как же его много. Ей нужно было отвлечься.
– Я… хочу есть, – неловко пролепетала она. – Хочешь персик? У меня с собой два.
Он покачал головой. Женевьева расстегнула рюкзак, достала персик и тонкий, острый как бритва перочинный нож. Опираясь локтями о колени, она щелкнула лезвием и провела им вдоль персика. Это всегда было так приятно – чувствовать натяжение кожицы под лезвием. Напряжение. Она нажала чуть сильнее, кожица лопнула, и сок вытек наружу. Она поймала его языком. Потом отрезала кусочек, прижав большой палец, и отправила дольку в рот.
Поеживаясь, Женевьева взглянула на своего нового друга. Он смотрел на нее так, будто впервые в жизни увидел настоящую радугу.
– Так вот как ты ешь персики?
– Мне нравятся ножи.
Он моргнул. Один раз. Дважды. Затем быстро потряс головой, как бы встряхивая и перераспределяя мозг.
– Не, детка, – сказал он. – Давай отсюда. Я пытаюсь держаться подальше от неприятностей.
– Неприятностей? Но…
– Ты опасная. А я еще хуже. Я буду опасен для твоего здоровья.
– Я и так опасна для здоровья. – Женевьева сорвала солнцезащитные очки для пущей убедительности. – Мы теперь друзья! Ты говорил, что не умеешь разговаривать с людьми, но ты разговариваешь со мной!
– Я сказал, что не могу разговаривать с нормальными людьми. – Он посмотрел на нее. – Ты не нормальная.
Она не была уверена, но это было похоже на комплимент. Она чувствовала, что ее понимают. Это было что-то новое. В животе затрепетало.
– Откуда ты знаешь, что я ненормальная? Мы только что познакомились.
– Тогда кто ты?
Женевьева положила подбородок на руки, уперев локти в бедра. Она не знала, как ответить. Кто она?
Она устала. Устала болеть, устала от того, что от ее болтовни одни неприятности, устала переезжать, устала отбиваться от мужчин, которые считали, что мать и дочь – это двойная сделка, и устала ненавидеть себя такой, какая есть.
Может быть, не стоит говорить ему правду. Слишком это некрасиво. Но, возможно, честность-то и нужна, чтобы обрести настоящего друга.
Будь хорошей. Будь умницей.
– Я не хорошая, – тихо призналась она. – И не умница.
Он медленно кивнул. Опустив взгляд на тимбы, почесал подбородок.
– Я тоже.
Так все и началось. С маленького признания. Женевьева никогда никому не говорила, что с ней не все в порядке, и, похоже, он тоже не говорил. Она повернулась к нему, собираясь заговорить. И замерла. Потому что он смотрел на нее во все глаза.
Что-то вспыхнуло между ними – понимание, взаимное притяжение, и это было так необычно, так безотчетно, что Женевьева чуть не задохнулась. Ошеломленная, она слегка раздвинула губы. А потом совсем перестала дышать, потому что он медленно перевел свой сонный, одурманенный взгляд с ее глаз на рот и снова на глаза. На его лице заиграла уверенная, довольная улыбка. Она нерешительно улыбнулась в ответ.
И все закончилось. Он вернулся к своей книге, как будто не было этого невероятно интимного взгляда. А мир Женевьевы сбился с оси. Но в одном она была уверена.
«Мне обязательно нужно с ним подружиться», – подумала она.
– Ну и, – вздохнула она, – как тебя зовут?
– Я же сказал, у меня нет друзей. Дай мне спокойно подумать.
– Не бойся. Откуда гипс?
Он вздохнул.
– Я все время ломаю руку.
– Черт. Недостаток кальция?
– Нет. Я делаю это специально.
Женевьева вытаращилась на него. Прозвенел звонок. Низкий голос прокричал что-то в громкоговорители, и ученики шумной толпой вошли в здание из красного кирпича. Они же не шелохнулись.
– Ты не ломаешь себе кости, – прошептала она, – ты просто не хочешь разговаривать и пытаешься меня напугать, чтобы я ушла.
– Получается?
– Нет. – Женевьева была поражена. – Что с тобой?
Он вздохнул.
– Много всякого.
– Не могу себе представить, что совершу такое безумие.
– Нет?
Она проследила за его взглядом, который сосредоточился на ее правой руке. Мужская рубашка сползла с ее плеча. И стали видны ряды неглубоких горизонтальных порезов у плеча. Некоторые были заклеены пластырем, остальные засохли струпьями, а некоторые стали шрамами. Женевьева всегда носила безразмерную рубашку, чтобы скрыть эти отметины, но несколько раз в школе рубашка сползала. Всегда можно было сказать, что это экзема. Никто никогда не спрашивал.
Женевьева поддернула рукав.
– Ты не знаешь, что у меня за жизнь, – прошипела она.
– Попробуй расскажи, – предложил он, его галактические глаза пожирали ее заживо.
Ее будто ударило током, она ощутила нечто первобытное, грязное, отчаянное, сбивающее с толку. Неужели ее увидели такой, какая она есть на самом деле? Заметили? Это было пьяняще и пугающе. Женевьева надеялась, что ей будет с кем поделиться секретами. Но не рассчитывала, что кто-то окажется еще более сумасшедшим, чем она. И не надеялась, что этим человеком окажется мальчик – мальчик, который вот так выглядит и так на нее смотрит.
Каким-то образом он пробрался в ее голову и вонзил клыки в ее мозг, отравляя надеждой. Жестокая шутка.
Женевьева рванулась вперед и схватила его футболку в кулак, притянув его до уровня своих глаз.
– Перестань смотреть на меня так, будто твой член у меня во рту, – сказала она, задыхаясь, все еще сжимая персик в левой руке. – Я тебе нравлюсь? Думаешь, это так оригинально? Парням нравится мучить странную девчонку, уродку. Но знаешь что? Я и так рассыпалась на кусочки, так что…
С невероятной быстротой он вырвался и зажал ее руку за спиной. Женевьева выгнулась дугой, переводя дыхание. Ее пронзила восхитительная дрожь.
Он держал ее так несколько секунд, а потом склонился к ее уху:
– Не надо.
– Ч-что – не надо?
– Не называй себя уродиной.
Он отпустил ее. Выхватил из ее руки персик и намеренно снисходительно вгрызся в сочную мякоть. Вытер рот рукой.
– Я Шейн, – сообщил он с триумфальными искрами в глазах. И ушел.
* * *
Женевьева нашла свой класс. За дверью царил хаос. Несколько учеников сцепились, одна девочка распускала волосы, а мальчик стучал партой об пол. Четверо дремали на стульях, еще один – прямо на полу. На доске учитель объяснял понятие фотосинтеза, который Женевьева изучала в частной школе в пятом классе.
В дальнем углу, откинувшись слишком далеко назад на стуле, сидел Шейн.
Она не была готова увидеть его после того, что они только что пережили. С трибун она спускалась пошатываясь, словно угодила в торнадо.
Она покрутила на пальце поцарапанное старинное кольцо с камеей, которое когда-то украла из шкатулки Лизетт. Обычно это успокаивало. Но не сейчас.
Глубоко вздохнув, она вошла в комнату. В классе постепенно воцарилась настороженная тишина. Тридцать пар глаз следили за Женевьевой, когда она шла до пустой парты в первом ряду. Она села.
В ответ на внезапную тишину учитель обернулся.
– Кто вы?
– Женевьева Мерсье. Извините, я… потерялась.
– Мы все потерялись. – Мистер Вайсмюллер был худым и бледным. Как будто у него мононуклеоз. – Класс, поприветствуем Женевьеву.
– Что за имя? – крикнула какая-то девушка.
– Янг, почему у нее имя как у Пепе ле Пью? [66]
Женевьева сползла со стула. Мистер Вайсмюллер повернулся к классной доске.
– Эта сучка думает, что
