комнате и плотно затворив дверь, Галь, наконец, распечатала конверт, и достала не то, что письмо, а, скорее, рукопись на нескольких листах – обычных больших листах в линейку, какие они вкладывали в школьные папки, – исписанных мелким, беглым почерком. Галь сразу узнала этот почерк. Это была рука Лиат. Первая строка тотчас бросилась ей в глаза: "Я хотела с тобой серьезно поговорить"…
Голова у Галь закружилась от неожиданности. Она не испытывала никакого желания о чем-либо говорить с бывшей подругой детства. Их давно уже ничего не связывало. С самого дня своего возвращения в школу, Галь смотрела на нее сквозь пальцы, и даже не предпологала, что та, все-таки, сделает шаг навстречу ей. И вдруг такое!..
И все же ею овладело любопытство. Она прилегла на кровать стала читать:
"Галь, я хотела с тобой серьезно поговорить, – по всей видимости очень нервно строчила Лиат, – но, кажется, у меня получится монолог. Мой. Но все же серьезный. Пожалуйста, прочитай все внимательно, потому, что каждое слово в этом письме идет от моего сердца".
Перед тем, как продолжить чтение, Галь бегло просмотрела все листы. Монолог Лиат обещал быть сумбурным, грамматически слабым и долгим. С другой стороны, это было письмо личного характера, а не литературное произведение. Что ж, она попытается его осилить!
"Так уж получилось, что в этом году ты стала моим самым злейшим врагом. И это после долгих лет очень тесного общения. Я не знаю, почему так получилось. Честно, не знаю. Сейчас я попытаюсь найти этому объяснение…"
"Итак, много лет ты была самой близкой, можно сказать, единственной моей подругой, ближе, чем если бы у меня была сестра. Но это только лишь одна сторона медали. С другой стороны, между нами всегда царила некая антипатия. По крайней мере, так мне казалось. Я знала, что ты безоговорочно и слепо доверяла мне во всем, и, как сама часто подчеркивала, считала меня самой лучшей твоей подругой. Наверное, ты искренне верила в то, что мы – самые лучшие и близкие на свете подруги, и хотела, чтобы мы всегда ими оставались. Но все оказалось намного сложнее".
"Галь, возможно, я и была для тебя самой лучшей подругой, но не ты для меня! Я оговариваюсь: были, конечно, моменты, когда ты, действительно, проявляла свою дружбу ко мне, но намного чаще этого не происходило. Помнишь нашу ссору в коридоре прошлой осенью, после того, как я переболела гриппом? В тот день мы получили на руки оценки экзамена по математике, – первого экзамена, который я с треском провалила. Я была очень взвинчена и хотела порвать с тобой. Ты плакала и умоляла меня этого не делать. Видимо, ты абсолютно не понимала, почему я приняла такое внезапное решение. Это решение было вовсе не внезапным. Галь, ты и представить себе не можешь, чем оно было для меня на самом деле! Ты ошибалась, если думала, что я так сорвалась из-за того провала. Это было нечто намного более глубокое, чем тот экзамен. Это было моим вымещением агрессии, накопившейся за все годы общения с тобой. Очень грубая, но удачная возможность положить конец нашим отношениям, которые, скорей всего, являлись для тебя самими собой разумеющимися, но для меня – очень болезненными. Я пыталась быть с тобою честной, и высказала тебе все – все, что мне в тебе мешало, все, что я думала на тот момент о наших отношениях. Я сказала тебе: "уважай чувства других, как свои собственные, если хочешь, чтоб и те уважали твои чувства".
"Чувства… в них-то все и дело. Ведь сознайся: мои чувства никогда не интересовали тебя! Ты громко смеялась, когда я раскрыла тебе правду насчет моей безумной – подчеркиваю, безумной! – выдумки о неком Томере, в то время, как образ Томера являлся моей самой отчаянной попыткой сообщить всем, и тебе в частности, о том, что я, как женщина, ничем от вас не отличаюсь. Ты этого не поняла. А когда мы шли с тобой в какое-то людное место, ты всегда была в центре внимания всех, оттесняя меня на задний план. Даже твоя откровенность со мной была эгоистической. Просто тебе было приятно, что рядом с тобою есть кто-то, всегда готовый тебя выслушать и поддержать. Не знаю, было ли возможным это исправить. Знаю одно: так не должно быть у подруг! Подруги должны понимать одна другую без слов и наслаждаться своим общением. Я же вижу, как тепло вы с Шели относитесь друг к другу в последнее время. Я пишу тебе это с завистью, потому, что ни ты, ни Шели, и никто другой из нашего класса никогда – никогда! – не относились ко мне так".
"Ты знаешь, пока тебя не было в школе, я несколько раз ругалась с Шели… из-за тех же вещей. Но Шели – не ты, а ты – не Шели, поэтому мне не хочется переводить сейчас стрелки на нее, тем более, что мы и с ней, как тебе известно, порвали всякие отношения. Из-за тебя. Причем, именно ее, Шели, поведение со мной было ну уж очень жестким способом объяснить мне, что такое «дружба». Не подумай, пожалуйста, будто я собираюсь объяснять тебе, что это такое. Всем нам троим прекрасно известно, что это такое, и не понаслышке, хотя моя интерпретация значения слова «дружба» была, почему-то, непонятна или недоступна вам. Понимаешь ли ты теперь, почему мои школьные оценки в течение многих лет значительно превышали ваши? Понимаешь ли ты теперь, почему они были настолько важны для меня? Когда балбесы в нашем классе обзывали меня гадкими словами, я старалась пропускать их обиды мимо ушей, поскольку знала, что в учебе им со мной не потягаться. Но всему наступает предел, и высоким оценкам тоже. Сейчас, я пишу тебе все это, как на духу".
"Галь, меня никто не любит! У меня есть прекрасные родители, младший брат, от которого смеху не наберешься, но родители заняты в основном им. Правда, моя мама всегда поддерживает меня, но у нее не очень покладистый характер, и мне с нею нелегко. А еще у меня есть много двоюродных и троюродных братьев и сестер, дядей и тетей с обеих сторон, но я для них – примерная девочка, отличница, какою мне и подобает быть с моею внешностью, а они для меня – просто скучные родственники. Прошлым летом мне сказала моя двоюродная сестра Ошрат: "кому ты нужна с твоим отличием?". А я ответила: "лучше быть никому не нужной отличницей, чем невежей, на которой уже печать поставить негде". Девчонки – все, и особенно дети
