— Молчу, потому что вчера еще рѣшилъ, что дѣлать.
— Потакать дѣвчонкѣ? Нѣтъ, нѣтъ, на это ужъ я ни за что не согласна.
— И ты должна быть согласна. Надоѣло ужъ мнѣ все это!
— Пошлешь за мальчишкой и поклонишься ему? Ахъ, отецъ, отецъ! Взглянись въ зеркало, вѣдь ты ужъ старикъ, а хочешь унижаться передъ дѣвчонкой съ мальчишкой. Неизвѣстно кого принять въ свою семью я несогласна.
— Сказалъ, что будешь согласна — и будешь!
Голосъ Андрея Иваныча былъ строгъ.
— Нѣтъ на это моего благословенія, не дамъ я своего благословенія! все еще не унималась Дарья Терентьевна.
— А я тебѣ говорю, что дашь.
Андрей Иванычъ двинулъ стуломъ и вышелъ изъ-за стола, а черезъ полчаса уѣхалъ къ себѣ въ контору.
А Люба хоть и проснулась къ полудню, но съ постели такъ и не вставала. Горничная принесла ей въ комнату завтракъ и кофе. Кофе Люба выпила въ постели, а до завтрака не дотронулась. Дарья Терентьевна раза четыре приходила къ ней, чтобы осыпать ее бранью и упреками, но въ отвѣтъ ей Люба не проронила ни слова.
Такъ время прошло до обѣда. Къ обѣду явился домой отецъ и прямо прошелъ въ комнату дочери.
— Все еще валяешься? сказалъ онъ. — Вставай! Вечеромъ Плосковъ пріѣдетъ. Я послалъ ему записку.
Дарья Терентьевна присутствовала тутъ-же.
— Ты что это? Ты потакать? Все еще не одумался? Нѣтъ, нѣтъ, я не согласна! Ни за что не согласна! завопила она.
У Любы мелькнулъ лучъ надежды. Она измѣнилась въ лицѣ, но все-таки еще не вѣря своему счастію, отвѣчала:
— Ежели вызовете его, чтобы читать ему нотаціи, то я ни за что не встану и не выду къ нему…
— Вставай, вставай и выходи обѣдать. Никакой ему нотаціи не будетъ, а только попрошу его, чтобы онъ поскорѣе убралъ тебя отъ насъ.
— То есть какъ это? недоумѣвала Люба.
— Пустъ скорѣй беретъ тебя въ чемъ ты есть и вѣнчается съ тобой.
— Папенька! Голубчикъ! радостно воскликнула Люба.
Она хотѣла вскочить съ постели, но вспомнила, что раздѣта, и опять потянула на себя одѣяло.
— Не радуйся, не радуйся, остановилъ ее Андрей Иванычъ. — Вѣдь приданаго за тобой я никакого не дамъ. Пусть содержитъ тебя чѣмъ хочетъ.
— Да и не надо намъ никакого приданаго, заговорила Люба.
— Это ты говоришь, а вотъ погоди, что онъ вечеромъ скажетъ!
— И онъ ничего не скажетъ.
— Ну, посмотримъ. Еще разъ повторяю, что, кромѣ подвѣнечнаго платья, ничего я тебѣ не сдѣлаю. Вѣнчайся съ тѣмъ, что у тебя есть.
Дарья Терентьевна кусала губы и сжимала кулаки, но и она заговорила:
— Да нѣтъ, нѣтъ! Я и такъ не согласна! Ни за что не согласна. Взять безроднаго къ себѣ въ родню, видѣть бѣдность дочери.
— Насчетъ безродности оставь. Безродность его такая-же, какъ и у насъ съ тобой. Отецъ его купецъ, когда-то торговалъ, но раззорился, а теперь маклеромъ. Насчетъ бѣдности — бѣдности тоже не будетъ, а будетъ только недостатокъ. Ну, будутъ жить въ обрѣзъ.
— И на бѣдность, папенька, я согласна! воскликнула Люба.
— А ежели согласна, то вставай и выходи къ обѣду. Вечеромъ женихъ придетъ.
Андрей Иванычъ повернулся и вышелъ изъ комнаты дочери.
Минутъ черезъ десять Люба, уже одѣтая, вся сіяющая, выбѣжала въ столовую и бросилась къ отцу на шею, цѣлуя его въ лицо и бороду.
— Погоди радоваться-то… Возьметъ-ли еще женихъ безприданницу-то, сказалъ тотъ.
Отъ отца Люба кинулась къ матери, но та отстранила ее отъ себя:
— Не желаю я лизаться съ такой дочерью, которая идетъ на перекоръ волѣ родительской. Ступай прочь…
— Маменька! за что такая жестокость? опять приблизилась къ ней Люба.
— Ну, ну, ну… Я сказала и настою на своемъ, оттолкнула ее еще разъ мать.
— Вспомните, маменька, вѣдь и вы были молоды!
— Ты меня театральными-то словами не закидывай. Я была молода, но наперекоръ родительской волѣ не шла.
Обѣдъ прошелъ вяло. Люба и за обѣдомъ заигрывала съ матерью, стараясь ежеминутно ей улыбнуться, но мать сидѣла нахмурившись.
Вечеромъ пріѣхалъ Плосковъ.
Андрей Иванычъ лежалъ у себя въ кабинетѣ на диванѣ съ сигарой и отдыхалъ послѣ обѣда, когда ему доложили о пріѣздѣ Плоскова. Выдти къ Плоскову хотѣлось ему торжественно вмѣстѣ съ женой и дочерью, торжественно прочитать ему нотацію и потомъ уже согласиться на бракъ его съ дочерью. Онъ отправился въ комнату Любы, но Любы тамъ уже не было, она выбѣжала къ Плоскову въ гостиную. Это обстоятельство нѣсколько разсердило его. Онъ перешелъ въ спальную, гдѣ сидѣла жена.
— Вели горничной снять со стѣны вотъ этотъ образъ да пойдемъ къ шалопаю-то. Пріѣхалъ ужъ… Надо объявить ему наше рѣшеніе да благословить ихъ, сказалъ онъ.
Дарья Терентьевна по-прежнему сидѣла надувшись, хоть и раскладывала гранъ-пасьянсъ.
— Не пойду я. Что мнѣ идти? отвѣчала она. — Ты затѣялъ противъ моей воли, ты и ступай. Сердце у меня обливается кровью, что Люба выйдетъ замужъ за проходимца.
— Ну, полно, какой-же онъ проходимецъ! Бѣдный, ловкій, искательный человѣкъ, а ужъ проходимческаго ничего въ немъ нѣтъ. Нахаленъ немножко, но вотъ за нахальство-то мы его и накажемъ тѣмъ, что выдадимъ за него дочь безъ приданаго.
— Поди ты! Выдашь безъ приданаго, а потомъ расчувствуешься и дашь, махнула рукой Дарья Терентьевна.
— До бѣдности. конечно, ужъ дочь не допущу. Если будутъ большіе недостатки у нихъ, помогать буду, а капитала не дамъ.
— Помогать! Шутка сказать: помогать! Обстановку квартиры дашь, за уши его по службѣ въ банкѣ потянешь, а ему только этого и надо. Онъ тебя насквозь раскусилъ.
— Обстановку я дамъ имъ только тогда, ежели ты попросишь объ этомъ.
— Я? Чтобъ я за него просила? Ни за что на свѣтѣ!
— Не за него, а за дочь.
— И за непокорную дочь просить не стану. А его, этого самаго Плоскова, его и принимать у себя не стану. Пусть одна дочь ходитъ.
— Примешь.
— Андрей Иванычъ, не раздражай меня!
— Да я и не раздражаю, а только говорю, что будешь. Нельзя-же принимать дочь и не принимать ея мужа. Ну, пойдемъ, послушай, какъ я ему прочту нотацію.
— Сказала, что не пойду и не пойду, упрямилась Дарья Терентьевна.
— Однако, должны-же мы оба благословлять ихъ.
— Когда придетъ время благословлять, тогда и позовешь меня, а бесѣдовать съ нимъ вовсе не желаю.
Андрей Иванычъ тяжело вздохнулъ и отправился въ гостиную одинъ. Плосковъ сидѣлъ въ гостиной рядомъ съ Любой в. держа ее за руку, жарко съ ней разговаривалъ. Онъ и на этотъ разъ былъ во фракѣ. При входѣ Андрея Иваныча онъ быстро всталъ и покорно склонилъ голову. Андрей Иванычъ остановился на значительномъ разстояніи отъ него и старался напустить на себя строгость.
— Не ждалъ я, не гадалъ, молодой человѣкъ, что вы за всѣ мои хлопоты объ васъ по банку, за все, что я сдѣлалъ для васъ, будете сманивать мою дочь бѣжать изъ родительскаго дома и вѣнчаться съ вами тайно. И это дѣвушку изъ хорошаго семейства,
Плосковъ все еще стоялъ опустя голову и только слегка приподнялъ глаза на Андрея Иваныча и развелъ руками.
— Безумная любовь моя… отчаяніе — заставили это сдѣлать, пробормоталъ онъ.
— Въ безумную любовь я не вѣрю-съ. Кто безуменъ, тотъ въ сумасшедшій домъ садись, а не подъ вѣнецъ сбирайся, отчеканилъ Андрей Иванычъ. — А ежели дѣвушка нравится, то нужно другимъ какимъ-нибудь способомъ домогаться ея руки, выжидать, а не подговаривать ее бѣжать. Вѣдь это все равно, что кража. Такъ только воры дѣлаютъ.
— Папенька… прошептала Люба, стоявшая въ отдаленіи отъ Плоскова, и сдѣлала шагъ къ отцу.
— Молчи. И тебѣ стыдно. Ты уже всякій стыдъ потеряла, перебилъ ее отецъ. — Вотъ хотъ-бы и сейчасъ… Я призываю его къ себѣ, призываю по-дѣлу, призываю, чтобы сдѣлать выговоръ за ту непріятность и переполохъ. Что онъ сдѣлалъ въ нашемъ домѣ, а ты первая къ нему выскакиваешь и ужъ чуть не вѣшаешься къ нему на шею.
— Да вѣдь женихъ…
— Женихомъ будетъ тогда, когда я благословлю васъ. И не стоите вы, чтобы я благословлялъ васъ, но дѣлаю это, оберегая свой домъ, оберегая имя дочери, которая мнѣ все-таки дочь, боясь скандала и огласки.
Плосковъ въ это время опустился на одно колѣно.
— Встаньте, молодой человѣкъ, здѣсь не театръ. Слушать можно и стоя! — возвысилъ голосъ Андрей Иванычъ и, когда Плосковъ поднялся, объявилъ:- Хорошо-съ, я отдаю за васъ мою дочь, потому что извергомъ никогда не былъ и не буду, чтобы мѣшать счастью, да-съ… но знайте, что вы берете невѣсту-безприданницу.
— Мнѣ ничего не надо, Андрей Иванычъ! — воскликнулъ Плосковъ. — Я имѣю руки и надѣюсь…
— Пожалуйста, безъ театра. Здѣсь не театръ, опять оборвалъ его Андрей Иванычъ и прибавилъ:- Ну-съ, такъ вотъ… И знайте, что и потомъ ничего за ней не будетъ. Вы теперь вотъ стоите и думаете: «дескать, мягкій человѣкъ… говоритъ, что ничего не дастъ, а потомъ смилостивится». Нисколько не смилостивлюсь.
Люба въ это время взглянула на Плоскова и улыбнулась.
