ради того, чтобы создать семью, и всю жизнь жить с нелюбимым человеком, — стоит ли взваливать на себя это новое бремя? И опять ему вспомнились глаза, похожие на серп луны; да, они могли встретиться на его пути только случайно — и разве найдешь их теперь? А все же цель человеческой жизни — это счастье, а не страдание. И он понял вдруг: цель, к которой ему следует теперь стремиться, должна быть большой, очень большой…
И сразу на душе полегчало — словно сквозь окутавшие небо угрюмые тучи пробился солнечный луч. Пусть тусклый, но все же луч солнца!
— Асинь!
Он остановился — похоже, кто-то его окликнул?
— Асинь! — раздался тот же голос. Он обернулся, огляделся по сторонам и увидел, как по мостовой, среди бурлящей толпы пешеходов, с трудом ползет автобус, через окно перегнулся Афан и тянет к нему руки, а из-за его спины выглядывает невестка. Лица у обоих перепуганные…
Не понимая, что там такое могло у них стрястись, он резко повернулся и побежал за автобусом. Брат схватил его за руку, он ничего не говорил, только глядел на него ошалелым взглядом. Совсем как десять лет назад, когда он, Чэнь Синь, сидел в вагоне отходящего поезда, а брат бежал следом. У него сразу заныло сердце. Невестка высунулась из окна и тоже схватила его за руку.
— Асинь, ты только не отчаивайся!
И заплакала.
— Куда это вы собрались? — спросил Чэнь Синь. Он улыбался, но на глазах его показались слезы.
— Поехали домой! — сказал Афан.
— Ну что ж, домой так домой!
Да, дом — это все-таки дом, и все их раздоры только из-за нужды. Ах, родные, родные, сколько же горя я вам причинил! И ему вдруг стало стыдно, стыдно от того, что он то и дело козырял перед ними своими десятилетними невзгодами. Да ведь и у мамы, и у братьев, и у невестки — у каждого из них были в эти десять лет свои собственные невзгоды. А разве у него в жизни были одни только беды? Нет! Были и радости, да, да, именно радости! И немало. Ну, например, та аллея и та рощица, тот колодец, где была такая свежая вода, тот преданный ему ученик и те глаза, похожие на серп луны… Он пренебрег всем этим. Как хорошо, что есть еще в запасе десять, двадцать, тридцать лет, что впереди у него еще долгая-предолгая жизнь. И надо теперь хорошенько подумать, как ее прожить.
И вот опять его поезд отправляется в путь — а где же станция назначения? Он знал только, что она где-то далеко и очень большая, и чтобы добраться до нее, потребуется, быть может, не десяток лет, а два, три десятка, а то и вся жизнь. Быть может, он так и не обретет никогда чувства покоя. Но он верил: если он туда доберется, не будет больше страха и растерянности, волнений и тревог, досад и огорчений — он найдет наконец свое место в жизни!
ВАН ЖУНЬЦЗЫ
ХОЗЯЙКА
© Перевод Н. Захарова
Ван Жуньцзы родился в 1946 году в деревне уезда Вэньдэн провинции Шаньдун. После окончания в 1967 году уездного педагогического института занимался преподавательской и журналистской работой. В 1970 году был направлен в творческую группу местного Управления культуры в городе Яньтае, в настоящее время в Управлении по драматургии этого же города занимается профессиональным творчеством. В 1976 году вступил в КПК. С 1982 года член Союза китайских писателей.
В шестидесятые годы начал писать и публиковать стихи, очерки, прозу. С 1979 года опубликовал более десяти рассказов, в том числе «Первый месяц весны» и «Братец Лян и сестра Фан». Опубликованный в 1980 году рассказ «Продаем крабы» был удостоен литературной премии. Предлагаемый вниманию читателей рассказ отмечен премией за 1981 год.
1
Со Чэну шестьдесят лет, он — человек самый обыкновенный, ничего великого в жизни не совершил. Даже дом записан на его жену и в бухгалтерской ведомости стоит ее имя. Она же расписывается, когда им выдают деньги и зерно. Обычно, вернувшись домой, Со Чэн ужинает, вытирает губы и забирается на кан [14] послушать радио. Его не интересуют ни музыка, ни радиопостановки — только последние известия и передачи для жителей деревни. Он часто повторяет, что, когда слушаешь радио, на душе светлеет. А в разные житейские мелочи: что поесть, как обогреть дом, чем накормить кур или поросят — он не вникает.
В последние годы в некоторых крестьянских домах появились колодцы, многие поставили насосы. Нажмешь кнопку — и льется вода, прямо около дома мой посуду, стирай, делай, что хочешь.
Когда Со Чэна спросили, не пора ли и ему подумать о колодце, он ответил:
— Подожду, пусть хозяйка первая скажет.
Жена сказала:
— Выроем! Люди смогли, и мы сможем. Чем мы хуже?
Тогда и он стал уверенно говорить:
— Вырою! Раз люди смогли, значит, и я смогу.
Жену Со Чэн хвалит и уважает. Она и в самом деле толковая женщина. Ей нет еще и пятидесяти, а уже начинает седеть — наверное, оттого, что много думает. Быстра и на слова и на дела. В доме, во дворе — всем заправляет. Ни минуты свободной. То надо крышу соломой покрыть, то загнать поросят в хлев, зимой пришить подстежку к одежде, летом отпороть… и обо всем она помнит, все успевает, капли воды, как говорится, зря не прольет. А до чего рачительна! У нее муха рисинки не унесет. Но если надо на что-нибудь раскошелиться, не скупится, как муж. Со Чэн привычно называет ее хозяйкой дома, на самом же деле она и над ним хозяйка.
Наконец начали рыть колодец. После ужина Со Чэн, как всегда, устроился поудобнее на кане, вытянул ноги, закурил трубку и включил радио. Сначала он слушал передачу с большим увлечением, но вскоре потерял к ней интерес и выдернул шнур из розетки. Приемник захрипел и затих.
В это время хозяйка мыла на кухне тарелки. Что это муж не дает ей послушать радио? Она вошла с недовольным видом, нащупала вилку и воткнула в розетку. Раздался треск, и приемник ожил. А хозяйка снова ушла мыть посуду. Старый Чэн приуныл. Он беспрестанно курил, шумно затягивался, и когда на краю кана появилась третья горстка пепла, выбитого из трубки, снова выдернул шнур из розетки.
Хозяйка разозлилась и, вытирая о фартук руки, влетела в комнату.
— Ну что ты за человек, сам не слушаешь и
