авторами, искусственно сокращаете сферу влияния Вашей книги, Вашего творчества. Щегольство местными жаргонами, речениями — особенно неприятно и вредно именно теперь, когда вся поднятая на дыбы Русь должна хорошо слышать и понимать самое себя.
По Льву Толстому, Г. Успенский писал на «тульском» языке. Это — неверно. Глеб Иванович обладал хорошим слухом и, если допускал шуточки, то лишь «для разгулки времени». Его словечки стали пословицами, напр: «в числе драки» — любимое словцо Ильича. Но «крой на ять» — пословицей не будет. Нет.
Мой дружеский совет: для отдельного издания просмотрите книгу, это ее только украсит. Никогда не бойтесь и не жалейте сокращать.
Вы извините мне эти непрошенные советы — так хочется видеть хорошую книгу Вашу еще более хорошей. Вы ведь знаете: литературу и литераторов я люблю.
О литературных нравах мне много пишут плохого. Отношусь к этому спокойно, как к явлению временному. Огорчаюсь, конечно, но не могу не понимать, что это естественно — плохие нравы. Туго жить. И — все еще не свободно. Это пройдет.
Фатовы пребудут до конца дней земли нашей, как глупые осенние мухи. Фатов — действительно бездарный и неумный парень. […]
Ну, будьте здоровы, Федор Васильевич. Вы на хорошем пути, поздравляю Вас от всего сердца. Крепко жму руку.
Где выйдет «Цемент» — в «Круге», в «Земле и фабрике»?
23.VIII.25.
«Новый мир» я имею лишь № 1-й. Теперь 7—8-й. Не пришлете ли 2—6-й номера?
22 августа 1925, Сорренто.
Дорогой и уважаемый Сергей Федорович!
Ваше письмо от 23-VII получил лишь сегодня—22-VIII. Это случилось потому, что письмо адресовано в Чехословакию, Мариенбад, а я уже второй год живу в Италии, Сорренто.
Я очень польщен приглашением на чествование Российской Академии наук, но приехать не могу, ибо увлечен большой работой, прервать которую даже и на несколько дней — не решусь. Да и человек я — не для парадов. Не место мне на этом великом празднике русской культуры, русской науки.
И — не мне говорить о величии заслуг науки русской пред миром. Это будет сказано лучше и громче, чем мог бы сказать я.
Но вот что хотел бы я оказать людям науки: я имел высокую честь вращаться около них в труднейшие годы 19—20-й. Я наблюдал, с каким скромным героизмом, с каким стоическим мужеством творцы русской науки переживали мучительные дни голода и холода, видел, как они работали, и видел, как умирали. Мои впечатления за это время сложились в чувство глубокого и почтительного восторга пред вами, герои свободной, бесстрашно исследующей мысли. Я думаю, что русскими учеными, их жизнью и работой в годы интервенции и блокады дан миру великолепный урок стоицизма и что история расскажет миру об этом страдном времени с тою же гордостью русским человеком, с какой я пишу Вам эти простые слова. В них нет никакого преувеличения, так я чувствую.
От всей души поздравляю творцов русской науки с их праздником, который есть в то же время праздник всех разумных людей нашей страны.
Почтительно кланяюсь.
Вам, Сергей Федорович, в особицу, так же как С. П. Костычеву, А. Е. Ферсману, Ю. А. Филиппченкои многим, с кем я имею честь быть лично знаком.
Сердечно желаю всем здоровья и бодрости духа.
23.VIII.25.
Sorrento.
8 сентября 1925, Сорренто.
Леониду Леонову.
Сердечно благодарю Вас за «Барсуков». Это очень хорошая книга. Она глубоко
