class="p1">Многие предприятия самым бестактным образом заставляли своих сотрудников и рабочих писать заявления с обязательством не ходить на голосование.
– Неправомерно! – кричали другие адвокаты и обвиняли предприятия в ущемлении права на свободное волеизъявление. Но процессы затягивались, а времени до выборов оставалось совсем мало, и все вдруг смутились.
Группировки, которые были против референдума, заявили, что хотят послать наблюдателей на избирательные участки: не столько наблюдать за выборами, сколько за избирателями, и записать имена тех, кто примет в них участие. Многозначительно умалчивали о том, для чего эти списки предназначены, что было страшнее конкретных угроз. Организация «Мы, народ» не могла просто запретить их намерение, в конце концов, открытость процесса выборов была основой мероприятия, и право наблюдать предоставлялось каждому гражданину, даже тем, кто был в целом против.
Давление. Неуверенность. Запугивание. Опросы показывали внезапный спад предположительного участия в выборах. Более того, многие эти опросы были подделаны, чтобы еще больше разуверить тех, кто хотел голосовать.
Он ждал. Сидел на кровати с темно-желтым комплектом белья, выглядевшим омерзительно на фоне коричневых обоев, смотрел на двери номера и ждал. Вскакивал каждые пять минут, подбегал к окну и выглядывал из-за штор, вонявших столетним дымом, на площадь перед мотелем, на подъезд, на стоянку. Приезжали и уезжали автомобили. Из них выходили молодые пары, говорившие по-французски и выглядевшие так, словно позади у них была страстная ночь. Одинокие пожилые мужчины в шляпах и рубашках в грубую клетку выгружали удочки, наживку для рыбы и небольшие холодильные камеры. По задним сиденьям ползали младенцы, матери шикали на них. На выходных здесь происходило чертовски много всего.
В мотеле был небольшой киоск, называвшийся «Super Marché» [106], размером не больше разложенной газеты. Время от времени он совершал на него набеги и покупал что-нибудь перекусить: чипсы, шоколад и все сэндвичи, лежавшие у них бог знает сколько, – похожие на резину, с безвкусной курицей, безвкусным салатом из капусты, моркови и лука или с ужасно вонючей ветчиной, но он все равно все съедал. Не потому, что был по-настоящему голоден, а потому, что это стало словно бы развлечением. Он требовал, чтобы ему давали сдачу четвертаками – канадскими четвертинками доллара, они странно выглядели, и это были единственные монеты, которые проглатывал телевизор. Один час стоил четвертак, и он, как правило, заканчивался тогда, когда детектив становился интересным, а потом изображение исчезало, возвращая его обратно к действительности, которая набрасывалась на него со всех сторон и раздавливала.
Внутри него возникла дрожь. Словно мелкие насекомые ползали по его коже, постепенно пожирая его рассудок. Это была дрожь, словно шедшая из костей, против которой он был бессилен. И он ждал, сидя на темно-желтом белье, усыпанном крошками, смотрел на двери номера, и когда человек наконец пришел, он едва смог встать, чтобы подать ему руку.
– Я все испортил, – сказал он, прежде чем последовал вопрос.
Вошедший посмотрел на него. Сначала он не захотел садиться, отодвинул ногой все пластиковые пакетики и упаковки от крекеров, посмотрел на него, но потом все равно сел.
– Что это значит? – поинтересовался он, и Марвин рассказал ему, как было дело.
После телефонного разговора он подумал, что, наверное, не стоило говорить об НЛО и городах на Марсе; обо всем этом Бликер не упоминал, это он сам додумал. В конце концов, он тоже кое-что читал, кое-что слышал и мог сложить два и два. Для Джона это оказалось слишком, он полностью закрылся. Но об этом Бликеру лучше не говорить. Не стоит позволять никому заподозрить, что он знает слишком много.
– Что это значит? – снова спросил Бликер, когда он пересказал ему ход разговора.
Марвин посмотрел на него, помолчал некоторое время, боясь вынести приговор.
– Они уже захватили его, – наконец решился он. – Каким-то образом. Обработали под гипнозом, не знаю. Но он… он полностью блокируется, когда начинаешь объяснять ему суть дела. Полностью. И не пробиться.
При этих словах Бликер побледнел, словно смерть, потрясенно уставился на него огромными, словно блюдца, глазами.
– Значит, судьба человечества предрешена, – сказал он.
Он повторил это еще раз и еще, словно заклиная злых богов, и голос его звучал низко, как китайский гонг, эхом отдававшийся в глубине его души.
В пятницу, 26 июня 1998 года, в полночь по нью-йоркскому времени закончился десятинедельный срок подачи кандидатур на пост всемирного спикера. Всего поступило 167411 заявок, из которых, однако, лишь 251 соответствовала требуемым критериям. Большинство кандидатов приложили слишком мало собранных подписей или вообще не приложили их; многие списки не соответствовали требованиям, чтобы имена в них можно было перепроверить; в 12 списках с необходимым числом подписей были обнаружены фальсификации, что привело к исключениям кандидатов. И, несмотря на это, бюллетень первого тура получился на удивление длинным.
Среди кандидатов обнаружилось лишь 12 женщин, на что сетовали все, однако изменить уже ничего было нельзя; как сказал руководитель избирательной комиссии Лайонел Хиллман, «вероятно, это свидетельствует о состоянии мира». Наряду с несколькими бывшими главами государств заявки подали известные актеры, успешные предприниматели, знаменитые писатели и прославленные спортсмены, среди которых был южноафриканский футбольный идол (и шансы его, по крайней мере, судя по ставкам букмекеров, были удивительно высоки), далее – глава одной спорной секты, бывшая порнозвезда, настоящий король (африканского племени), а также поразительное количество неизвестных людей, по поводу которых оставалось загадкой, каким образом они собрали необходимое количество подписей. Только 34 кандидата были моложе шестидесяти лет, и не было ни одного моложе сорока. Опубликовали еще одну статистику, где кандидатов разбили по странам происхождения, но других категорий не было.
В субботу, 27 июня, на Генеральной Ассамблее ООН должна была состояться церемония по случаю начала избирательной кампании. Должен был выступить генеральный секретарь Кофи Аннан, за ним его гость, глава избирательной комиссии Лайонел Хиллман, который собирался еще раз пояснить уже известные всем правила проведения выборов, и камера, передающая это на весь мир, должна была на миг отклониться к Джону Фонтанелли, которого пригласили присутствовать в качестве зрителя. Повод и место сильно оспаривались, но члены Генеральной Ассамблеи простым большинством выступили за, и поскольку они определяют, что происходит на восточной стороне Манхэттена, территории, принадлежащей ООН, на восемнадцати моргенах земли, их правительства могли бесноваться, сколько угодно. (Говорили, будто генеральный секретарь в ходе приватных разговоров с делегатами не скрывал своей убежденности в том, что ООН права, неофициально считая всемирного спикера своим будущим главой, поскольку когда-нибудь, рано или поздно, образуется всемирный парламент и сделает существование ООН излишним.)
Джон Фонтанелли и его штаб прибыли в Нью-Йорк накануне Глобальной церемонии открытия плебисцита. Во время перелета поступили результаты новейших опросов, которые представляли собой не любительскую сумму любительских интервью с прохожими всего мира, а заказанные газетой «Нью-Йорк таймс» уважаемому институту исследования. Методы находились на научном уровне, выбор опрашиваемых был репрезентативным, числа – соответствующими.
И результат был разгромным.
– Это неудача, Джон, – обеспокоенно произнес Пол, изучая факс, словно надеясь, что сможет что-то изменить в том, что было написано черным по белому, слегка под наклоном. – Если на выборы действительно придут лишь пятнадцать процентов, ты можешь забыть о всемирном спикере. Он станет персонажем анекдотов.
Джон взял листки, прочел их и без комментариев отдал обратно.
– Нет, – поднял он руки, когда увидел, что Пол хочет продолжить. – Никаких дискуссий. Мы проведем выборы, кто бы что ни говорил.
Для пресс-конференции вечером того дня, когда они прибыли в Нью-Йорк, не хватило даже большого зала отеля. Журналистов собралось, должно быть, тысячи, сверкали вспышки, вперед устремлялись микрофоны, и все, все они читали опрос общественного мнения.
– Опрос – это не голосование, – заявил Джон Фонтанелли. – Это мгновенный снимок. У нас впереди двадцать недель избирательной кампании, во время которой кандидаты на пост всемирного спикера будут бороться за наши голоса. В ноябре, после подсчетов всех голосов, мы будем знать больше.
Крики, возня. Невозможно расслышать вопрос. Джон просто продолжал говорить дальше, говорил то, что приходило в голову. Он устал. Мысль о том, что проект провалится, приводила его в больший ужас, чем он готов был признать.
– Мы выбираем не между 251 кандидатом, – говорил он. – Перед нами гораздо более основополагающее решение, а именно – между расширенной на одно измерение демократией и новой эпохой феодализма, который
