- Ромка, ты серьезно про ивы?
- Конечно.
- Вчера я там был. Страшно! Считаешь, их можно еще спасти?
- Спасешь... - процедил Роман и кивнул на ребят, которые уже переоделись и окружили Вадима Коренева. Известно, сейчас все зависит от Вадима. Как он скажет, так и будет. Это понимал, наверное, и Левко. Поэтому и шагнул к нему:
- Вадим, может, попытаемся, а? Пойдем и поставим их! Пусть растут... Помнишь, летом, когда солнце надоедало, мы лежали под ивами, в тени?.. Их еще можно спасти, а спасти что-нибудь - это же прекрасно! - Добродушный Левко смотрел на Вадима Коренева, не замечая его улыбки, затем перевел глаза на Романа, который хорошо понял улыбку Вадима: вон сколько удивления и растерянности во взгляде.
Предложения Левко никогда не принимались ребятами всерьез, хотя, в общем-то, он всегда предлагал дельные вещи. Говорил Левко, как правило, немного "пышновато", - поэтому и появлялись преждевременные улыбки на лицах слушателей.
Роман уже и не рад был, что нашел себе единомышленника в лице Левко. Его начало злить поведение Вадима: сказал бы уж что-нибудь, сколько же можно улыбаться!
- Что же ты зубы скалишь? - не вытерпел Роман. - Говори!
Вадим взглянул на него внимательно, улыбка с лица исчезла:
- Твоя идея, тебе и дерзать. На мне весь свет клином не сошелся. Тем более, времени - ни минуты. Так что без меня.
- И без меня, - двинулся за ним Адамко.
- А мне пять километров топать...
- Мне тоже. Сам знаешь, сколько сейчас работы...
Один за другим ребята разбежались. На стадионе остались только Роман и Левко. На солнце надвинулась туча. Темное пятно, словно тень неведомого существа, поползло по зеленому полю стадиона, по деревьям, хатам, выглядывавшим из зелени седым шифером, оцинкованным железом, и двинулось к пруду. "Наверно, и по Неллиной хате проползет, и ивы полегшие не минует", подумал Роман.
- Это просто ужас какой-то! - Левко даже сплюнул с досады. - Их кроме футбола ничего больше не интересует...
"Может, и в самом деле плюнуть на все, повернуться и уйти прочь?"
- Даю задний ход. - невесело усмехнулся Роман. - Не видел Важко? Не знаешь, где он?
- С Хомой куда-то подался.
- С Хомой? Деркачом?!
- Да. Шептались на переменках, а после уроков исчезли. Не знаю. После вчерашнего... Чудак Митька.
"Да-а, чудак. А впрочем, разве только Митька? Все такие... Вот и он, Роман, бежал сюда, чтобы поднять ребят на хорошее дело, искренне хотел их организовать, а увидел кислые физиономии - и отступил без боя. Левко вот согласен помочь, а он..."
И снова перед Романом возникла мать. Сердитая, разгневанная хулиганским поступком Василия: "Имея такого сына, не смей людям в глаза смотреть, не смей чужих воспитывать! Учительница!"
Из этих слов напрашивался какой-то вывод, но какой именно, Роман не мог понять. Этот вывод, казалось, вертелся на поверхности, казалось, вот он, бери его и будь мудр в жизни...
Роман не заметил, как повернулся и зашагал со стадиона.
- Ромка! Ромка! - крикнул вслед Левко. - Завтра устроим. Завтра поднимем ребят, вот увидишь.
Роман не обернулся.
МАЙСТРЕНКО
Последний урок в десятом "А" закончился неожиданно. Иван Иванович Майстренко на полуслове прервал объяснение, густо покраснел, взглянул угрюмо на десятиклассников и сказал:
- На сегодня все. В следующий раз буду спрашивать вторую и третью темы. Прошу подготовиться. До свидания. - И вышел.
Чтобы Иван Иванович прерывал объяснение на полуслове и уходил раньше, чем закончится урок, такого еще не бывало! Десятиклассники удивленно переглянулись, посидели немного молча и разошлись по домам.
Домой побрел и Майстренко. Именно побрел, потому что иначе и не назвать эту неспешную ходьбу высокого статного человека с низко опущенной головой. Невозможно было найти в этой понурой фигуре хотя бы каплю беспокойства. Брел по малопобеянским улицам человек, у которого случилась непоправимая беда и который на все махнул рукой.
Проурчал по мостовой мотоцикл и остановился в нескольких шагах. Мотоциклист снял с головы шлем, бросил его в коляску и пошел навстречу.
- Добрый день, Иван Иванович. Давно хотел поговорить с вами.
"Важко Степан... как же его по отчеству?"
Перед глазами Майстренко сразу же возникло помятое объявление о товарищеском суде. Он силился вспомнить, ведь обвиняемого там называли по отчеству, но напрасно: все заслонил растерянный вид ученика Дмитрия Важко.
- Здравствуйте, - сухо произнес Иван Иванович, с откровенным любопытством рассматривая невысокую худощавую фигуру Важко. - Извините, не помню вашего отчества.
- Степанович...
- О чем же вы хотели со мной поговорить, Степан Степанович?
- О сыне моем, Дмитрии.
- О сыне, - повторил Майстренко. Его почему-то раздражал этот загадочный человек. Это он, кажется, выстрелил когда-то в Деркача из ружья. Зайца не поделили!.. - Я вас слушаю.
- Спросить хотел, как он там, в школе...
- На Дмитрия было бы грешно возводить напраслину. Юноша имеет твердые положительные оценки.
- Ну, а поведение? Понимаете, беспокоит он нас. Какой-то он, ну, равнодушный ко всему, несобранный...
- У меня их много, Степан Степанович. Во всяком случае, Дмитрий ничем особенно не отличается ни в лучшую, ни в худшую сторону. Такие не попадают в поле зрения.
- Не попадают в поле зрения... - немного удивленно повторил Важко.
"Что я, глупости говорю, - сердился Майстренко. - Некстати он подошел, очень некстати!.."
- Единственное, что я могу вам посоветовать, Степан Степанович, - это быть примером для сыча, образцом в жизни, - не удержался Майстренко и заметил: как-то сразу поблекли, побледнели синие кольца возле глаз собеседника, а узловатые, в ссадинах и порезах руки начали зачем-то расстегивать и застегивать пуговицы на ватнике. Добавил помягче: - Поверьте, дети очень болезненно воспринимают житейские неудачи близких им людей. Особенно когда неудачи случаются вследствие аморальных поступков... Извините, я не хотел вас обидеть. До свидания.
Оставив ошеломленного Важко посреди дороги, Иван Иванович фактически ушел от разговора, сбежал. Да, сбежал, потому что не мог ничего сказать встревоженному отцу: он просто не знал его сына Дмитрия. Да и отца не знал.
Жены дома не было - и хорошо. Ничего худшего сейчас и не придумаешь, чем отвечать на ее вопросы: что случилось, почему сердит и все такое прочее...
Сразу же поднял сиденье дивана и окинул взглядом связанные канцелярские папки, общие тетради в коленкоровых обложках. Все они покрылись седоватой пылью, и Иван Иванович, о чем-то раздумывая, вывел пальцем на одной из тетрадей слово, которое преследовало его сегодня с самого утра: "Стыдно!" Сел на пол перед своими университетскими бумагами. Они пролежали в диване много лет, жена не один раз предлагала выбросить "макулатуру", но Иван Иванович восставал против, показывая вдруг необыкновенное упорство. Анна только плечами пожимала, удивленная неожиданным отпором, и все оставалось по-старому: студенческие конспекты валялись в диване, а Майстренко, вспоминая иногда о них, опускал низко голову, и кто знает, какие мысли овладевали им. День, два или даже три он ходил черный как туча, вздыхал за завтраком, поглядывал на Анну колючими глазами, словно после ссоры.
И вот наконец решился: взял первый попавшийся конспект, вытер пыль на обложке, подышал на коленкор, чтобы его выровнять (края даже позакручивались), и только тогда осторожно раскрыл. Бумага немного пожелтела, на ней четко выделялись блоки абзацев, выписанных каллиграфическим почерком, обсыпанных суровыми кавычками. "Мысли великих о педагогике", - прочел Иван Иванович и вспомнил: научная библиотека, за столами студенты, пред ним - раскрытая тетрадь и книги, книги... Майстренко торопится. Он прекрасно знает, что в селе, куда занесет его учительская судьба, вряд ли найдет хотя бы одну из этих дорогих книг. Значит, надо писать. И он писал, поражая своим трудолюбием друзей.
А еще вспомнил тот день, когда оказался в Малой Побеянке. Да-да, он тогда начал активно учительствовать, как сейчас Дмитрий Павлович. Первые уроки... Давно это было! Волновался, когда брал классный журнал и шел притихшим коридором... "Привыкнешь. Успокоишься..." - посмеивался над ним Никита Яковлевич. Э, нет, думалось, не привыкну. Как можно привыкнуть! Урок - это всегда экзамен, всегда испытание, каждый урок содержит неисчислимое количество неожиданностей, ловушки, и ты осторожно обходишь их, а после урока чувствуешь себя солдатом, который перешел минное поле. После урока, на котором ученики разделили с тобой твою радость и твою печаль, были заражены твоим вдохновением. После такого урока ты победно вытираешь пот со лба и, не в силах скрыть радость, наблюдаешь тихую задумчивость в глазах юных слушателей.
"Шаблон - наиболее опасный враг учителя! Коллеги, бойтесь шаблона!" провозглашал ты на каждом педсовете и поражался, потому что коллеги никак не реагировали на твои лозунги, словно и не слышали их.
