Нет, брат, с такими удобствами не умерщвляют. Это - может быть, комфорт смертника XXII столетия, когда высокопросвещенная цивилизация вспомнит и о его печальной камере... Однако я чувствую, что совсем забыл о ремне и кирпиче... Ремень? - К чорту. Разумом верю, а существом своим не слышу смерти. Ведь только уверившийся в ней надевает на шею петлю... Кирпич? Другое
дело. Дело настроения. Но, мне кажется, я сейчас настроен слишком серьезно, чтобы думать о таких пустяках.
Но как неприятно молчит темнота...
Мне все-таки очень, очень тяжело...
...............
На этом записки Баландина обрываются.
* * *
Четверо офицеров возились с пулеметом. Неладилось в замке. Один разлегся на полу и снизу, морщась и раздражаясь, завинчивал какой-то болт.
Молоденький безусый прапорщик тоскливо отвернулся на окно.
Он боялся. Старался нарисовать себе - как это будет. Улицы, дома, люди - все, как всегда. А вот, если не остановить, не предупредить, то случится непоправимое. Будет страшная боль, кровь... Брр... морщился.
Ах, кто бы остановил течение времени, кто бы всесильный удержал, пока еще не поздно? И другие - все хмурые такие, посеревшие...
Зазвенели шпоры, в казарму вошел Полянский. Черные усы закручены вверх, румяный с мороза, руки в карманах.
- Что вы возитесь, господа? Дайте-ка...
Присел у машины, среди расступившихся офицеров.
Один взгляд - и понял.
- Поверните. Еще... так. Теперь нажимайте. Вошло?
Пружина щелкнула - все было в порядке.
Встал довольный, улыбнулся в ус.
И все повеселели, и молоденькому прапорщику теперь уже не было страшно.
Деловито, энергично - несколько приказаний. Всем дело дал, всех занял.
Некогда думать о ерунде.
- Через полчаса вернусь!
Входил в свое крыльцо:
- Немного перекушу, а там: - усилить караулы... послать разведку пропасть дела! Жена, - шутливо крикнул, бросил на рояль фуражку.
Нырнула голова прислуги из двери:
- Они в спальне, - и исчезла.
"Что такое? Чудно..."
Как был, в пальто, прошел в спальню.
Это... чужая? Платье женино, а лицо не ее... Упало сердце, в непонимающем испуге.
- Что с тобой? Маруся?!
Мария Николаевна глядела в пол, молчала.
- Ты... не здорова?
Подбежал, хотел взять руку - она отдернула и отступила.
- Да что же?
С гримасой боли оторвалась, выдавила слова:
- Я давно собиралась сказать тебе... вам, что я больше не могу быть вашей женой...
- Ну... нет, - остолбенел Полянский и сам для себя незаметно упал-сел в кресло.
Она решилась, рвала себя до конца:
- Это мучит меня ужасно... Может быть, я очень скверная, дурная, что я молчала до сих пор... Но у меня не хватало сил... А теперь, я так убита, что мне все равно...
- Постой, постой, - останавливал Полянский и прекрасно зная, что это так, все-таки спрашивал, - ты... любишь другого?
- Да, - ответила она. В упор взглянула воспаленными, отчаянными глазами.
- Но... Марусечка, - чувствуя, что весь холодеет, цеплялся за тень надежды Полянский, - может быть... это не серьезно?
Только отвернулась к портьере и качнула головой отрицательно.
- Да... кто он? - с внезапным переходом к бешенству, поднялся с кресла.
Она почуяла угрозу и, мстя за собственную муку, обернувшись, с презрением бросила:
- Этого вы не узнаете.
- А-а?.. - с растущей ненавистью, догадывался он, - во-от что, вот как?
И бросился из комнаты...
Охваченная ужасом, притихшая смотрела вслед ему.
- Постойте! - и, умоляюще и слабо, - постойте!..
Хлопнула входная дверь.
Мария Николаевна подбежала к вешалке, сорвала жакетку, на бегу закрыла голову белым платком и, оттолкнув испуганную прислугу, выскользнула во двор. Не видя, не соображая ничего, поспешно перебегала до ворот и только инстинктивно поправляла съезжавший на глаза платок.
Изумленный часовой долго соображал, чего бы это значило, что барыня, так впопыхах и плача, убежала в город...
* * *
Не помнил Полянский, как попал в канцелярию, как испугал вскочившего писаря, как прошел к себе в кабинет. Точно вылили из бутылки серную кислоту туда, внутрь груди...
Схватил телефонную трубку:
- Начальник тюрьмы? Вы? Говорит начгар. Не надо мне вашего рапорта... Извольте сообщить, кого вы приняли вчера из политических?.. А? Буду ждать, поскорее...
Опустилась трубка, разжималась схватившая рука, недоуменно сам заглядывал в себя... Зазвенело.
- Слушаю. Так... дальше, дальше... Ага! Как числится? Заложником? Ну... спасибо, больше ничего... ничего.
Спрашивал, уже наполовину победив себя, спрашивал ненужное.
Ой, как горько и обидно! А больней всего малининские скверненькие намеки. Вспомнились теперь.
- Ах... беда, беда, что я делать буду?
В пустоту провалилась дальнейшая жизнь, никчемным, не своим, посторонним показались все хлопоты тревожные и приготовления.
- Мне-то что до этого? - сумасшедшей улыбкой покривились губы. Пропадут? Да и чорт с ними... Я же пропал? Разве ее убить? А зачем убивать? Разве поправишь?.. Не думать? - и громко расхохотался, так, что дежурный писарь в канцелярии задрожал от страха. - Не думать? Это славно... Правда, не буду думать...
А в груди как лапа зверя, - большой сердитой кошки, - выпустит когти и втягивает их, дерет тело в клочья...
- Ну, зачем, зачем они идут? - как-то по-детски опечалился Полянский и устало отозвался на стук в двери: - Войдите.
- Г-н полковник, - подтянулся вошедший офицер, - команда связи готова, какие будут приказания?
Даже не понял Полянский.
- Приказания... Какие приказания? - и, подметив, как показалось ему, сочувственный взгляд офицера, вскипел: - капитан Капустин приказания даст. Ко мне не смейте лезть!..
Опять тишина и постылая казенная обстановка.
- А там, дома, - еще хуже. Приду и буду один... совсем один. Постой, говорил он сам себе, - как же так, сразу?.. Ну-ка, сообрази, подумай - что делать? Надо увидеть ее, переговорить, образумить. Она - девчонка, сгоряча, не серьезно сказала...
Говорил все это вслух, как нотацию читал. А думалось не о том, припоминалась холодность, какая-то отчужденность жены за последнее время, отход от него, который не замечался в пылу работы. Вернее, не то, чтобы не замечал его, а просто не обращал внимания. Не думал, что это будет важным.
Да если бы и думал, так не сумел бы повести борьбу с этим незримым внутренним, душевным от него удалением. Что мог он сделать? Были у него слова ласковые, просительные, убеждающие, была, наконец, угроза и сила физическая, а дара в душу проникнуть к ней не было у него.
- Нет, - решил Полянский, - не к чему мне к ней итти... не с чем. Зачем буду себя унижать? И так уже...
Мимо окна торопливо прошмыгнул Малинин.
- Ко мне спешит... Боится. А узнает... первый насмеется...
Вспомнились неясные скрытые намеки. Рассказы вскользь, со смешком о прогулках на лыжах. Неистово зацарапал свирепый зверь в груди, - вскочил Полянский с кресла.
А тут, запыхавшийся, негодующий, ворвался в кабинет Малинин.
- Георгий Петрович, вы тут сидите, а там все бегают, голову потеряли с солдатами ненадежно! В городе пожар.
- Ага, - подумал со странным удовлетворением Полянский, - и у вас пожар.
- Так нельзя же так! - визгливо выкрикнул Малинин, - идите же, распорядитесь! Ведь, это красные наверное подожгли... И поймите, солдаты ропщут...
- А почему вы думаете, что это красные? - не спеша, с расстановкой, поигрывая собеседником, задал вопрос Полянский.
Малинин побагровел. Глаза совсем округлились, он только шевелил короткими пальцами.
"Ничего не знает, - решил Полянский, - только боится".
Пересилил себя и солгал обычным тоном:
- Я знаю это... Пустяки. Еще какие новости?
Малинин пришел в себя.
- Еще? Плохие. Очень плохие, - давился он словами и страхом, - в городе зачем-то собирается милиция. Все с винтовками. Прапорщика Иванова не пропустили к управлению... Надо сейчас же арестовать Шумана. Контр-разведка в городе, связь с ней потеряна... О тюрьме, - уж вы извините, - я распорядился. Чего негодяев жалеть?..
Полянский заинтересовался:
- Как распорядились? Расстрелять?
- А чего же? Целоваться с ними, что ли? Сейчас отправил туда отряд...
- Та-а-ак, - протянул Полянский, - это, все-таки, пустяки...
- Да что с вами, Георгий Петрович? - вскочил Малинин, - вы же начальник гарнизона? Что вы надо мной издеваетесь?
И, плачущим тоном, убегая к двери:
- Позову сейчас кого-нибудь из офицеров...
- Дьявольщина, - поморщился Полянский, - сейчас приведет... Вот скука! Будут спрашивать, просить..."
Тоскливо осмотрелся: деться некуда. Все противны - все.
Встал, заглянул в канцелярию. Встретился с вздрогнувшим взглядом дежурного писаря. Стало неловко, почти смутился...
- Послушай, - приказал, - пойди в казарму, попроси мне капитана Капустина.
Подождал, когда писарь хлопнул дверью, торопясь и крадучись вернулся к столу и вытащил из лежащего кобура черный наган.
А писарь выскочил из канцелярии и с порога увидел приближавшихся офицеров с Капустиным и Малининым. Хотел отворить им дверь, да в это время грохнул в комнатах и прокатился выстрел...
