с крыш. Ася подала руку нани, нагнулась и поцеловала малыша в щечку, подошла — взобраться на коня. Сакан держал поводья. Ася протянула руку к седлу, попыталась вскочить, и вот-вот нога ее должна была уже выскользнуть из стремени, как Сакан поддержал ей ногу, помог сесть в седло.
Ася попрощалась с Саканом, тронула коня и поехала вниз по тропе. Женщины провожали ее до края села, показали дорогу в ближнее село, тут и расстались. Женщины рассыпались по улочкам села. Ася, крепко держа поводья, каблуками пришпорила коня и тот пошел резвее.
Сакан с минуту так и стоял, как вкопанный, потом подошел к двери хлева, но вспомнил, что идти-то ему в сад надо, повернул назад, стал спускаться в ущелье.
Когда он помогал Асе взобраться на коня и поддержал ей ногу, ему почему-то показалось, что пальцы его утонули в чем-то мягком. А когда нагнулся вставить ее ногу в стремя, подол Асиного платья приподнялся, и глазам Сакана открылись ее белые бедра.
Весь день Сакан поливал сад.
Вода текла под деревья, и, пока шла от дерева к дереву, Сакан полеживал на спине, прикрыв веки.
Деревья схлестывались ветвями, шурша, терлись друг о друга листья. Когда между ветками образовывался вдруг зазор и глазам Сакана представал простор небес, ему начинало казаться, что облако и есть белое платье, которое ночевало в их доме, рядом с его постелью.
Уже стемнело, когда возвратился он домой. Прислонил заступ к стене дома, пошел проведать корову. Вошел в дом, поворчал на жену, что корова не поена. Жена пыталась было возразить, сказать, что она весь день полола на огороде, что не было ее дома, но притихла, расстелила скатерть, выложила хлеб, сыр, мацун.
Сакан плотно поужинал, так и не улыбнувшись, не цоднимая головы и проглатывая последний кусок, проворчал:
— Постели мне, да не забудь положить у дверей точильный камень, я его утром заберу.
Сказал и расстегнул ремень.
А когда Сакан положил голову на подушку, снова цовеяло на него запахом, который шел от платья Аси. Вчера на этой подушке лежала ее голова.
Сакан зарылся с головой в подушку, раздул ноздри и стал жадно впитывать этот запах. Перед взором его качались плечо, белое платье, приятные ноги.
Жена погасила лампу и осторожно полезла под одеяло. Сакан ощутил тепло на спине, повернул лицо к жене. Под одеялом приятно пахло, и когда Сакан обнял свою жену, ему почудилось, что это оголено плечо его жены, что это ее душа носит белую как снег рубашку. Так и не поняла жена, почему в ту ночь Сакан был таким яростным. И мысленно простила ему его вчерашний проступок, когда муж отвернулся к стене.
Жена сладко посапывала, в углу хижины тихо спала нани. И в этой ночной тишине слух Сакана ловил, как в хлеве, за стеной, жует корова.
Вспомнил, как корова хотела боднуть Асю, когда та совала под нос теленку цветочки. Припомнил Сакан и первый день, когда они сидели на крыше и старик рассказывал, как однажды лунной ночью объявился в Мтнадзоре «злой дух» и как этот дух преследовал его.
— Бегу я, бегу, а он не отстает, стану — и он ждет.
При этих словах и появилась товарищ Ася.
До самой полуночи Сакан не то чтобы дремал, но и не бодрствовал. Луна светила из ердика, свет ее играл на карпете. Ближе к утру заснул.
Во сне привиделся Сакану Мтнадзор: женщина в белом платье бежала за ним по ущелью, приближалась, он оборачивался к ней, чтобы поймать ее, но женщина вдруг останавливалась и смеясь убегала прочь.
Перевод С. Хитаровой
Мина-биби сказали, что к вечеру приедут в дерев-ню ее сын и невестка. Еще засветло она поднялась на крышу.
Прикрыв рукою глаза от слепящих лучей заходящего солнца, она глядела вдаль на извилистую дорогу.
Сын жил в городе. Больше десяти лет он не был в деревне и не видел мать. В город он ушел еще юношей, с бархатистым пушком над углами губ и на подбородке, а теперь он должен был приехать на побывку домой вместе с женой и дочкой.
— Эй, старуха, никого не видать? — раздался снизу голос Авана-ами. Он сидел в комнате и, томясь ожиданием, то и дело нетерпеливо окликал старуху.
— У скалы Земгил двое верховых и один пешеход, — ответила с кровли Мина-биби, поднимаясь на цыпочки, чтоб лучше видеть.
Прищурившись, она несколько мгновений не сводила глаз со скалы Земгил и вдруг ощутила легкую дрожь в коленях, а сердце у нее запрыгало, как рыба, выброшенная на берег. Волна радости захлестнула ее и подкатилась к самому горлу.
Задыхаясь, она спустилась с крыши, бросилась в дом.
— Едут! Эй, муженек, едут!..
На другое утро Мина-биби проснулась раньше обычного.
Эту ночь она плохо спала, часто просыпалась, садилась на постели, прислушивалась, смотрела, не проснулись ли дорогие гости, спокойно ли спят. Один раз она даже встала, засветила огонь, поглядела на лица спящих, словно не веря тому, что они здесь. Подошла и поправила свесившийся край одеяла.
Хотела было разбудить старика, поделиться своими мыслями, но раздумала. Прежде чем потушить свет, еще раз посмотрела на спящих, что-то умиленно пробормотала и снова накрылась одеялом.
Утром она начала хлопотать по хозяйству: ходила по воду, доила коров. Работа спорилась у нее в руках. От радости Мина-биби словно помолодела. Входя в комнату, она порой забывала, зачем пришла. Раздувая огонь в очаге, вдруг замечала зонтик или еще какую-нибудь вещь, привезенную сыном, брала их в руки, внимательно разглядывала и ставила на место.
Моя перед очагом посуду, она нечаянно задела тарелкой чайник, — чайник звякнул.
Аван-ами зашикал на нее, а Мина-биби прошептала:
— Чтоб у меня отсохли руки.
Сказала и от волнения не заметила, что молоко убежало и залило огонь.
На пороге своего дома Аван-ами с радостной улыбкой приветствовал прохожих и в ответ на поздравления говорил:
— Желаю вам, чтоб и ваши скитальцы вернулись домой, — и предлагал выпить водки и отведать мазы [13].
Еще в прошлом году он мысленно дал обет зарезать быка в честь приезда сына. И сейчас, когда он предложил жене заколоть жирного барана вместо быка, Мина-биби запротестовала: раз дал обещание, надо его сдержать. В кои веки в доме у
