class="p1">– Из комнаты можно позвонить? – спросил Марвин, когда администратор складывал деньги в кассу.
– Просто сначала набираешь нуль, – последовал ворчливый ответ.
– И за границу?
– Yep [103]. – Он пододвинул к нему ключ через стойку. – Номер три. Выйдешь, и сразу налево.
В комнате оказались отвратительные коричневые обои, но в целом она была ничего. Марвин умылся, один раз выглянул в окно, не увидев ничего, кроме леса, леса и еще раз леса, затем сел на постель и взял на колени телефонный аппарат. Никаких мобильных телефонов, вдалбливал ему Бликер. Они могут определить местонахождение любого мобильника в мире с точностью до десяти шагов. Это было частью их плана. Который он им испортит, даже если это будет последним делом в его жизни.
Марвин на миг задумался, затем набрал длинный номер. Ответил женский голос, он назвал имя, последовал гудок. Сразу же трубку взяла другая женщина, говорившая по-английски с восхитительным итальянским акцентом.
– Привет, Франческа, – сказал он. – Это я, Марвин.
– Марвин? – прошептала она, похоже, едва не упав в обморок у телефона. – Где ты? Я все время о тебе думаю, Марвин, каждый день, и… я купила твой диск…
– Франческа, – мягко перебил он ее, – мне нужна твоя помощь.
– Моя помощь?
– Франческа, дорогая, ты должна выяснить для меня один телефонный номер…
– О мирном переходе Южной Африки к демократии часто говорят как о чуде, – говорил Нельсон Мандела во время государственного визита в Австралию. – Похоже, весь мир уверен в том, что Южная Африка была просто обязана погибнуть в кровавых расистских беспорядках. Однако руководители различных обществ и политических партий уложили тех, кто пророчил погибель, на обе лопатки своей готовностью к переговорам и компромиссам. Если опыт Южной Африки что-то значит для всего мира в целом, то, я надеюсь, как пример того, что люди доброй воли могут собраться, преодолеть различия между собой в пользу всеобщего блага, найти мирное и справедливое решение самых трудных проблем.
Собравшиеся под открытым небом слушатели вежливо захлопали. Свет был уже осенний, в Австралии наступало холодное время года.
– Очень уж елейно, – прошептал один из журналистов, обращаясь к своему соседу, и поднял руку, чтобы задать вопрос. – Есть ли что-то в слухах о том, что на посту всемирного спикера вы будете подчиняться концерну Фонтанелли? – спросил он, когда ему предоставили слово.
Мандела задумчиво посмотрел на него.
– До меня дошли эти слухи, – произнес он затем. – Они неверны. Не мистер Фонтанелли будет при случае голосовать за меня, а люди всех народов земного шара. Вот им я буду подчиняться. Но чего вы можете ожидать от меня, если меня выберут, так это того, что я буду делать то же самое, что и в своей стране: стремиться к правде и справедливости.
По рядам собравшихся прошел неопределенный гул. Некоторые слушатели, особенно приглашенные гости из отраслей экономики и политики, похоже, сочли вопрос журналиста неуместным.
– По прихоти судьбы, – продолжал Нельсон Мандела с мягкой, почти извиняющейся улыбкой, – получается так, что в рамках нового финансового миропорядка именно мистер Фонтанелли пострадает первым. Потому что он в свое время вступил в право наследования, не заплатив налог. А это несправедливо. Мы этого не потерпим.
Значит, этим все и закончится.
Свет в холле был, похоже, мрачнее, чем обычно, голоса в коридорах приглушеннее, краски обстановки – серее. Люди, еще вчера считавшие его властелином мира, сегодня избегали его, смотрели как на приговоренного к смерти.
Адвокаты, окружившие тяжелый стол, словно свора злых собак, застыли, когда Джон Фонтанелли вошел в комнату заседаний юридического отдела. Под мышками у них проступили пятна пота, перед ними лежали горы бумаги, и некоторые из них выглядели так, словно всю ночь боролись с жаждой крови. В воздухе пахло бойней.
– Ну что? – спросил Джон, присаживаясь.
– До сих пор совершенно неясно, – пролаял глава адвокатской фирмы, весьма коренастый мужчина с покрытой сеточкой сосудов кожей и толстыми пальцами, – в какой стране нужно платить налог. В Италии? В США? На каком правовом основании можно требовать позднейшей выплаты?
– Какую правовую систему вообще нужно применять, когда дело дойдет до судебного заседания? – тявкнул приземистый адвокат с подрагивающим адамовым яблоком.
– Как насчет договора, который вы заключили с итальянским правительством? – взвизгнула казавшаяся едва не умирающей от голода блондинка, размахивая шариковой ручкой, словно рапирой.
– Но мистер Фонтанелли его не выполнил, – набросился на нее толстяк с покрытой пустулами кожей. – К этому мы апеллировать не можем.
Джон Фонтанелли поднял руку и подождал, пока все хоть немного не успокоились. Они смотрели на него с дрожащими губами, почесываясь, они хотели, чтобы их выпустили из клетки, чтобы они получили разрешение наброситься на врага, но они смотрели на него и ждали.
– Сколько? – спросил он.
– Пятьсот миллиардов долларов, – тявкнул один.
– Самое малое, – другой.
– Если не будут выдвинуты другие требования.
– Достаточно кому-нибудь вспомнить о том, что Вакки не платили налоги.
– Но почему мы должны нести за это ответственность? – взвыл кто-то и стукнул кулаком по одному из переплетенных в кожу фолиантов, лежащих на столе.
Джон снова поднял руку, приглушая голоса.
– Я заплачу, – сказал он.
У всех присутствующих отвисли челюсти. Глаза вывалились из орбит, словно все они были связаны под столом скрытой системой нагнетаемого воздуха.
– А что мне еще остается? – добавил он.
Они переглянулись в поисках того, кто знает, что еще остается, но не увидели ничего, лишь раздались неопределенные звуки, похожие на стоны.
Джон сам удивился, когда провел в размышлениях целую бессонную ночь. Человек, опирающийся на согласие большинства населения земного шара, – это была потрясающая идея, когда она возникла в его голове, когда ее обсудили и отточили. О том, что она коснется их самих, более того, должна коснуться, неизбежно, неотвратимо, – об этом они не задумывались ни на секунду. Они уже так привыкли не придерживаться законов отдельных государств, так наловчились стравливать страны к собственной выгоде, по своему усмотрению, что сама мысль о том, что всемирный спикер выдвинет требование, оказалась шоком.
Он слышал слова Манделы по телевизору. Их повторяли на всех каналах, все телекомпании, ликуя, подхватили это утверждение, принялись обсуждать и комментировать его. В первый миг Джон испытал что-то вроде насмешливого презрения. О чем бы ни говорили, какие бы решения ни принимали эти политики, они ни разу не коснулись его по-настоящему, он был выше этого. За годы, проведенные с Маккейном, он привык так мыслить, понял Джон позднее, и он добавил к этому кое-что свое. Презрительно усмехнуться, а потом подумать, как можно их обойти, этих шавок и брехливых собак, – такой у него выработался рефлекс, и его мысли текли по этой колее словно сами собой.
И остановились почти болезненно. Куда он собирается сбежать от всемирного спикера? Кого на него натравит? Нет такой силы. И забрать у него деньги – это было дело, в котором все нации мира с огромной охотой пойдут за всемирным спикером.
У него не было шансов.
– Я заплачу, – повторил Джон. – Это означает, что мне придется продать большую часть концерна. Я хочу попросить вас направить свои усилия на то, чтобы подготовить этот процесс. Я уже поручил аналитическому отделу разработать соответствующие проекты. До выборов еще есть несколько месяцев; времени должно хватить для того, чтобы не оказаться под давлением и установить оптимальные цены.
Похоже, кто-то хотел возразить, открыл рот и тут же закрыл его снова, не сказав ни слова, и просто кивнул, как и все остальные.
– И, э… мне очень жаль, что вчера пришлось заставить вас столько работать, – закончил Джон и встал. – Это было необдуманно. Прошу вас меня простить.
Они снова кивнули. И кивали, пока он не скрылся за дверью.
Навстречу ему шел Пол – он искал Джона, проводил его к лифту.
– Хорошенький подарочек, да? – произнес он.
Было приятно идти по коридору, разговаривать, слышать эхо шагов.
– Почему? – спросил Джон. Вдруг у него стало легко на душе, почти весело. – Я ведь этого хотел, верно?
– Чтобы Мандела отнял у тебя все деньги?
– Миллион-другой, думаю, он мне оставит. А с остальными деньгами я все равно не знал бы, что делать. Пусть сам думает, кто их получит.
– Ну, не знаю… – покачал головой Пол. – Почему-то это кажется мне неблагодарностью.
Джон резко остановился.
– Мы всегда хотим именно этого, правда? Справедливости для всех, особых привилегий для себя. – Он рассмеялся. – Пол, ты что, не понимаешь, что происходит? Не видишь? Оно работает! План
