- Элисо, Элисо, Элисочка, - смягчился над ней Элизбар, - Ты-то меня знаешь... Такой уж уродился - ни богу свечка, ни черту кочерга. Хоть ты не покидай меня в минуту испытаний.
- Что что что я ей сделала, Элизбар, как как как дочь люблю и даже даже больше или тебя тебя как оставить? Знаешь, что говорит мне твоя покойная жена?.. Она поддерживает меня, подбадривает... какая же ты, говорит, молодчина... А если поки поки покину тебя, не простит... плюнет на меня и проклянет... - всхлипывала Элисо.
- Ты все подаешь в выгодном для тебя свете. Подгоняешь по мерке. Это называется уменье кройки и шитья. - сказала Лизико и крутанулась перед
зеркалом. - Ой, я, кажется, на что-то села! Посмотрите на мои штаны!
- До каких пор будешь разгуливать в таком виде, как тбилисский босяк! Надень платье, мы здесь в гостях, - сказал Элизбар. "И вообще пора всем приготовиться, - подумал он, сосредотачиваясь. - предстоит трудный день. Минуло время собирания камней".
- Я покончу с собой! Покончу... покончу с собой! Больше не могу! театрально воскликнула Лизико и извлекла из карманов джинсов складную бритву. Раскрытое лезвие сверкнуло в ее руках, как маленькая молния.
"Пора", - решил Элизбар и глазами поискал лопоухого Григола, но не обнаружил его желтой ливреи и зеленых штанов.
- Пора! - повторил он вслух и потряс в воздухе копьем...
Потом они шли под гору, и он старался шагать спокойно и неторопливо, что было не так-то просто, поскольку вдобавок ко всем испытаниям этого дня узкая тропа под ногами подрагивала, как живое существо. Внизу колыхалось людское море. В толпу под вой сирены вкатилась машина "скорой помощи". Видно, кому-то сделалось дурно от жары или треволнений. Людское море глухо рокотало, а с реки, то усиливаясь, то вдруг стихая, долетала звонкая медь оркестра. Солнце сверкало на всем, что наделено было от природы способностью отражать свет. Стоял великолепный летний день, квишхетский, такой, какой любит Элизбар. Загустевший от зноя воздух пульсировал, как сердце. Каждое дерево, каждый куст шуршал, шелестел и сипел на свой лад, осажденный разнообразной живостью. Между живописными рощами зеленели луга. Вдали, как зеркало, сверкала поверхность озера. Искрами полуденного фейерверка разлетались во все стороны пчелы, оводы, шмели, ползали жуки, порхали бабочки. Белка так торопливо разделывала еловую шишку, словно ее поджимало время или она боялась выстрела в глаз. И все-таки на этом красивом клочке земли господствовало тяжелое, тревожное напряжение. Словно должно было случиться что-то ужасное. Или уже случилось, но сюда еще не докатилось разрушительное эхо. Не щадили себя цикады - трубадуры лета, но - как странно - макушка тополя начала желтеть! "До чего хорош!" - взволнованно подумал Элизбар. Однако рано или поздно пройдет и это лето. Наступит осень и скосит все. Пора жатвы - время косарей. Сшсшшсш... сшсшсш... сшсшсшсш... Антон любит звук косы. И Элизбар его любит. "Бойтесь осени, господа!" думает он. Жизнь перерастет в смерть. Для природы - в очередной раз, а для Элизбара и ему подобных - раз и навсегда. Что и говорить, болезненный процесс. Наверное, и для природы тоже. Но природа не подает вида. Печаль ее тиха, терпелива. Вернее, она дает знать о своей тревоге то гуканьем филина, то мыком коровы, то кваканьем лягушки... Гукает, мычит, квакает... Трудный процесс, грустный, болезненный. И, что главное, порождающий сомнения. "Куда ты?" - думает о себе Элизбар. А ведь рано или поздно придется принимать решение. Не ошибись. Второй попытки не будет. Лучше погибнуть обманутым, чем спастись и обмануться. Ты упустил и стерпел больше, чем мог (хотя бы ради дочери). Теперь хватит! Все! Чаша терпения переполнена. Лишнюю каплю даже морю не удержать, оно выходит из берегов, шалеет и с пеной у рта гонит повскакавших и визжащих отдыхающих с их пестрыми полотенцами и надувными матрацами. Слишком обнаглели! Напозволяли! Сели на голову! Кто им слуга? Забыли, что он тоже человек со своим достоинством и гордостью, у него тоже есть сердце...Все! Довольно! Теперь он знает, как быть. Вместо того чтобы не подавать руки, отвернуться от шакала, рвущего тело умершей родины, он подарил ему дочь, единственную дочь отдал на заклание. Подающий руку изменнику родины сам изменник. "Это заразная болезнь, - думает Элизбар. Передается путем прямого контакта". Оттого-то вся страна разлагается заживо. Предупреждение касается всех без исключения. Все боятся оказаться уличенными в трусости, а потому ведут себя так, как не поступили бы, прояви побольше твердости и воли. Ему следовало не породниться с ним, а немедля отсечь (хватило бы духу!), как больную конечность. Выжечь, как язву, вырезать, как опухоль. И захоронить глубоко и надежно, как хоронят радиоактивные отходы... "Бедная, но достойная жизнь - вот единственное спасение", - думает Элизбар. Только она способна унять все боли, смягчить страдания. И в один прекрасный день, нежданно-негаданно, с невыразимым облегчением и блаженством они почувствуют... хотя нет, они, скорее всего, не почувствуют этого, но из грязи истории, словно бабочка, выпорхнет их спасенная, очистившаяся и возрожденная душа...
"Может быть, перед началом скажете несколько слов?" - обратился к Элизбару по радио городской голова.
- Конечно. Спасибо... - Элизбар разволновался. Он почувствовал, что настала исключительно важная минута в его жизни, в высшей степени ответственная и вместе с тем опасная. Ему предстояло ничего не знающим представить ничего не имеющих. Его ораторских способностей, дарованных природой, для этого явно недостаточно, однако следовало сделать невозможное, пролезть в игольное ушко, прыгнуть выше головы, но с честью выполнить свой долг перед несчастной родиной. - Конечно. Спасибо... - повторил он, чтобы выгадать время. Главное - первая фраза: если не сумеет сразу же заинтересовать эту чужеродную толпу, пахнущую пивом, рекой и солнцем, эту стихию, колышущуюся вокруг вытоптанной площадки, потом будет поздно: его не только не станут слушать, но, может быть, вытолкают взашеи. Торопливо, без слов он взмолился всем грузинским святыням, языческим и хри-стианским, и заговорил:
- И с Гильгамешем доводилось спорить... - Вокруг застыла могильная
тишина. - И корячиться на корточках в Троянском коне... - Молчание напряглось. - И пьяным драться в борделях Вавилона... - Тут поднялись свист, гогот, аплодисменты. Он продолжал смелее: - Ваш Фридрих Великий сравнивал себя с нашим Маленьким Кахи1... - Наступившее молчание показалось опасным, и Элизбар поспешил разрядить напряжение. - Я хочу сказать, что ваш Фридрих был неточно информирован о габаритах нашего Кахи. - В толпе засмеялись. - А знаете почему? Его обманывали наши враги: дескать, к чему Кахе твоя подмога, если он затерзал Индию с Персией... А ведь в натуре у него даже стула не было - старую задницу пристроить! - В толпе опять засмеялись. - Сейчас продолжается то же самое. Вы ничего о нас не знаете, вернее, знаете то, что мешает настоящему знанию. - В толпе кто-то свистнул. - Ладно, оставим политику. Но я со всей ответственностью заявляю, что Антон Кашели не способен одолеть своего отца. Поделюсь с вами одним секретом, а там судите сами. Знаете, в чем суть его переживания? Как бы его не сочли за порядочного человека, потому... потому, что он и есть порядочный человек. Порядочность его главный недостаток, он ею наказан... Надеюсь, вы не усматриваете в моем заступничестве личную заинтересованность, хотя он, конечно, доводится мне зятем, а до того мы были близкими друзьями. Однако истина выше дружбы. А истина против Антона. С космополитом он патриот, с патриотом космополит. Почему, спросите вы? Потому, что в отличие от вас вырос без родины, хотя ни разу не ступил за ее пределы. Просто старшее поколение так умело перекрасило его родину, что он не нашел ее, как черную кошку в темной комнате. Вернее, нашел, но только в книгах сумасшедшего Николоза, библиотекаря квишхетской библиотеки. Поэтому он ничего для вас не представляет, то есть, я хотел сказать - он не существует хотя на самом деле, конечно же, существует и даже доводится мне зятем. Просто вы не видите его, как черную кошку в темной комнате. Молодежь - наше завтра, но наше завтра во многом зависит от вашего сегодня. Главное, чтобы ООН не предала нас, а что до Евробанка, то он всегда дает один из трех. То есть три дает, два забирает... Себе два, нам один. Спасибо, фактически - за ничто. При этом со всей ответственностью заявляю, что в Грузии сегодня не унижен никто, кроме грузин. Урон, который не смогла нанести диктатура, нанесла демократия. Мы добровольно покидаем свой дом, а чужаки нагло в него вселяются. Вопрос - кого винить?! Природа не терпит пустоты. Высшая цель - соблюдение демократических принципов. Другими словами, мы своим не запрещаем бежать, а чужим - обживать наши земли. Не только дружелюбный гость - даже враг не скажет, что был изгнан нами. Да, мы существуем, но нас не видно... Не видно, пока в окнах наших домов не загорится свет... Благодарю за внимание.
