XXX
Гости отъ Битковыхъ разошлись рано. Въ двѣнадцать часовъ была подана холодная закуска и къ часу ночи уже никого изъ гостей не было. Домашніе начали расходиться по своимъ комнатамъ. Дарья Терентьевна принялась было опять выговаривать дочери за утренній поступокъ, но Андрей Иванычъ остановилъ ее, шепнувъ:
— Оставь. Все равно безполезно.
Люба пришла къ себѣ въ комнату, начала раздѣваться и чувствовала, что на душѣ ея было легко — она уже знала, гдѣ нужно добывать копію съ ея метрическаго свидѣтельства. Снявъ съ себя платье и корсетъ и надѣвъ ночную кофточку, она тотчасъ рѣшила написать объ этомъ Плоскову записку, для чего тотчасъ-же раскрыла бюваръ на письменномъ столѣ и приготовила письменныя принадлежности. Записку она рѣшила послать черезъ горничную съ посыльнымъ рано утромъ. Приготовляясь писать, она хотѣла запереться въ комнатѣ, но ключа въ дверяхъ все еще не было.
— Вѣдь эдакая мерзость! вырвалось у нея. — Ключъ не отдаютъ, платье верхнее грозятся запирать. Словно я арестантка какая!
Но писать покуда она еще медлила изъ опасенія, не войдетъ-ли въ ея комнату мать. Черезъ полчаса мать дѣйствительно заглянула въ комнату. Она была въ юбкѣ и ночной кофточкѣ и уже мягко проговорила:
— Прощай, непокорная. Что-жъ ты это въ постель-то до сихъ поръ не ложишься?
— Ахъ, Боже мой! Да дайте мнѣ хотъ въ этомъ-то свободу имѣть! отвѣчала Люба.
— Свободу… Отъ большой свободы-то вы и балуетесь. Отецъ твой потатчикъ, а ежели-бы были строгіе родители, то за твой давишній поступокъ…
— Ахъ, оставьте, пожалуйста! Довольно.
— Ну, или и цѣлуй мать…
Люба подошла и чмокнула мать въ щеку. Дарья Терентьевна обвела комнату глазами и замѣтила разложенныя на столѣ письменныя принадлежности. Въ головѣ ея сразу мелькнуло: «писать хочетъ. Къ нему навѣрное къ нему, подлецу». Дочери она, однако, ничего не сказала и вышла.
Люба вздохнула свободнѣе, но за писаніе письма все еще не принималась, выжидая, не вернется-ли мать. Только черезъ четверть часа подсѣла она къ столу и взялась за перо. Она писала:
«Золотой, брилліантовый, безцѣнный Виталій! Ахъ, сколько я вынесла непріятностей, вернувшись домной со свиданія съ тобой, но за то сегодня-же Богъ послалъ мнѣ узнать то, что намъ такъ нужно. Копію съ моего метрическаго свидѣтельства надо доставать въ церкви Іоанна Предтечи, которая на Лиговкѣ, такъ какъ крестилъ меня священникъ изъ этой церкви. Это я узнала отъ моей тети незамѣтнымъ манеромъ, стало быть это вѣрно. Ахъ, если-бы скорѣе ты досталъ эту копію и поскорѣе намъ повѣнчаться! Положеніе мое ужасное. Сегодня мнѣ объявили, что даже верхнюю одежду мою будутъ запирать, такъ что»…
Въ это время скрипнула половица и раздались шаги. Люба вздрогнула и обернулась. Въ комнатѣ стояла мать.
— Покажи, что пишешь!.. произнесла она, и прежде, чѣмъ Люба успѣла опомниться, бросилась къ бумагѣ.
Завязалась борьба. Люба отталкивала мать отъ письменнаго стола, мать старалась оттѣснить дочь.
— Маменька! Вѣдь это-же свинство чужія письма читать! кричала Люба.
— Врешь! Никакого тутъ свинства нѣтъ, кряхтѣла мать.
Обѣ онѣ схватились за бумагу и скомкали ее. Одна держала за одинъ кончикъ листа, другая за другой.
— Пусти!
— Не пущу!
Мать рванула и вырвала у дочери большую половину листа, такъ что у ней остался только какой-то клочекъ.
— Что-жъ это такое! Помилуйте… Развѣ можно такое звѣрство! вопіяла Люба, но мать уже почти бѣгомъ уходила изъ комнаты.
— Андрей Иванычъ! Андрей Иванычъ! Посмотри-ка, какія у насъ дѣла дѣлаются! кричала мать, подходя къ своей спальной.
Андрей Иванычъ уже спалъ. Онъ съ испугомъ соскочилъ съ постели, быстро сунулъ ноги въ туфли, накинулъ на себя халатъ и заспаннымъ голосомъ спрашивалъ:
— Что такое, матушка? Что такое случилось? О, Господи!
— Фигурантка-то наша вздумала письма къ нему писать. Вотъ я вырвала у ней…
— Какая фигурантка? Какія письма? Къ кому?
— Дочь, дочь… Къ Плоскову писала, а я и поймала.
Въ спальной было темно и она освѣщалась только одной лампадкой у образа.
— На-ка, полюбуйся, продолжала Дарья Терентьевна, подавая ему скомканную бумагу. — Да что-жъ ты свѣчку-то не зажигаешь.
— Сейчасъ, сейчасъ зажгу… Фу, какъ ты меня напугала! Развѣ такъ можно! Я думалъ, пожаръ.
— Да ужъ пожаръ, по моему, все-таки лучше. Свѣчка зажжена.
Андрей Иванычъ суетится, расправляя смятую бумагу.
— Ну, что?! торжествующе спрашиваетъ у него Дарья Терентьевна.
— Ничего безъ очковъ не вижу! Гдѣ мое пенснэ?
За дверью раздались рыданія.
— Вонъ какъ забрало! Вонъ какъ плачетъ безстыдница-то! продолжала Дарья Терентьевна. — Да что-жъ ты не ищешь пененэ-то! Вѣдь нужно-же прочесть.
— Пенснэ въ кабинетѣ. Сходи, пожалуйста.
— Бери свѣчу. Пойдемъ вмѣстѣ въ кабинетъ…
Андрей Иванычъ и Дарья Терентьевна отправились въ кабинетъ. Люба лежала на диванѣ въ прилегающей къ спальной гостиной. Когда отецъ и мать показались, она воскликнула:
— Ради Бога! Ради Христа! Не читайте и отдайте мнѣ записку.
— Нѣтъ, матушка, такъ не дѣлается, отвѣчала мать, проходя въ кабинетъ.
Люба вскочила съ дивана, забѣжала впередъ ихъ и упала имъ въ ноги. Она держала отца за полы халата и умоляла:
— Папашенька, не читайте… Всѣмъ святымъ прошу васъ, не читайте!
Отецъ расчувствовался и сталъ поднимать дочь съ пола.
— Люба, Люба! что ты дѣлаешь! Встань, говорилъ онъ.
Дарья Терентьевна вырвала у него изъ рукъ скомканную записку и быстро вышла изъ гостиной.
Когда онъ вошелъ въ кабинетъ, она уже съ пенснэ на носу при свѣтѣ свѣчки разбирала записку.
— Ему, ему пишетъ. «Золотой, брилліантовый».. Вотъ навязался-то чортъ окаянный! Чисто лѣшій онъ ее обошелъ, сказала она, передавая мужу и ненснэ и записку.
Записка была прочтена. Клочекъ ея, оставшійся у Любы, былъ клочкомъ неисписаннымъ.
— Позоръ, позоръ! Совсѣмъ позоръ! повторяла Дарья Терентьевна.
Андрей Иванычъ держалъ записку въ рукѣ и молчалъ. Онъ совсѣмъ ошалѣлъ, узнавъ содержаніе письма.
— Вѣдь это, значитъ, убѣжать сбирается, опять сказала Дарья Терентьевна. — Нѣтъ, какова дочка!
Андрей Иванычъ по прежнему молчалъ.
— Да что-жъ ты ничего не говоришь-то, Андрей Иванычъ!
— Что мнѣ говорить? Тутъ и говорить нечего, послышался отвѣтъ.
— Однако, надо-же намъ что-нибудь дѣлать съ ней!
— Что дѣлать?.. Вѣнчать надо съ Плосковымъ, больше дѣлать нечего, ежели не хотимъ, чтобы она насъ осрамила, тяжело вздохнулъ Андрей Иванычъ.
Въ эту ночь отецъ, мать и Люба заснули только подъ утро.
Сильно разстроенный происшествіемъ вчерашней ночи, а потому полубольной, Андрей Иванычъ еле поднялся на утро съ постели. Не менѣе его съ трудомъ встала и Дарья Терентьевна. Первымъ ея дѣломъ было взять верхнее платье Любы и убрать въ шкапъ, заперевъ его на ключъ. Затѣмъ она позвала къ себѣ горничную и сказала:
— Какъ только замѣтишь, что Любовь Андреевна собирается куда нибудь уходить — сейчасъ придти и сказать мнѣ. Слышишь?
— Слушаю, барыня.
— Да карауль со хорошенько. Уйдетъ безъ моего вѣдома — ты ужъ такъ и знай, что я тебя сгоню.
— Да вѣдь ихъ развѣ удержишь, ежели онѣ…
— Не разсуждай!
Затѣмъ въ головѣ Дарьи Терентьенны мелькнула мысль, что Люба можетъ уйти изъ дома и въ ея, Дарьи Терентьенны, платьѣ, а потому она заперла и свое верхнее платье на ключъ. Когда она несла свое платье, ей встрѣтился Андрей Иванычъ.
— Вотъ до чего довела дѣвченка: платье приходится убирать, сказала она ему.
— Да этимъ не удержишь. Захочетъ убѣжать, такъ и безъ верхняго платья убѣжитъ, отвѣчалъ тотъ.
— Въ морозъ-то? Ну, вотъ еще.
— И на морозъ не посмотритъ.
— Да что-жъ ты меня пугаешь! Сказать развѣ гувернанткѣ, чтобы та за своей шубкой приглядывала? А то чего добраго Любка въ чужой шубѣ…
— И это не поможетъ, Не то нужно дѣлать.
А Люба въ это время еще спала.
Началось утреннее чаепитіе. Битковы сидѣли другъ противъ друга и молчали. Разговаривала только маленькая дочка Катя, сидя около гувернантки. Гувернантка обратилась къ Андрею Иванычу, прося его купить для Кати какія-то учебные предметы, но Дарья Терентьевна перебила ее, проговоривъ:
— Теперь ему не до этого. Пойдете съ Катей гулять и сами ей купите, что надо. Я дамъ деньги.
Когда гувернантка съ дѣвочкой вышли изъ-за стола, Дарья Терентьевна пристально посмотрѣла мужу въ глаза, подмигнула ему, сдѣлала тяжелый вздохъ и произнесла:
— Вотъ дѣла-то!
Андрей Иванычъ молчалъ.
— Надо что-нибудь дѣлать, однако… опять проговорила Дарья Терентьевна.
И на это отвѣта не послѣдовало.
— Что-жъ ты молчишь, Андрей Иванычъ! возвысила она голосъ.
— Молчу, потому что вчера еще рѣшилъ, что дѣлать.
