Обнаружив отца в столь странной ситуации, Лизико поначалу опешила, но тут же пришла в себя и спокойно, хоть не без желчи поинтересовалась у Элисо, за что она так жестоко его пытает. "Даю честное благородное слово, что ни в коем случае не покончу с собой - ни из-за него, ни из-за тебя", - ответила на это Элисо. "Агу, агу, неужели ты не в состоянии сам вымыть себе голову? Видишь, на чем она тебя заловила и держит на привязи", - сказала Лизико отцу. Элисо ответила что-то вместо Элизбара, но ее слова заглушил низкий гудок катера. Катер подавал гудки, призывая желающих на прогулку по озеру; раз протяжно - Мууууууу! - два раза коротко - Муу! Муу!
- Ты злишься из-за того, что я не называю тебя мамой. Ведь так? Лизико искоса глянула на Элисо.
- Зато я назвала тебя в детстве Омбре... Омбре, Омбре, так называл тебя весь Квишхети, помнишь? - ласково откликнулась Элисо.
- Боже, как я ненавижу Квишхети! - искренне вырвалось у Лизико.
- Глупости! Не гневи Бога!.. Кура, без сомнения, разноцветная река: утром черная, днем коричневая, а вечером синяя, - задумчиво проговорил Элизбар.
С кистей его руки ниже запястья сошло мясо, и вместо пальцев он шевелил скрюченными голыми костями. "Больно. Больно. Больно", - как младенец, всхлипывал он. "Не плачь, отец, - утешала его Лизико, - вот увидишь, так тебе даже удобней будет печатать на машинке". - "Элизбар, Элизбар, Элиа", причитала-хныкала Элисо.
- Ты-то чего ревешь! - прикрикнула на нее Лизико. - Разве тебе не все равно?! Для тебя мой отец только писатель - знаменитый, популярный, всеми уважаемый... Рядом с ним лестно показаться на людях и даже отправиться в эмиграцию... Можешь считать это хоть шуткой, хоть розыгрышем, но мы уже в эмиграции, моя дорогая. Сбылась мечта грузина. Если б не мой отец, ты сидела бы сейчас в Тбилиси, а не здесь, в Ванзее, у озера, в богатом особняке.
- Ванзее не озеро. Ванзее - река, раздувшаяся до размеров водохранилища. Если можно так сказать, аневризма реки, - поправила Элисо.
- Эмиграция тоже своего рода аневризма, только души народа, - вступил в разговор Элизбар.
- Чем изощряться в метафорах, лучше смотрел бы жизни в глаза, насмешливо проговорила Лизико.
Элизбар не ответил. Сидел, сопел, как простуженный ребенок.
- И ты собираешься участвовать в турнире?! Тебе ли победить дикого
вепря?! - насмешливо сощурилась Лизико.
"Перед вами копия с копья Мигеля Сервантеса де Сааведра, подлинник которого нигде не хранится, поскольку не существует в природе и никогда не существовал, а является исключительно плодом писательской фантазии", объявил по радио городской голова. И в ту же минуту лопоухий Григол вложил Элизбару в ободранную до костей руку тяжелое копье со стальным наконечником.
- Клянусь! - воскликнул Элизбар и снизу искоса глянул на наконечник копья. Солнечный луч, тонкий, как шелковая нить, играл на нем.
Задетая невниманием отца, Лизико вспыхнула, брови сошлись на переносице. Она даже подумала, а не послать ли все к черту и не убраться ли куда подальше. Но где найти место лучше? Над сверкающей поверхностью озера, клонясь и колеблясь в разные стороны, пестрели паруса яхт... "Спар-так! Спар-так! Спар-так!" - скандировала толпа на берегу. Из вскрытых бутылок вырывалась белоснежная пена и стекала по горлышку. На берегу зеленела поляна, поросшая высокой травой. Трава была по- северному влажная и густая. На краю поляны стояла старая дощатая будка с ржавым замком на щелястой двери.
- Через десять минут начнем, - шепнул Элизбару лопоухий Григол.
- Но мы покамест разговариваем, мы еще не закончили беседу... Должен же я узнать, что стряслось с моей дочерью в Квишхети! - воскликнул Элизбар и растерянно огляделся, поскольку ему вдруг почудилось, что кто-то из толпы подает ему
знак - несколько раз почесал лоб мизинцем; однако он никак не мог вспомнить, что означает это почесывание лба мизинцем, но даже если бы и вспомнил, что изменилось бы?! Заговорщики тридцать второго года1 прекрасно владели условным языком и тайными знаками, но чего добились? Предатель просто донес на них на самом обычном языке...
А духовой оркестр все больше входил в азарт. Воздух звенел. В желтом, как опилки, песке возились голенькие дети. Мальчишки пытались поднять в воздух воздушного змея. Змей упрямился. Он, как живой, шевелил длинным хвостом, но только его отпускали, тут же втыкался носом в песок. Девочки, взявшись за руки, водили хоровод. Умирающая цикада юлой вертелась на месте. Тщетно взмахивала прозрачными крылышками, показывая розоватые подмышки...
Если это был сон, то ярче яви, если же явь, то лучше б не видеть ее... Обрывки сна мешались с картинами, порожденными напуганным мозгом.
- Неужели вы не испугались и не постыдились хотя бы? Ведь вы были не
одни! - Элисо не могла скрыть удивления.
- Что ты привязалась, Элисо? Сколько твердить одно и то же? Конечно, мы боялись, - с наивным простодушием призналась Лизико. - Ведь все, кроме свекрови, были там... Моя свекровь не очень-то жалует Квишхети... Лопоухий Григол с Антоном загружали машину. Тетушку Тасо носило по дому, попробуй уследи. Железный лежал в гамаке... Но я больше не принадлежала себе... Я же уже говорила! - вдруг раздраженно прерывает она себя. Может быть, ей стало стыдно своих слов, но она все-таки продолжила, на этот раз подчеркнуто патетично: - Мы уже слепо, без слов исполняли волю высших сил...
- Бесстыжая! Бесстыжая! - прерывает ее Элисо, поскольку всем существом чувствует, как ее мужа душит едва сдерживаемая ярость, как наглость и бесстыдство дочери сгибают и топчут его. - Не верь ей, Элизбар! Умоляю! обернулась она к
мужу. - Она все врет. Меня хочет свести с ума, мне разрывает сердце. Со мной сводит счеты... До сих пор не может простить... "Мать моя была жива, когда ты с отцом начала шуры-муры", - слышишь? Но ты-то ведь знаешь, Элизбар! Ты же все знаешь! Один только мой несчастный муж видел, что творилось в моем сердце, вот причина его инсульта. Я уплывала далеко в море и, когда вокруг была только вода, кричала, как сумасшедшая - "Элизбар, Элизбар, Элиа-а-а!.." Но хочешь - обижайся, хочешь - нет, а правда должна быть сказана, хотя бы здесь, за границей... То, что отец твой вспахал и взлелеял, Кашели втоптали в грязь... Тебе бы предпочесть кашелиевским люстрам восковую свечечку в махонькой келейке, где мы с тобой, как две монашки, варились летними ночами в общем поту... Неужели забыла?
- Нет, я помню, - раздумчиво сказала Лизико. - Каждую ночь я хотела задушить тебя... Положить на лицо подушку и навалиться, пока не задохнешься...
- Ты слышишь, что она говорит! - Элисо, негодуя, обратилась к Элизбару. - Большое спасибо! Ничего другого я от тебя и не заслуживаю, опять обернулась к Лизико, но тут же закрыла лицо руками и разрыдалась. Соломенная шляпка съехала набок, но она этого не замечала.
- Чего ревешь? Ты-то чего ревешь, дура! Что вам от меня надо? Или моей смерти хотите?! - крикнула Лизико.
- Видишь, что с твоей дочкой! - Элисо опять обратилась к Элизбару; ей трудно было говорить, но она пересилила себя. - Сделай же что-нибудь. Помоги, пока еще можно... Ты же отец... Жалко ее, Элизбар. Ведь мы сами виноваты... Не смогли воспитать... ничему не научили...
- Как не научили? Все, что знаю, - от вас, - засмеялась Лизико.
- Когда тебя полюбила, знаешь, кому первым делом открылась? Мужу! продолжала Элисо. - Сказать мой самый страшный сон? Муку мою сказать? Как будто муж жив, а я, вместо того чтобы обрадоваться, в ужасе не знаю, как ему дать понять, не оживай, дескать, я не хочу...
- Ох, ну ты и чертовка! До чего лукава! - опять насмешничает Лизико.
- Чертей среди Кашели поищи! - злится Элисо. Поправляет шляпку, тыльной стороной ладони вытирает глаза и обычным голосом продолжает: - Между прочим, ты не случайно сравнила своего отца с Эдипом. Хотя с Эдипом, пожалуй, больше общего у тебя. Правда, он не ведал, что творил, и все-таки выколол себе глаза, ты же прекрасно знаешь и разве что нам пытаешься отвести глаза, ослепить своей бездумной свободой...
- Что тебе, Элисо? Что вам от меня надо?! Я вас всех ненавижу!! крикнула Лизико.
- Элизбар, Элизбар, Элиааа, - опять заплакала Элисо.
- Прекратите! - велел Элизбар и царственно ударил копьем о пол. Прекратите! - повторил он мягче. - Незачем нам удивлять чужестранцев, чтобы о нас говорили...
- Я никого не стыжусь, пусть говорят, что хотят, - заупрямилась Лизико.
- Элизбар, Элизбар, Элиааа, - продолжала хныкать Элисо.
- Элисо, Элисо, Элисочка, - смягчился над ней Элизбар, - Ты-то меня знаешь... Такой уж уродился - ни богу свечка, ни черту кочерга. Хоть ты не покидай меня в минуту испытаний.
- Что что что я ей сделала, Элизбар, как как как дочь люблю и даже даже больше или тебя тебя как оставить? Знаешь, что говорит мне твоя покойная жена?.. Она поддерживает меня, подбадривает... какая же ты, говорит, молодчина... А если поки поки покину тебя, не простит... плюнет на меня и проклянет... - всхлипывала Элисо.
- Ты все подаешь в выгодном для тебя свете. Подгоняешь по мерке. Это называется уменье кройки и шитья. - сказала Лизико и крутанулась перед
