class="p1">Я совершенно не знаю эту вещь — м. б., она — из старых? Есть ли смысл печатать ее — Вы решите сами.
До 15 [28] июня 1908, Капри.
Господину П. А. Травину.
Извиняюсь, что задержал Вашу рукопись, но ранее не мог прочитать, не было времени.
Ваши стихи нравятся мне более, чем проза, — прозой Вы владеете не так свободно, как стихом, да и сюжеты в прозе у Вас менее значительны. А стихи тем, главное, хороши, что видно, кто их пишет и почему пишет. Хотя должен оказать, что в стихах у Вас много неправильностей, неверных ударений, бедных, т. е. незвучных, рифм и неловкостей в выражении мысли.
Если б я знал Вас раньше, я бы посоветовал Вам — не издавать стихов; теперь, наверное, Вы моего совета не послушаете. А посоветовал бы я Вам это потому, что Вы можете писать лучше, чем теперь пишете, и я думаю, что со временем все, что Вы издали и написали, очень Вам не понравится. Вы должны будете понять, что все, написанное Вами, гораздо раньше и лучше Вас написано другими и что в теперешних Ваших стихах нет ни красоты, ни оригинальности, ни силы. Я уверен, что Вам станет ясно и то, что жаловаться на жизнь людям — бесполезно, а гораздо полезнее осуждать людей за порчу жизни, за их черствое и грубое отношение друг ко другу, за то, что они так любят сидеть на шее ближнего своего. Все это будет ясно для Вас, если Вы займетесь самообразованием и будете больше читать образцовых писателей.
Вы не один и не первый самоучка-писатель, это надо помнить для того, чтобы постараться выдвинуть себя из ряда других, для того, чтобы научиться как можно сильнее и ярче изображать жизнь и мысли рабочего люда. Не останавливайте все Ваше внимание только на себе самом и не описывайте только Вашу жизнь и Ваши мысли, — помните, что сотни тысяч людей живут в положении, подобном Вашему и даже много более тяжелом. Старайтесь находить общие всем рабочим мысли, чувства и стремления и вот их излагайте кратко, сильно и просто.
И — не жалуйтесь на тяжесть жизни, — жалуются бессильные, а люди, уважающие себя, должны — требовать признания за ними человеческого права на свободный труд и свободную жизнь. Требовать, а не просить, не жаловаться, не стонать, ибо — это дело нищих, которые не должное им требуют, а милостину просят.
Человек должен уважать себя, должен гордо говорить всем и каждому: я таков же, как и ты, я во всем равен тебе, я имею право жить так же хорошо, такой же полной жизнью, как и ты.
Повторяю: Вы рано начали печатать свои произведения, и это очень плохо для Вас. Первая Ваша книжка — лучше второй, а это признак того, что со второй Вы поторопились еще более, чем с первой.
Ну, все же желаю Вам всего хорошего! Будьте здоровы и относитесь к себе строже.
Конец июля [начало августа] 1908, Капри.
Искренно уважаемый Семен Афанасьевич!
Как я уже известил Вас телеграммой — отказываюсь от участия в комитете по устройству чествования Льва Николаевича.
О причинах отказа Вы позволите мне не говорить — я не хотел бы ненужных споров по этому поводу.
Лично же Вам скажу, что для меня революция столь же строго законное и благостное явление жизни, как судороги младенца во чреве матери, а русский революционер — со всеми его недостатками — феномен, равного которому по красоте духовной, по силе любви к миру — я не знаю.
Граф Лев Толстой — гениальный художник, наш Шекспир, может быть. Это самый удивительный человек, коего я имел наслаждение видеть. Я много слушал его, и вот теперь, когда пишу это, он стоит передо мною — чудесный, вне сравнений.
Но — удивляясь ему — не люблю его. Это неискренний человек, безмерно влюбленный в себя, он ничего, кроме себя, не видит, не знает. Смирение его — лицемерно, и отвратительно желание пострадать. Вообще такое желание есть желание духа больного, искаженного, в данном же случае великий самолюб хочет посидеть в тюрьме лишь для укрепления своего авторитета. Он унижает себя в моих глазах страхом смерти и жалостным заигрыванием с нею, утверждение авторитета для него, индивидуалиста, является некоей иллюзией бессмертия. Оно уже есть у него, но ему — мало. И это — смешная жадность. Именно — комическая.
Наконец — с лишком двадцать лет с этой колокольни раздается звон, всячески враждебный моей вере; двадцать лет старик говорит все о том, как превратить юную, славную Русь в китайскую провинцию, молодого, даровитого русского человека — в раба.
Нет, он мне чужой человек, несмотря на великую его красоту.
М. б., Вам покажется резким мое суждение, даже, наверное, так. Но иначе не могу думать. Я хорошо заплатил за право мое думать именно так, как думаю.
А за угловатость — извиняюсь, — не в слове дело, а в духе.
Искренно чту Вас.
18 [31] августа 1908, Капри.
Грустно, что Вы не зашли ко мне, уважаемый Валерий Александрович. Вы встретили бы у меня людей, которые и знают и ценят Вас.
За отзыв об «Исповеди» — спасибо. Сам я очень недоволен ею — дидактично написал.
Завтра иду на юг Италии пешком, возьму с собою вторую книгу Ваших «Путей» и «Нечаянную радость» Блока. Люблю читать стихи в дороге.
Не сообщите Вы мне адрес Бальтрушайтиса? Очень обяжете.
Я ворочусь на Капри недели через две и был бы рад иметь к тому времени адрес этот.
Сердечный привет, искренние пожелания все большего роста и расцвета духа Вашего.
Крепко жму руку.
28 или 29 сентября [11 или 12 октября] 1908, Капри.
Дорогой мой друг —
я знаю, что часто мое отношение к Вам принимает непростительно грубые формы, что я порчу Вам часы, м. б., — дни. Прекрасно понимаю, как Вы заняты. Представляю себе то ужасающее своей глубиной болото пошлости, которое разводят, вокруг Вас гг. писатели. Чувствую, что Вам трудно и даже порою, наверное, отвратительно живется.
И — за всем этим мне иногда нестерпимо хочется ругаться с Вами. Почему?
